Новый старый 1978-й
Глава 1. Утро
Я не хотел открывать глаза и просыпаться. Но утренний свет, проникая сквозь веки, будил мозг. Сам мозг как-будто плавал в каком-то киселе сознания, которое начинало осознавать себя человеком. Что касается тела, то оно категорически не хотело очеловечиваться, тело хотело валяться в постели и наслаждаться бездельем. Чтобы понять, что я уже человек, пришлось открыть один свой глаз.
Этот один глаз увидел странную картину, которая была только в моей юности. Это была моя комната в московской трехкомнатной квартире, в которой все вещи мне были до боли знакомы. Вот кресло-кровать, на котором я лежу. Его привезли мои родители в 1977 году из Финляндии. Оно раскладывалось прямо на полу. В нем был удобный закрывающийся мягкой крышкой ящик для белья. Я помню, что мы выкинули это раскладывающееся кресло году в 85-ом.
Стоп. Как это может быть, если я его выбросил в 1985 году, то лежать в 2020 я на нем просто не могу. Как сказал один умный человек: «Даже если вас сожрали — у вас все равно есть два выхода…» Меня пока никто не жрал, но рассмотреть ситуацию с этой точки зрения придётся. Первый выход: закрыть глаза и снова открыть. Если ничего не изменится, значит это не сон. Закрыл — открыл. Да, как у Алладина: «Когда принцесса видит сон про не сон, ей кажется, что сон не сон про сон, а думает что сон про не сон.». Короче, я понял, что это не сон про сон.
Выход два: я это я, только на 40 лет моложе. Тело ощущало себя человеком явно юношеского возраста. Судя по рукам, которые лежали поверх одеяла, это руки не пенсионера. Резко вскочив, я подбежал к окну. За окном явно не 2020-й. Выручает настенный календарь “SOVEXPORTFILM” со звёздами советского кино, с которого загадочно улыбается Маргарита Терехова и на котором снизу крупными белыми буквами на чёрном фоне написано «МАРТ 1978». Вот и мартовская принцесса для меня, Алладина.
Выругался, правда не матом, а словами из рекламы 90-х: «Ну вот я и в Хопре». Да уж, это уже не «Хопёр», и даже не «инвест», а это полное попадалово. Вот-вот, только вчера, сорок лет вперёд, читал про писателя Карпова, который попал в 1971 год, а теперь сам, как этот Карпов, попал, только в в 1978-й. Карпову было хорошо — он в своём теле попал, а потом помолодел до 25. А я попал в себя, 15-летнего (без одного месяца).
Но, если подумать, то мне тоже неплохо. У меня есть знания на 40 лет вперёд. Помимо знания английского языка, я хорошо владею ещё и французским языком. В МГИМО, который я закончу в 1985 году, вдалбливали языки на совесть, по три языковые пары в день. А английским я продолжал заниматься и с внуком. У него школа с углубленным изучением английского языка. Там шесть часов английского в неделю, да и изучать его начали со второго класса. А здесь, в средней советской школе, английский начинают учить с пятого класса и только по два часа в неделю.
У меня также есть огромный жизненный опыт, который «сын ошибок трудных». Теперь я знаю, где эти ошибки будут совершены и как их избежать. Я умею общаться с людьми и обрастать нужными связями. Все это повышает мои шансы на успех в несколько раз.
Встал ещё вопрос — как и зачем я сюда попал. Видимо, это проделки коронавируса. Я ни разу не вирусолог, поэтому точно утверждать ничего не могу. Когда/если вернусь — разберусь. А зачем попал — «будем посмотреть». Прошлую/ будущую жизнь чуть подкорректирую, а может и не чуть. Как сказал Иван Васильевич, который меняет профессию: «Эх, Марфуша, нам ли быть в печали?» Меня, правда, Андреем зовут и без всяких уменьшительно-ласкательных, так как давно привык к отчеству. Я, конечно, не Андрей Еремеевич и не Андрей Елисеевич, но Юрьевич тоже звучит достойно. Но об Юрьевиче придётся забыть — не положено теперь по статусу.
Ладно, на будильнике уже 8.30. Хорошо не в школу. Здесь у меня весенние каникулы, а там у внука тоже каникулы, только из-за коронавируса. И вот ведь какое совпадение — внук заканчивает восьмой класс, а я, его дедушка, тоже заканчиваю восьмой класс. Кому рассказать — не поверит и, как того Ивана Васильевича завяжут, в смирительную рубашку, а потом, как Шурика, в палату к Наполеону подселят.
Да, вот что юный организм вытворяет. В том, моем возрасте, я бы ударился в меланхолию и самокопание. А здесь молодое тело грустить не умеет, ну если только чуть-чуть и недолго. Зачем грустить? Теперь молодость знает и старость может, без «если бы». Кто говорил, что история не терпит сослагательного наклонения? Вот оно я, живое сослагательное наклонение и теперь история будет меня терпеть, я очень на это надеюсь.
Так, а чем это там с кухни таким вкусненьким пахнет? Судя по запаху, это моя бабушка печёт сырники для любимого и единственного внука (две внучки не в счёт), то есть меня. Пойду крикну бабушке с добрым утром и примусь за утренний туалет, который не «типа сортир», а типа комплекс гигиенических процедур, совершаемый после окончания сна.
В ванной я увидел в зеркале то лицо, которое, мне казалось, я носил всю жизнь. Но это только казалось, потому что лицо в 60 и лицо в 15 — это, как говорят в Одессе «две большие разницы. В памяти у мужчины всегда его лицо в 15–20 лет. В 60 всегда хочется увидеть в зеркале своё лицо в 15, но это уже невозможно. А вот сейчас в зеркале я вижу то, о чем мечтал последние 35 лет.
И эта фантастическая мечта сбылась. Нет морщинистого лица с уставшими глазами, а есть молодая нахальная мордаха с наглыми глазами. Нет седины и залысин, а есть лохматая шевелюра с длинными волосами а ля Битлз 70-х. Прав был Дима Билан, что «невозможное возможно».
Теперь на кухню. Первая проверка меня старого в этом молодом теле. Мой внутренний возраст почти идентичен возрасту моей бабушки. Только от осознания этого крыша куда-то едет. Держим крышу и целуем бабушку.
— Пахнет очень вкусно.
— Садись, я сейчас положу тебе сырников.
— Спасибо, бабуль. Сметаны не надо, сырники и без сметаны вкусные.
— Что будешь делать сегодня? — спрашивает она меня, накладывая горку румяных кругляшей.
— Позвоню Димке, сходим в кино. В «Витязе» «Принцип домино» идёт. Сегодня суббота, думаю он не откажется. Потом планирую позаниматься с гитарой.
— Какой-то ты сегодня не такой, — говорит бабушка, внимательно глядя на меня сквозь очки.
Хочется ей сказать, что мне уже давно не пятнадцать и скоро на пенсию, но вовремя спохватываюсь.
— Видимо взрослею, — говорю я, запивая сырники чаем. — Скоро пятнадцать, пора думать о женитьбе.
— Какая женитьба? Мал ещё. Вот сначала закончи школу, потом институт. А потом можешь жениться.
На том и порешили. Сказав спасибо за вкусный завтрак, я пошёл к себе в комнату. Надо было обдумать, что делать дальше. Первый экзамен я прошёл, правда, чуть не спалился. Бабушки — они такие, «они сердцем видят». О, вспомнил! Недавно в Москве и Одессе Станислав Говорухин провёл кинопробы для своего фильма «Место встречи изменить нельзя». Вот там Армен Джигарханян и скажет: "Бабу не проведешь, она сердцем видит!"
А вот теперь не уверен, звонить Димке или нет. Ведь он сразу просечёт, что я какой-то необычный. А, вспомнил, мы его все Димоном зовём. Память начинает восстанавливаться. Скорее не восстанавливаться, а дополняться. Я же память не терял. У меня как-бы две информационных блока: старый и новый. Они начинают проникать друг в друга и происходит диффузия. Образуется единая общая память. Пока основная работа ложится на ассоциативную память. Один предмет напоминает нам о другом, а этот другой о третьем. Я как-бы освобождаю свои мысли и они перемещаются от предмета к предмету по цепочке умственных ассоциаций. Например, несколько музыкальных тактов могут вызвать у меня целую гамму чувственных воспоминаний. Вот опять о музыке вспомнил. Решаю так: иду гулять один, набираюсь ассоциаций, а потом за гитару. В памяти всплыли стихи Сергея Соколова:
Давно не брал гитару в руки,
Не трогал тонкую струну.
Легли на плечи боль и муки,
Былую жизнь я не верну.
А я вернул…
Глава 2. Когда есть на чём играть
В моей комнате у окна стоял письменный стол с мягким качающимся-вращающимся креслом на колесиках, слева от окна стояла небольшая югославская стенка с застекленными шкафами для книг. В правом углу комнаты стояло раскладывающееся кресло-кровать. Вся правая стена была обклеена плакатами западных музыкальных групп. В центре выделялся плакат The Rolling Stones с их альбома «Black and Blue» 1976 года. Лицо Мика Джагера с этого постера было огромным. Казалось, что его голова внушает какой-то благоговейный трепет.
Под постером стояла моя гордость — подарок мне на будущее пятнадцатилетие от родителей. Это была электрогитара Gibson Flying V. 1974 года «космической» серии на подставке вишневого цвета с рычагом тремоло (вибрато, «Gibson Vibrola») и с белой пластиковой накладкой на деке. Сама гитара имела вид наконечника стрелы. Я о ней мечтал целый год и в письмах к родителям просил купить такую в качестве подарка мне на День рождения. Отец работал советником по культуре в Хельсинки. Ему как-то удалось купить подержанный вариант совсем не дорого и он переправил гитару в Москву с одним из сотрудников посольства. Футляр от гитары стоял в шкафу в гостиной.
У нас в школе был свой вокально-инструментальный ансамбль. В нем играли десятиклассники. В этом году они заканчивали школу и уже теперь администрация школы задумывалась о том, кто будет играть в следующем учебном году. Аппаратура ВИА хранилась в радиорубке на третьем этаже над актовым залом. В радиорубке была отдельная комната, стены которой были покрыты звукопоглощающими белыми плитами и в которой музыканты проводили репетиции. Там было окно и застекленная дверь, которая выходила на балкончик. С балкончика вниз на крышу перехода вела пожарная лестница. В следующем году эта радиорубка перейдёт под моё начало, так как меня выберут в школьный комитет комсомола и я буду руководить радио-пропагандистским отделом. Такое название будет придумано мной специально, чтобы поступить в МГИМО.
Так вот, я с такой гитарой становлюсь первым претендентом на участие в ансамбле. Все музыкальные инструменты, хранившиеся в радиорубке, были старыми, да и качество их оставляло желать лучшего. Наш совковый дизайн плюс совковое качество — в итоге получаем инструмент, годный только для деревенских танцулек. Через две с половиной недели в стране будем отмечать День космонавтики и гитара у меня аккурат тоже «космическая». Теперь нужна забойная песня о космосе. Мои мысли прервал телефонный звонок. По привычке поискал глазами трубку домашнего радиотелефона, но потом понял, что «здесь вам не тут». Пришлось идти в гостиную, где у нас стоял телефон на длинном шнуре, и поднял трубку.
— Алло, Смольный на проводе.
— Андрей, привет, — услышал я в трубке голос Сергея. — Как твоё ничего?
— Привет Серёга, моё ничего — хорошо. Как сам, как твой KORG 900?
— Синтезатор — зверь, — захлебываясь эмоциями, сообщил друг. — Я его полностью освоил. Но речь не о нем, а о барабанном синтезаторе. Вчера предки привезли из Японии новую драм машину. Помнишь, я тебе рассказывал?
— Помню, ты мне ещё проспекты показывал. И как?
— Это же Roland CompuRhythm CR-78. Свежак.
— Вот это да! Класс! Нам теперь вдвоём больше никто не нужен для ВИА. Нужны только песни, и я кое-что уже набросал.
— Тема какая?
— Тема очень актуальная. Двенадцатого апреля — День космонавтики. И нам, Серега, надо что-то замутить в школе, например, дискотеку. Как, «могЁм»?
— «Не могЁм, а мОгем». Давай попробуем записать что-то у меня, только свою Gibson возьми.
— Замётано. Буду после обеда, а сейчас песню доработаю. Пока!
— Пока.
Так, проколов не было. Серёга ничего не заметил. А с ритмбоксом мы многое сможем, если не всё. Я этот аппарат по прошлой жизни помню. Небольшой квадратный деревянный ящик с рядами разноцветных кнопок. Его звучание было использовали в фильме бывшего советского, а потом американского режиссера Славы Цукермана. Фильм вышел в 1983 году и назывался «Жидкое небо» (Liquid Sky). Там была песня под названием «MeandMyRhythmbox». Звуки ритмбокса для тех лет казались фантастически неземными.
Синтезатор KORG 900 PS я у Сереги видел и даже на нём играл. Теперь, с моим опытом, я сыграю круче. PS расшифровывается как Preset Synthesizer, у которого этих пресетов аж 29. Аппарат 1975 года, но стоил кучу денег. На нем можно было воспроизвести даже звуки сямисэна — трёхструнного щипкового японского музыкального инструмента. Кроме того, в синтезаторе есть функция добавления гармоник, как в электрооргане. Поскольку 900 PS — синтезатор аналоговый, то он звучит гораздо насыщенней и теплее. Отец Сереги работает во «Внешторге» большим начальником, всё время по загранкам, вот оттуда и тащит все нужное единственному отпрыску.
Самое главное в том, что теперь нам с Серегой не надо искать студии звукозаписи. На «Мелодию» даже не думаю замахиваться, нас туда не пустят, так как мы никто и звать нас никак. В Москве 78-го существуют только две относительно доступные студии звукозаписи, на которые есть шанс попасть через хороших знакомых. Это домашняя студия композитора Александра Зацепина и студия ГИТИСа. Зацепин, увлечённый радиолюбитель, свою студию собрал сам. Чтобы площадь домашней студии была большая, он обменял с доплатой две квартиры на одну 142-х метровую. Качество было лучше, чем на студии Мосфильма.
Учебная речевая студия в ГИТИСе была, можно сказать, бедненькой. Писали на двух профессиональных студийных магнитофонах венгерского производств Mechlabor STM-610. На одном писали болванку: барабан, бас и гитара. Если всё получилось, то переписывали на второй STM с наложением дудок и второй гитары. Микширование происходило во время записи, и если что-то было не так, то приходилось всё делать заново. Обработка делалась на скромном ревербераторе. Помню, там «Машина времени» первый свой альбом записывала.
Реверберацию используют, когда нужно создать иллюзию пространства, «перенести» слушателя из одного помещения в другое, создать эффект приближения или отдаления источника звука, когда нет возможности обеспечить естественную акустику. Грубым примером является использование какого-либо масштабного пресета наподобие «пещера». Долго затухающий «хвост» реверберации создаёт иллюзию отдаленности обработанного такой реверберацией звука.
У Серёги есть студийный катушечный японский магнитофон OTARI, потом будем писать на мой кассетный JVC RC — 828L BIPHONIC на золотую компакт-кассету Maxell UD XL II. Слушать записи на этом JVC — это нечто. Кажется, что звук существует сам по себе, вне своего источника, он струится где-то прямо перед тобой, растекается в воздухе и порой создаётся иллюзия, что стоит протянуть руки и ты сможешь зачерпнуть его, как воду из кристально прозрачного источника.
С учетом встроенного очень чувствительного микрофона, запись получается полупрофессиональной. Да и таскать довольно удобно за выдвигающуюся ручку
Глава 3. «Музыка на-а-ас связала»
Зайдя в комнату, я снял со стены свою ленинградскую шестиструнную гитару. На ней были натянуты не просто обычные струны, а струны от электрогитары. Звук был более мягкий и пальцы сразу привыкали к струнам электрогитары. Проверил подушечки пальцев на левой руке и убедился, что их даже ножом не разрежешь. Мозоли что надо. Вспомнил, как я проходил диспансеризацию в нашей поликлинике вместе с классом и сдавал кровь из пальца. Кровь берут всегда из безымянного пальца (который около мизинца) левой руки. Две попытки медсестры не увенчались успехом — она не смогла проколоть палец скарификатором.
— Ты что, музыкант? — спросила она меня после второй попытки.
— Да, играю на гитаре, — ответил я.
— Тогда понятно. Давай правую руку! — приказала медсестра.
Я выполнил приказ и протянул правую руку. Пальцами правой, как Маккартни, я струны не зажимал и уплотнений на кончиках пальцев не имел, поэтому процедура забора крови прошла без проблем.