Только многих вдов дома не оказалось. Я-то, наивная душа, думала они по каким-то важным делам отправились. Ан нет… Дошли мы до Сайки, и там всех наших пропавших колхозниц и нашли. За столом.
— Салина, Малла, Рыска, — пьяная Сайка подскочила из-за стола, приветствуя нас, — проходите! Ну-ка, бабоньки, подвиньтесь. Подруженькам моим место освободите! И Витка, плесни-ка девчонкам по стаканчику…
— Сайка, ты что творишь?! — возмутилась Салина, — сыры не сварила, что мы сегодня ночью покупателям отдадим, а?
— Сыры?! — расхохоталась Сайка, — да к Арру эти сыры! Ты знаешь, что господин Гририх сделал?! Он со строителями уговор подписал, что не будут они с нами любезничать! Понимаешь?! Все! А мне мой-то уже шепнул, что придет сегодня… а потом, говорит, не могу, мол, главный запретил. Ты понимаешь? Не видать мне ласки мужской… не обхватит он меня лапищами своими… не сожмет так, чтоб в груди жарко стало… а почему? Да потому что председатель наш не позволил! Да, на кой ляд, мне колхоз-то этот нужен, если жизнь мою личную напрочь перечеркнул?! Разве ж много я хочу, а Салина? Капелька любви мужской… Много?!
И Сайка рухнула на скамейку, столкнув пустой бочонок для воды и разрыдалась. Горько, как только пьяные умеют.
— Пошли, Малла, — Салина схватила меня за руку и вытащила из дома. За нами молча шла мрачная Рыска, волоча за собой пьяную и без остановки хихикающую Нану.
— Салина, Рыска, а как же остальные? Они же на работу и завтра не выйдут, — попыталась я вернуться в дом и прекратить пьянку. Уж что-что, а алкоголиков разгонять я умею.
— Пусть пьют, — ответила Рыска, — пусть…
— Но…
— Салина, а ты знаешь, как Сайка овдовела? — Я помотала головой из стороны в сторону. Никогда не задавалась этим вопросом. — Она тоже из Хадоа, с приграничья. Семья ее жениха на Гвенар работала. Она и не знала ничего. Прямо во время свадьбы их забрали. Сайку оставили только потому, что не успела она запись в книге заверить по вашему обычаю. И не быть бы ей вдовой, да пробралась она ночью к старосте тайком и подписалась, потому что верила, что так смерть от любимого отведет. Но жениха ее… — Салина замолчала, а потом продолжила, — а она жива осталась, потому что успели ее в Гвенар вывезти. Ее саму да сестру. А остальных не успели…
— Ни одного дня Сайка с любимым не была. И уже больше полувека вдовствует, — мрачно добавила Рыска, — так что… не нам ее судить. Даже Нанка, хоть один годочек, но с Валисом своим счастлива была.
Нана закивала и всхлипнула. И у Салины, и у Рыски слезы в глазах стояли. И даже я носом шмыгнула своего зайку-алкоголика вспоминая. И скучаю ведь. Очень. Мы же тогда, как раз перед попаданием моим сюда, в последний раз вместе были. Мириться мой Орландо приходил. И я почти простила его. Любила же… и люблю, наверное, до сих пор… и он любит меня. Я это точно знаю. Любит. Если бы не водка, жили бы мы с ним душа в душу. Все она, злыдня проклятая, разлучница бесстыжая, змея подколодная семью мою разрушила. Вдовой меня при живом муже сделала.
И так больно мне стало от воспоминаний, что слезы сами по щекам потекли. Жгучие, горькие. Как любовь моя из прошлой жизни.
Разошлись мы по домам. Как-то не до разговоров нам стало. Каждой хотелось в постель лечь, да наплакаться вволю, о судьбе своей горькой посетовать. А я на дежурство заступила на половину ночи в избушке на курьих ножках. Ох, и тяжелые это часы были. Сколько дум я передумала, сколько счастливых и не очень моментов вспомнила из нашей с Орландо семейной жизни. И поняла тогда я маму. Надо было мне ребенка родить. Все же дитя от любимого мужчины это не для того, чтобы семью скрепить и мужика возле юбки удержать. Это для самой женщины счастье и отрада в жизни ее нерадостной.
Но с другой стороны… хорошо, что нет у нас никого. Умерла бы я с горя, если бы ребеночка своего там, в том мире оставила. Я только представила на секунду, что кровиночку мою могла бы никогда не увидеть, так разрыдалась, что еле успокоилась.
А когда Салина меня сменила, и я домой пришла, снова приснились ведьмы арровы, которые в кокон из нитей золотых меня укутывали.
И опять все так ярко и реалистично было, что я даже руку протянула и дотронулась до этих нитей золотистых.
— Не трогай, — рассмеялась ведьма. Та самая, что тогда отпаивала меня отваром странным. — они защитят вас. И от Хадоа, и от его величества спрячут.
Несколько дней все поселение вдовье в уныние погрузилось. На работу-то бабы вышли, да как-то все без огонька. Без энтузиазма. Срочно нужно было предпринять хоть что-то. Виновата ведь. Не нужно было выпендриваться в правлении у господина Гририха. Умную из себя корчить. Председатель наш лучше меня все знает, а я, дура, выперлась. Теперь думай, давай, как исправить все.
Думала, я думала, но ничего придумать не могла. А чтобы руки без дела не оставались, пока голова работала, сарафан шила. Там немного оставалось. Так что к концу недели дошила я обнову. И когда на себя надела, да кружилась по дому, любуясь как подол колокольчиком вокруг меня разлетается, поняла. Что же лучше всего поднимет бабам настроение? Конечно же новый наряд! Да если у меня получится, то у всех колхозниц праздник будет. А вдовы валом пойдут в колхоз записываться.
На следующее утро надела я обновки свои да в люди вышла. Рано-рано, когда все бабы как раз во дворах хлопочут: кто скотину кормит, кто на работу в колхоз собирается, кто в огороде копошится, пока жарко не стало.
И пошла себе тихонько к правлению. Только не прямо, а так, чтобы все поселение вокруг обойти, чтобы как можно больше вдовушек наших меня в одеждах неприличных увидели. Все люди, во всех мирах падки на такое зрелище.
Иду, сердце колотиться, ноги от страха подкашиваются, а я улыбаюсь, бабам рукой машу, доброго утра желаю. А самой страшно так, как никогда в жизни не было. Ведь если не получится, то навек репутация моя пострадает. Того гляди в арровы ведьмы запишут за то, что сбиваю людей с пути истинного. Запутываю.
— Малла, — Салина первая увидела, руки к щекам прижала, — Малла… ты зачем? Не простят же тебе!
— Я рискну, Салина, — улыбнулась я во все тридцать два зуба, будто бы уверена в себе на все миллион процентов. А сама еле сдержалась, чтобы зубами друг об дружку не застучать.
— Я с тобой, — подскочила ко мне подруга, взяла за руку и рядом зашагала.
И вот уже вдвоем улыбались мы и махали соседкам нашим, от удивления про все свои дела позабывшим.
А потом и Рыска к нам присоединилась. Идем мы втроем. И чувствуя я, что не только мне страшно, и у Салины, и у Рыски руки подрагивают. И так мне светло стало. Вот что значит настоящая дружба. Когда ты ради другого и в огонь готов шагнуть, и море переплыть, и даже медные трубы одолеть.
Пока дошли мы до правления, за нами уже все поселение собралось. Толпились в отдалении, шушукались, шептались… Вот такое будущее нас троих ждет, если ошиблась я. Если просчиталась.
— Салина, Рыска, если у меня не…
— У тебя все получится, — перебила меня Рыска, — мы в тебя верим Малла. Куда ты, туда и мы с Салиной. До конца. Как сестры.
— До конца, — подхватила подруга, — как сестры.
— До конца, как сестры, — тихо прошептала я…
И вдруг кольца у нас у всех слегка зеленым полыхнули. Вроде как Оракул принял нашу клятву… но как? Мы ж до загогулины этой не дотрагивались. Надо будет потом подружек расспросить. Они-то поняли, что к чему, переглянулись и заулыбались, будто бы случилось что-то хорошее. У них даже руки дрожать перестали. А я все еще тряслась, только сейчас Салина с Рыской меня за руки крепко держали. И знала я, что все преодолею, все смогу, потому что они всегда рядом со мной будут.
У правления нас уже господин Гририх ждал. С загогулиной в круге. И строители приезжие кучкой стояли, на работу не шли, тоже ждали чего. И купцы, которые торговать к нам приехали. Как-то забыла я, что Первый день сегодня. Ярмарка.
Отпустила я руки подруг моих и шагнула вперед. Взяла загогулину в руки, к бабам на площади замершим повернулась.
А над площадью солнце раннее светит. Оракул как раз в самой силе. Ни соврать, ни душой покривить не получится. Какая есть ты на самом деле, такая и перед всеми людьми и предстанешь. И тишина вокруг. Кажется, даже птицы в небе замерли, ветер затих и даже кузнечики стрекотать перестали… только ветерок неугомонный по площади летает и под сарафан мне заглядывает.
— Я, Малла Вильдо из Хадоа, — начала я, немного хрипло. Перехватило горло от страха, — вдова, живущая в этом поселении. И я спрашиваю у тебя, Оракул, могут ли вдовы-колхозницы носить особый наряд, примерно как на мне, чтобы все люди видели, труженица она настоящая, и среди людей уважения и почитания за заслуги свои достойная?
Сначала тихо я говорила, а потом сила в моем голосе появилась. И последние слова звонко-звонко над площадью прозвучали. Все их услышали, и замерли в ожидании вердикта Оракула.
А я глаза прикрыла и силой к нему потянулась. А у самой дыхание сперло. Вдруг не вспыхнет загогулина эта в руках моих.
И вся площадь со мной вместе замерла: бабы, затаив дыхание, ждали, господин Гририх с супругой, не отрывая глаз на Оракула смотрели, купцы и строители улыбаться и переговариваться перестали… и господин Орбрен от меня глаз не отводил фиолетовых. И так напряжен был, будто бы от этого и его судьба зависела.
А загогулина молчала. Я уже чувствовала, как подбирается паника, руки задрожали, а в глазах появились слезы… и вдруг вспыхнула загогулина ярким зеленым светом, и в руках моих раскалилась чуть не докрасна. Резко и быстро. И остыла тут же. Я с трудом ее удержала и не отбросила. Почему-то знала, что нельзя.
Еще секунду на площади было тихо. А потом… как-то разом восторженно закричали, заголосили бабы, засвистели строители и купцы, разрыдалась Вилина на муже своем повиснув… а ко мне кинулась Салина и Рыска, крича от восторга. Они обнимали меня, тормошили и кричали что-то. И я улыбалась им, все так же держа в руках остывший круг с загогулиной Оракула в центре. Не могла разжать руки. От жара прилипла моя кожа к металлу. Кажется, ожоги у меня серьезные. Особо больно пока не было, шок, наверное.
А бабы словно с ума сошли. Хватали меня, из стороны в сторону тянули. А сами то смеются, то рыдают… апокалипсис какой-то. У меня даже голова закружилась и поэтому, когда очередной рывок меня из толпы бабской, как редиску из грядки, выдернул, не сразу поняла, что это злющий господин Орбрен.
— Ты что творишь, — зашипел он и в Оракула вцепился. И сверкает на меня зло глазищами своими черно-фиолетовыми. И тащит круг этот проклятый к себе. Я бы, может быть, и отдала бы ему, да не могла пальцы разогнуть. Прилипла же. И больно уже стало… Как бы кожу не отдать вместе с Оракулом.
— Дура, — выругался господин Орбрен, понял, что не могу я отпустит круг этот с загогулиной.
И начал мне с силой пальцы по одному разгибать, с мясом отрывая от Оракула. Если бы кто другой был, а не этот негодяй, я бы заорала и разрыдалась бы что есть мочи, а тут губу прикусила и молчу. А кровища хлещет, слезы сами льются, больно так, как никогда в жизни не было. А на круге железном ошметки кожи моей остаются висеть. Как я в обморок не упала не знаю.
А негодяй этот отдирает меня от Оракула и себе под нос бормочет что-то. Ругается, наверное. Грубый мужлан! Как он не понимает, что красивое платье для любой женщины это так же важно, как… ну… как я не знаю что! Как же больно… Жжет ладони, словно я в кипятке их держу. И крови столько… Кошмар меня подери! Я сейчас сдохну…
Наконец вытащил он из моих рук круг с загогулиной и господину Гририху в руки сунул. А с моих ладоней кровь ручьем течет. Испугалась я, что сарафан новый заляпаю, вытянула я руки подальше, чтоб капли на одежду не попали. А у самой голова кружится и тошнота к горлу подкатывает. И сердце, кажется, прямо в ладонях моих окровавленных стучит. И больно так, что не вижу и не понимаю я ничего.
А господин Орбрен, подхватил меня, на плечо себе закинул как муки мешок, и потащил куда-то. Там, у него на плече я, вытянув руки подальше от сарафана своего, сознание и потеряла. Помню только, как мышцы его под животом перекатывались, а перед глазами задница мелькала.
Очнулась я уже у себя дома. На постели. Первым делом руки из-под одеяла вытащила. Хотелось посмотреть в каком они состоянии. Все же ожоги, кровь… они теперь заживать будут несколько недель. А как же я работать буду?
Но мои ладошки были абсолютно здоровы. Ни ежиного пятнышка ожогов, ни даже крошечной ранки. Но я же точно помню, как с рук капала кровь! И как было больно. А сейчас с никак не могла понять, привиделось мне это или было на самом деле… Хотя… я еще раз внимательно осмотрела кожу. Она была вся такая гладкая и мягкая, как будто бы его сиятельство только что привез меня поселение. Ни одной мозольки не осталось. А ведь за эти месяцы тяжелого труда, кожа на ладонях огрубела и покрылась твердыми корочками мозолей. А сейчас… словно я только вчера на маникюр ходила. Как такое может быть?
— Пришла в себя? — в спальню вошла аррова ведьма, — ну, и хорошо. На, выпей, — протянула она мне глиняную кружку.
— Нет, не надо, — я невольно попятилась назад прямо лежа на кровати, — я не хочу!
Ага. Вдруг она меня снова усыпит? А потом мне снова приснится странный сон.
— Не бойся, — забулькала, смеясь, ведьма, — это всего лишь молоко…
И снова протянула мне кружку. И, там было молоко. Холодное, только-только из подпола. И вкусное. Сладкое даже.
— С травками, — снова булькнула бабка, пустую кружку у меня забирая. Вот… же… аррова ведьма! — а теперь спи. Отдохнуть вам надо. После такого-то… а мы поработаем, — улыбнулась она, и подмигнула. Но я уже засыпала и последних ее слов почти не услышала.
И снова кружили ведьмы надо мной в золотые нити укутывая. Только в этот раз их три было. Две уже знакомые, а третья новенькая. Молодая совсем. Едва ли старше Нанки нашей. Но нити у нее толще были и плотнее будто бы…
Сон в этот раз долгий был. А в конце привиделся мне господин Орнбрен. Вроде бы вошел он ко мне в спальню, посмотрел на меня в нити золотые по уши закутанную и спросил:
— Значит это она?
— Она, Орбрен, — улыбнулась устало бабка, — но ты будешь молчать. Рано еще.
— Рано, — согласился, коротко кивнув, господин Орнбрен и вышел из комнаты.
А утром меня разбудила Салина. В сарафане. В голубом сарафане под цвет ее глаз.
— Малла, вставай! Хватит валяться!
— Салина? — от удивления я просто подскочила, отметив, что сама так и спала в белой рубахе с рукавами фонариками, — но как?! Я что так долго болела?
— Как-как, — захохотала подруга, — у Вилины Дар подходящий, только забросила она все, как вдовой стала. Малла, тут вчера после твоего выступления столько всего случилось! Слушай.
Она запрыгнула ко мне на постель, уселась в ногах, и расправив подол, чтобы не смялся, любовно огладила ладонью.
— Ты прости, мы вчера так ликовали сразу после, на площади, что даже внимания не обратили, что ты руки себе сожгла. Хорошо, что этот господин Орбрен с Даром. Он тебя-то и унес домой. А тут лечил ладони твои. Весь выложился, его аррова ведьма даже отпаивала отварами своими от истощения. До сих пор еще не встал. Спит у тебя в горнице на лавочке.
— Что?! — перебила я Салину, — этот негодяй у меня в доме ночевал?! Но… но…
— Ну, да, — удивленно ответила Салина, — Малла, ему же плохо было. Не выгонять же его было. Аррова ведьма, конечно, не образец благодетели, но и она не такая жестокая. И потом, почему негодяй? Он тебя вылечил же. Я руки твои не видела, прости, Малла, голову совсем от радости потеряла, но дорожка кровавая до самого твоего дома вела. Я когда заметила, что нет тебя, по ней до дома твоего и бежала.
— Но, Салина, — возмущенно и обиженно запыхтела я, — как ты могла оставить меня одну с этим… мужчиной! А если бы он… ну… приставал бы ко мне?
— Малла, но ты же спала…
— Вот именно! — взвизгнула я, запоздало испугавшись. Ночевать с посторонним мужчиной в одном доме… да еще таким… опасным… О! Кошмар меня подери! — Он же мог воспользоваться ситуацией!