– Так он же дурачком был, или нет?
– А нам хрестьянам чаво? Кабы и дурень, а добрый. Наборы рекрутские царь-батюшка отменил, и барщину на три дни пожаловал, и в податях шибкое послабление народу вышло! А нынешний Лександр первой во как сразу хватат нашего брата, токмо держись.
На этом интересном месте внезапно их оборвали, подошедший сзади конвойный солдат грубо дернул Александра за шиворот, идите, мол начальство вас зовет… В это раз "господин офицер" не удостоил их своим вниманием, вместо стола с бумагами и чернильницей они увидели лишь неровную шеренгу солдат напротив выхода, а пред ней, вертя бабьим задом, кривлялся не в меру упитанный писарек, заглядывая то и дело в спрятанную в головном уборе шпаргалку. Наконец, когда все арестанты собрались, этот чернильный самурай с придыханием и издевательскими клоунскими ужимками громко огласил указ его императорского величества, государя императора Александра Первого. Суть за вычетом казенных славословий была примено такая: "Всех беспаспортных и бродяг велено в сем году немедля и без промедления записывать в рекруты и отправлять для службы в полки."!
– Б…ть!!! – слитно, единым порывом, вылетело одновременно из трех десятков глоток будущих защитников отечества и все до одного рванулись вперед, желая выразить охватившие их чувства, но писарчук юрким ужом нырнул за серые шинельные спины солдат, а те заучено вскинули ружья "на руку". Сверкающий ряд штыков моментально охладил даже самые буйные головы, убив последние надежды обрести свободу.
– Смори-ка даже и не посекли нашего брата супротив обыкновения, – шепнул Сашке на ухо толстогубый "Ванька Жуков", – Не иначе совсем плохо дела у государя, ежели зараз всех гребут в рекруты. Ох пропала моя бедовая головушка… При Павле-батюшке то экая благодать была, выпорют малехо да деньгу из загашника вытрясут и снова гуляешь вольный.
Так для Александра начался новый период жизни, нельзя сказать что ему в этот раз сильно повезло, но с другой стороны могло быть и гораздо хуже. По крайней мере не пришлось ему сидеть год или два в тюрьме, ведь рекрутские наборы проводились в российской империи нерегулярно. С точки зрения его новых знакомых и товарищей по несчастью, российский император к такой оригинальной системе насильственной вербовки рекрутов никакого отношения не имел: "Чай нашенские держиморды колобродят?". Однако как-то оспорить решение властей не было ни малейшей возможности.
"Стук шагов, мерный звон цепей железных, скрип телег и лязг штыков. Все понуро в ряд бредут. Всех свела одна недоля. Всех сковал железный прут."
Этап… оказывается какое страшное и тяжелое слово, в кошмарном сне такое не увидишь, да нет намного хуже… На руке намертво заклепан тюремным кузнецом наручник, от него тянется гибкая змея цепи к толстому ржавому железному пруту. Десять человек, по пять с каждой стороны нанизаны последними звеньями наручной цепи на этот длинный металлический штырь как билетики у кассира, только здесь с одного конца замок, а с другого – заглушка. Александр только теперь и понял, почему в тюрьме, да и на этапе такой худосочный и малочисленный конвой, здесь все продумано до мелочей, или почти все… Кое-что предусмотрительные, но ленивые конвоиры все же упустили из виду! Так например второпях поленились обыскать, просто слегка похлопали по карманам, не оружие искали, а скорее надеялись, что вдруг да завалялся там у арестанта толстый кошелек. Сашка сохранил как свой нож за голенищем сапога, теперь впрочем бесполезный, так и драгоценный кусочек стальной проволоки из которого знающему человеку нетрудно соорудить импровизированную отмычку. Только бы оказаться ему рядом с замком, и тогда он бы продемонстрировал этим клоунам в антикварных мундирах на что способен. Надо же – они специально с собой не берут ключ, дескать вам, арестантам до следующего острога не понадобится. С замками и прочими механическими запорами наш современник – Сашка был, что называется "на ты". Криминал тут совершенно не причем, "медвежатником" Сашка не был просто его отец талантливый слесарь, что называется мастер-"золотые руки", кое-что из полезных навыков передал своему потомку, как бы в "наследство". Александру бесконечно далеко до знаменитого Гарри Гудини с его трюками, но он вполне себе подрабатывал в студенческие годы, вскрывая на заказ захлопнувшиеся или случайно закрытые маленькими детьми двери квартир. Это занятие оказалось даже выгоднее, чем монтаж проводки кабельного ТВ или сети интернет, обычный в ту пору приработок бедных российских студентов-технарей. Но облом, сегодня его место на пруте как раз с противоположного конца, возле заглушки. Остается только набраться терпения, ждать, еще раз ждать и надеяться, благо путь арестантам предстоит длинный.
Когда они, проведя ночь в остроге, шли утром через городок, местные жители задарили "несчастненьких" всякими продуктами на дорогу, прямо насильно совали в руки: хочешь, не хочешь – обязательно бери. Хорошие все же у нас в России люди, ведь они явно не от большого богатства бедолаг рекрутов подкармливают, тут старушка боязливо оглядываясь на хмурых солдат конвоя пирожок сует украдкой, а там маленькая девочка хорошее яблоко кинула. На глазах у многих слезы, кричат и прощаются как с родными и близкими… И очень кстати оказались потом их подарки, так как в тюрьме арестантов ничем не накормили, да и на этапе похоже не собирались, конвой отмахнулся от их просьб, дескать получите ваши харчи вечером в следующем по пути пересыльном остроге. Тогда в многоликой и пестрой толпе провожающих обывателей Александр мельком заметил лицо показавшееся знакомым, неужели Степаныч отправился в прошлое вслед за ним, может совесть его замучила, или это все следствие претворения в жизнь некоего плана? Нет наверное, это просто местный абориген в очках, тут этот оптический прибор редкость, вот и возникла сразу такая ассоциация. В любом случае надеяться на помощь извне теперь глупо, надо выбираться из беды самостоятельно, иного выхода не предвидится.
– Давай сюды хабар, дайте нашу долю, богом велено делится! – как только они вышли из города, так конвойные солдаты, точно волки на добычу, накинулись со всех сторон на рекрутов.
– И не стыдно вам дяденька подаяние отбирать? Ведь не вам поди дадено? – молодой парень, почти мальчишка, прикованный возле Сашки, обратился с такими словами к старому солдату, отдавая ему свой калач.
– Нам начальство на дорогу тож ничего не пожаловало, сами мол кормитесь с арестантов али побирайтесь Христа ради. А какой с вас убогих навар-то? Думаешь на три рубли жалованья в год легко нашенскому салдату прожить? Да с вами каторжными харями боле сапогов сносишь, а подметки – оне ныне дорогущи стали, зараз не укупишь!
Служивый, видно задетый за живое пустился в долгие и подробные пространные объяснения. Выходило, что невыгодны им только этапы идущие на запад, рекрутам деньгами и вещами, как каторжникам и ссыльным люди в городах по пути следования обычно не подают. Поэтому почти ничего не перепадает охране с арестантов в качестве поборов. Вот бы на восток, да еще через блгатую Москву, да по самым оживленным "купеческим" улицам пройтись… На жестком, дубовом лице солдата расплылось некое подобие улыбки. До Урала только довести такой этап и почитай верных рублей тридцать в кармане звенит, а то и больше, как повезет – с одной такой удачной партии ему на домик хватило, с другой – на свадьбу для дочери.
– Почто три рубли, ведь девять с полтиной должна казна жаловать служивому? – опять встрял неугомонный парнишка.
– Хе-хе девять будет тебе вьюнош, ежели доживешь конечна, – коротко сказал, как отрезал охранник закусывая и торопливо давясь халявным калачом, – По мене лутше на три но живым-здоровым остатьси, чем сгинуть на чужбине ни за грош под палками да бонбами!
Сашка помалкивал и прислушивался к разговорам конвоя и попутчиков, что ему еще оставалось делать? Так с временем он определился тогда правильно, не ошибся – на дворе стояло лето 1801 года, почти как и в 21-веке, только начало, а не конец августа. Совсем недавно от апоплексического удара табакеркой, нанесенного одним из заговорщиков, "почил в бозе" российский император Павел Первый и теперь на трон уселся Александр тоже Первый. В отличие от нового сашкиного знакомого, ремесленника по профессии, конвойные солдаты на все лады ругали и проклинали прежнего императора, иногда правда с опаской оглядываясь на начальство в лице этапного унтера. Покойный, оказывается, лишил их верного и легкого привычного заработка. Самые старые "воины" с тоской вслух вспоминали "золотые" времена в царствование "матушки" Екатерины Второй, когда помещикам разрешили ссылать и отдавать на каторгу крестьян в зачет рекрутской квитанции… Этапы в Сибирь тогда гнали по два в неделю: "А энтот дурак, сынок ейный, Пашка гад все порушил, теперя добро коли раз в месяц богата пожива. Но ниче, новый царь грят хорош, радетель о порядке и о простом народе!"
Значит скоро опять потянутся по дорогам, гремя ржавым железом кандалов, скорбные колонны. А то как же несчастным этапным солдатикам жить, дома семеро детей по лавкам сидят и старшим дочерям уже приданное надо справлять, заневестились давно… Тюремное начальство совсем заворовалось, нет бы немного поделились со служивыми, куда там, капиталы все несметные копят, эвон поручик ихний Агафьев хоромы какие себе отгрохал, иного купца-богатея завидки берут.
– Водки хотите православные? – неожиданно огорошил Сашку и его сегодняшнего случайного напарника по пруту суровый и неприступный с виду страж, – Тока деньгу, двугривенный вперед!
– Чего дорого дяденька, ведь везде же гривенник, а то и дешевше поди? – парень явно в местных ценах разбирался лучше Александра.
– Ладно давай! – Сашка нащупал в кармане пару монет, все равно сегодня о побеге даже и мечтать не стоит, разве что конечность ему себе ножом отрезать, как поступает попавший в капкан волк, спиртное поможет хоть немного заглушить неподъемной горою накатившуюся необъятныю тоску.
Служивый моментально сбегал до обоза шедшего сразу же за этапом и через несколько минуту прямоугольная бутылка из толстого зеленого стекла с мутным и вонючим содержимым уже заходила по рукам. Сашка сделал один глоток и передал собрату по несчастью, Тот, глонув положенное, отправил штоф далее, последние капли дрянного сивушного пойла жадно высосал благодетель-солдат и зашвырнул бутылку далек в придорожные кусты. Колонна змеею упорно ползла по длинной грунтовой дороге, скрипел песок под сапогами, мелкая пыль оседала тонким слоем на одежде окрашивая всех путников – арестантов и опекавший их конвой в один грязно-серый цвет. Опять навалилась невероятная печаль, и видимо не только на Сашку, арестанты, почти не сговаривась, сами скинулись и послали за второй бутылкой, затем еще за одной, и еще…
…………………………………………………
Тихий провинциальный городок успокоился быстро, еще утром толпы любопытных и сочувствующих провожали в дальний путь "несчастненьких", насильно забритых на цареву службу, а уже к обеду все затихло и жизнь вошла в прежнее неспешное течение. В уездном дворянском обществе, что собралось вечером во "дворце" городничего местечковый бомонд обсуждал только два основных значительных события. Первое было связано с женой отставного поручика артиллерии, которую случайно при облаве на базаре военные подвергли "возмутительному насилию". Тут общество было единогласно, дескать женщина "сама виноватая", ходить за покупками по рынкам, это удел кухарок и прочих подлых простолюдинок, а не благородных дам. Особенно долго судачили между собой жены офицеров и чиновников, пикантность происшествию придавал тот факт, что с пострадавшей случилась от испуга, что называется "детская болезнь" недержания… ш-ш-ш! Другое происшествие вызвало несомненно больше внимания, благо в отличии от обмочившейся "отставной поручицы" главный герой присутствовал и охотно отвечал на все многочисленные вопросы. Потомственный курляндский дворянин Филипп Карлович Пферд, следовавший в Москву по коммерческой надобности, был ограблен собственными камердинером и кучером. Злодеи обманом завезли бедного немца в сторону от тракта в далекий казенный лес близ деревни Сосновки. И только благодаря исключительному мужеству и маленькому карманному двуствольному пистолету английской работы, храбрый курляндец отстоял свою жизнь и частично имущество в виде дорожного саквояжа. Устрашенные отпором негодяи скрылись вместе с коляской, лошадьми и почти всем оставшимся багажом путешественника. После ограбления почты разбойниками из беглых крестьян в прошлом году это было, пожалуй, самое значимое криминальное событие за последнее время. Местные вдовушки и даже некоторые девицы на выданье с неподдельным интересом рассматривали нового эпического героя: мужчина, что называется еще "в соку", и поговаривают – весьма состоятельный, раз ведет дела солидного европейского торгового дома. Прямо целую канонаду глазками устроили уездные прелестницы, так и стреляют в бедного Филиппа, все уездные кавалеры на время напрочь забыты. Особый восторг у всех собравшихся местных дворян вызвали карманные часы гостя, игравшие каждый час старинный русский гимн "Коль славен Господь в Сионе" и другие мелодии по выбору владельца. Сразу видно, что вот она Европа, это вам не Рязань косопузая, сумели целый оркестр с органом, барабанами и духовыми инструментами засунуть в крохотную металлическую коробочку: восхищению, охам и ахам, не было предела. Что с них темных предков взять, провинция – еще те папуасы, млеют при виде жестяной банки из под заморской кока-колы. Едва отделавшись от назойливого внимания туземцев, Виктор Степанович в свою очередь стал внимательно изучать местное общество. И опять, и снова прав Гоголь, еще как прав, заработал мужик себе на памятник честно. В точности как у классика, толстые чиновники и тощие чиновники. Черные штатские фраки и служебные мундиры суетливых тощих сбились в кучу возле карточных столиков, идет оживленная игра: "Туз… пики… черви…?". Толстые и важные в углу потихоньку и со знанием дела обсуждают различные хитрые финансовые дела. Словно два раздельных мира, две параллельные вселенные. У тощего в три года не остается ни одной "души" за душой, не заложенной в опеку, а у толстого спокойно, глядь – и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены или тещи, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька появится, а потом и село со всеми прилагающимися угодьями. Наконец толстый, послужив богу и государю, ну и понятное дело себе красивому в первую очередь, заслужив всеобщее уважение и геморрой в придачу, оставляет службу, перебирается "на природу" и становится богатым помещиком. А после него опять тощие наследники спускают, по старому русскому обычаю, "на курьерских" все отцовское достояние. Круговорот вещества или отбросов, кому уж как покажется, в природе нескончаем…
Надо обязательно упомянуть, что женская половина чиновно-помещичего общества гостю из будущего не понравилась, одеты красиво и некоторые даже со вкусом, но вот лица, б-р-р… явно результат вырождения, следствие близкородственных связей и распостраненного в чиновно-дворянской среде алкоголизма. Пожалуй, он себе девок для утех поищет в деревнях среди пейзанок, и для здоровья полезнее, а то тут еще наградят впридачу к "любви" триппером.
Был сразу же объявлен розыск, согласно представленным документам и по приметам со слов хозяина, на вольнонаемного кучера Иоганна Лемке и крепостного крестьянина Алексашку Иванцова. Примерно через три дня стало ясно, что второй злодей уже давно полицией задержан, но к сожалению вернуть движимое имущество законному владельцу невозможно, на него уже наложило свою тяжкую руку российская императорская армия. Любезный городничий посоветовал своему новому курляндскому другу подать в Москве прощение в военное ведомство, на предмет возмещения убытков. За сданного в солдаты раба хозяину причиталось так называемая "рекрутская" квитанция, в пересчете на деньги – верных 800 рублей серебром, а при случае и больше. Желающих переложить на чужие плечи исполнение "почетного долга" в России хватало и в те времена. С учетом почти 20-ти летней службы нижних чинов в строю, в рекрутский набор цена заветной бумажки, дававшей освобождение от призыва, иной раз зашкаливала и за 2000-и рублей все тем же серебром. "Филипп Карлыч", как его прозвали в городе однако пока в Москву уезжать не спешил, квартировал сначала на постоялом дворе, а потом снял приличное чину и дворянскому положению помещение у одной местной недавно овдовевшей купчихи. Складывалось впечатление, что "немец" ждал, когда найдут коляску с остальным похищенным разбойниками вещами. Наивный дурачок, разбойников рано или поздно власти конечно словят, а вот имущество – штука тонкая и очень уж склонная к растрате и пропиванию, что злоумышленники не спустили, то за них утилизируют полицейские служители. Постепенно "пришлый" немец стал в городе своим человеком в кругу местной аристократии – чиновников и офицеров, сие дело нехитрое, если есть на руках "лишние" деньги. Достаточно было проиграть в карты всего лишь 200–300 рублей серебром и еще на столько же примерно спонсировать пьянки с цыганами и вот закономерный результат: "Душка, ты наш Карлыч…" – всеобщее мнение. Теперь курляндского дворянина охотно принимают в каждом приличном и не очень доме. Пришлось правда пожертвовать еще и здоровьем в известной степени, столь любимая провинциальными "джентльменами" жженка – адская смесь рома и спирта, для почек человека, не пившего ранее ничего крепче крепленого пива – безусловно тяжелое испытание. Эпизодически он наведывался с визитами к окрестным сельским помещикам, народ в провинции, как известно простой и гостеприимный, особенно у кого дочки на выданье. В одной из поездок он даже прикупил однажды по случаю крошечную деревушку в пять домов, всего с тремя десятками крепостных душ впридачу. Прежний хозяин был безумно рад столь выгодной сделке, мало того, что имущество заложено, так удалось еще перед продажей почти всех молодых и крепких парней сбыть казне в рекруты. Но ничего, несмотря на явный обман и переплату, курляндец был весьма доволен приобретением, ведь теперь можно набрать из крепостных крестьян собственных дворовых, не прибегая к покупкам рабов на рынке или найму "вольных" в городе, где все слуги, что называется уже "сомнительной нравственности". На первое время новоявленный барин ограничился мальчишкой для услуг, посылок и различной мелкой работы по дому, а так же молодой девкой в качестве горничной или кухарки. Девица Марфа, правда на проверку, оказалась на редкость глупой, годной в основном только для сексуальных развлечений, к коим у Виктора Степановича неожиданно появилась неистребимая тяга. Определенно перемещение во времени благотворно сказалось на физическом состоянии нашего современника, у него даже врожденная близорукость исчезла полностью, а тут еще и словно виагры пуд употребил, просто дикое желание "иметь всех желающих" неожиданно прорезалось. Поэтому обычна картина: пока Петька гремит сковородками на кухне, пытаясь изготовить ужин, или в комнатах метет, или бегает по городу, разносит записки от хозяина, Марфуша занята в в спальне. Там девушка под чутким руководством господина: "Повернись так, да нет по-другому стань, набок дура ложись и задницей ко мне!" осваивает хитрую науку любви – Камасутру. Дело шло на редкость туго, и временами бывшему профессору-историку приходилось прибегать к банальному рукоприкладству. Не осуждайте его, не стоит… по местным меркам он просто исключительный гуманист, так изредка отпустит пинок заснувшему на пороге кухни уставшему за день Петьке и пару-тройку оплеух бестолковой наложнице – разве это наказание, когда кругом в ходу розги и батоги, и не поротого дворового просто невозможно найти? Ведь даже благородные барыни не гнушаются собственноручно избивать в кровь своих горничных и прочих "девок", так им "подлым" и надо, должны угадывать малейшее желание хозяев. "Народ разбойник, вор, русский мужик палку любит!" – вот такое было тогда всеобщее мнение среди так называемой "элиты", ну и секли и били, случалось и убивали иногда случайно. Прошла неделя, другая, еще одна минула… временами казалось, что все шло к тому, что "наш Карлыч" осядет в уезном городе N прочно и навсегда. Поэтому, когда он внезапно засобирался в Москву, местное дворянское общество охватило глубокое уныние – как же так, ведь уже привыкли к "курляндской халяве", к карточным проигрышам и цыганкам? Как же они без такого щедрого спонсора обойдутся? Просто беда…