Кирилл Богданович
ЛЮДИ КРАСНОГО ЯРА
Сказы про сибирского казака Афоньку
Зачин
изкое закатное солнце багрянило воду. Напористый ветер гнал рябь по воде.Напрягая жилистые руки, Федька раз за разом дергал пеньковую веревку — из воды комлем вперед лезло лиственничное бревно. По пояс мокрый, увоженный в смолье, песке и глине, Федька, оступаясь на галечном берегу, тащил тяжелую лесину. Наконец остановился и утер пот с лица. Дальше одному тащить было не под силу. Федька огляделся.
Вон они, казаки, кто с чем — с топором, с теслом, с пешней, с напарьем [2], с заступом.
По всему берегу Енисея рассыпалась его сотня. Стучат топоры, отесывая бревна. Белая щепа устлала берег, ровно кто больших рыбин накидал, из сетей вытащенных. А на яру скрипят вороты, втягивая бревна наверх. И тож топоры стучат.
Уж которую неделю идет острожное ставленье.
Великий труд — острог [3] ставить, да еще в земле незнаемой.
Когда сюда шли — всего ждали. Но пока бог миловал — все было ладно. Качинские иноземные люди не трогали казаков да еще помогать обещали. Встретили их, казаков, на пути к Красному Яру, Тюлькиной землицы [4] князцы, Татуш и Абытай — уже за Порогом [5]это было — лошадей давали — лес на острог возить. Да лошадей все одно мало. Спешит воевода Ондрей Анофриев сын Дубенской [6] до осени острог поставить, пока дни погожие.
Федька еще раз огляделся: сзади горы и лес-тайга. Впереди, за Енисеем, опять же — горы. И с боков. И кругом тайга. А что и кто в тайге той: друг ли, ворог или только зверь лесной — неведомо.
Облизав обветренные потрескавшиеся губы, Федька крикнул:
— Эй, казачки! Подсоби кто.
От одной кучки служилых, что сгрудились у воды, вытягивая на берег большой дощаник [7], отделился дружок Федькин, казак его же сотни Афонька. В нем, как и в Федьке, трудно было и казака-то признать. В рваных холщовых портах, завернутых выше колен, в холщовой же рубахе без опояски, от солнца черный весь — мужик да и все.
— Чего, Федя, подсоблять-то?
— Да вишь вот, лесина. Не управлюсь один.
— Эк сколь лесин натаскали и все мало, — проворчал Афонька.
— С тыщу, поди, приплавили? — спросил Федька.
— Боле. Тыщу и еще два ста. Ну давай, взяли!
Они положили веревку на плечи и, согнувшись, разом навалились. Тяжело переступая, хрипя надсадно, поволокли. И вот бревно легло в ряд с десятками других.
— Тяжело, — выдохнул Афонька.
— Ага, черт — не лесина!
Афонька с Федькой присели около бревен. Уж очень ноги гудели, и руки ныли, и спины ломило.
— Стемняет скоро, — сказал Федька.
— Угу, — кивнул Афонька.
— А чо, Афоня, сколь еще… — утираясь подолом рубахи, начал было Федька, но не договорил.
— Слушай! — разнесся зычный голос с высокого яра, где самый острог ставили.
— Слуша-ай! Слуша-ай!! — подхватили еще голоса.
— Атаманы кличут. Слышь, Федя?
— А может что воевода огласить хочет?
— Все едино. А ну…
Казаки поднялись и двинулись прочь с берега, по которому тянулись на скликавшие голоса и другие — по двое, по трое, по одному. Шаг их был тяжел — устали казаки за день. Мелкий камень визжал под ногами.
Афонька с Федькой по тропе поднялись на крутой угор. Ветер был здесь сильнее. Он затрепал подолы, вздул рубахи пузырями, разметал волосы непокрытых голов.
Хоть и привычно, а всякий раз на кое время останавливался любой казак, поднявшись на угор. Остановились и Федька с Афонькой, потому — было, поглядеть на что.
Прямо перед ними, на мыске, что речка малая Кача, вливаючись в Енисей, образовала, вздымались стены острога, еще до конца не доведенные. Они еще виднелись в притухающем свете дня, белея ошкуренными палями [8]. Ладно сложенные, они тянулись по четырем сторонам. Пять башен — две проезжие да три поменьше, на столбах ставленные, возвышались над стенами.