— Выбросьте из головы, — сказал Смерть. — Недосуг.
Он перепрыгнул через валявшуюся крышку гроба, прихватил лопату, прислоненную к дереву, и направился к узкой песчаной тропке, рассекавшей погост надвое. Тропа вела от кованых ворот в южной стене к маленькой саксонской церкви, высившейся на северной стороне. Рассвет озарял купы деревьев по обе стороны и тесные ряды могильных камней, укрытых под ними. Несколько букетиков увядших цветов — случайные вспышки цвета. Я слишком сосредоточился на нашем путешествии и ничего другого не замечал.
У церкви мы повернули налево и пересекли безлюдный проспект, после чего нырнули в узкий переулок; затем направо, в самом конце, по длинной улице на задах, куда выходили лавки, дома, кафе и кинотеатр. Наконец свернули влево и двинулись вниз по склону, изгибавшемуся к далекому лугу. Никого не встретили — ни бродяг, ни дворников, ни ворья.
Но поразительный опыт ходьбы, после того как я так долго пролежал неподвижно, навел меня на мысль, как я вообще мог довольствоваться житьем в гробу. Мощь земного тяготения, сопротивление мостовой под ногами — словно внезапный возврат к упоительному воспоминанью. Когда мы добрались до подножья холма, я так увлекся образами и ощущениями жизни, щекотавшими мой трупецкий мозг, что споткнулся о бровку, рухнул навзничь и приземлился подбородком.
Смерть подхватил меня, извлек из очередного кармана черно-белый в горошек носовой платок и приложил его к моей ране. Сжал мое плечо — в поддержку, а затем махнул рукой на здание строго через дорогу.
— Добро пожаловать в Агентство, — сказал он.
Четыре шофера Апокалипсиса
Если вам представляется готическая постройка с темными башнями, аркбутанами, витражными окнами и окованными железом деревянными вратами — зря. Никаких лошадей, закусивших удила, с пеной у рта, никаких низких туч или вспышек молнии вдали. Контора Смерти — простой двухэтажный угловой особняк с перестроенной мансардой и лестницей в подвал. Снаружи стояли три неприметных автомобиля, солнце всходило в чистом небе позади нас и намекало, что день будет погожий. Я заявил о своем разочаровании:
— И это все?
— А чего вы хотели? Фанфар? Сонмов в белых хламидах? Блудницу вавилонскую?
— Я б не возражал.
— Что есть, то и есть. Ни больше ни меньше.
Мы пересекли дорогу и взошли по короткой лестнице к единственному зримому входу — черной дубовой двери, прошитой железными заклепками. Смерть извлек кольцо с ключами, выбрал самый большой, старый и ржавый. Повернул его в замке, затем помедлил.
— Прежде чем мы войдем… — начал он. — В конторе нас четверо: я, Мор, Глад и Раздор. Есть еще Дебош, конечно, — помощник Раздора. Когда-то был подмастерьем, как и вы. Слишком всерьез его не воспринимайте. — Он толкнул дверь и шагнул в сумрачную прихожую, отделанную каменной плиткой, где поставил лопату к стене, а свой серый шарф бросил на крюк. Над крюком большими черными буквами значилось: «СМЕРТЬ». На соседних крюках — «ГЛАД» и «МОР» — я заметил два пальто, рядом крюк оказался пустым — «РАЗДОР». — Работа наша здесь отличается от того, что вы могли бы предположить. Большую часть практических задач выполняют назначенные Агенты на субподряде — это бывшие подмастерья вроде вас. — Он улыбнулся, явив одинаковые ряды заостренных желтых зубов. — Мы же сами здесь заняты в основном административкой, хотя обязаны раз в день являть местному населению свои навыки.
Я рассеянно кивнул.
— Держите руку на пульсе.
— Именно. До первого гласа Последней трубы! — Он до нелепого причудливо взмахнул длинными костлявыми руками, словно дирижер оркестра, одолеваемый шершнями, а затем внезапно обмяк. — Вообще-то, — признался он, — мне все это изрядно наскучило. Будто куда-то девался весь смысл… Не лежит мое сердце.
В конце коридора оказалась белая филенчатая дверь. Смерть распахнул ее, за ней открылся вид на высокую стопку бумаги, опасно колыхавшуюся на покрытым формайкой столе: верхний листок почти касался низкого артексного потолка [2]. Смерть неловко обогнул стопку и исчез.
Я настороженно последовал за ним. Все происходило слишком быстро.
В конторе имелось четыре похожих стола, расставленных квадратом: каждый обращен к своей стене, на каждом — горы бумаг. Листки валялись и на полу, бумажные дюны высились у конторских шкафов, бумажные пирамиды возносились у окон и сыпались с подоконников, документы липли к оборудованию, забивали вытяжки, сокрушали полки. Комнату от пола до потолка украшали бумаги и папки, договоры и записки, а посреди всего этого бумажного мира размещались трое людей, причудливее которых я вообще не видывал.
Словно кто-то щелкнул выключателем, три головы медленно повернулись и уставились на меня. Этот досмотр после тьмы гроба оказался устрашающим. Он прожег дыру в тонком слое уверенности в себе, какой я успел отрастить. Он меня иссушил. Волна тошноты вскинулась из живота к горлу. Я почувствовал, как у меня дрожит, а затем и отваливается нижняя челюсть — я стоял, полуразинув рот, не понимая, куда смотреть и что говорить.
Что-то в настырности их взглядов напомнило мне себя самого, когда я был жив, в детстве.
Когда был маленьким, я часто болел. Мать укрывала меня от общения с другими детьми, пока я не пошел в садик, а затем, когда ей наконец пришлось неохотно пустить меня к сверстникам, я два года маялся от одной хвори до другой. Когда б ни заболевал, она упрятывала меня в гнезде и окутывала собою, защищая, пока я не выздоравливал. Я же со своей стороны искал любой повод вернуться к ней.
И хотя отчетливо вижу один отдельный день и одно воспоминание, такой день и такое воспоминание могли быть любыми из моего детства. Картинка вечно одна и та же. Я лежу в объятиях матери на диване, облаченный в пижаму, завернут в мягкое белое шерстяное одеяло. Чувствую тепло и мягкость маминой кожи головой и ступнями. У меня жар, но тепло маминого тела проникает в тигель моей болезни. Мама оглаживает меня по голове, так нежно, так осторожно, что я ни за что не хочу уходить из этого мгновения, пусть в животе мне и противно. Я ни за что не хочу уходить, а она покачивает меня тихонько в огромных, мягких руках, шелковистые волосы свисают мне на разгоряченное лицо. Хочу остаться, застыв в этом жаре, а она склоняет голову и — так нежно — целует меня в щеку и убаюкивает.
Но у меня есть вопрос, которому нужен ответ прежде, чем я поддамся. Я хочу знать, когда закончится жар, когда закончатся и эта боль, и удовольствие. Я поворачиваю к ней лицо, готов спросить, а она инстинктивно притягивает меня к себе, готова слушать. Но я смотрю на нее, и вопрос застревает у меня в горле. Я не могу говорить — потому что меня сжигает яркий свет ее глаз, обугливает ужасная сила ее любви.
Беспредельная сила, неколебимая любовь.
* * *
Пока я стоял один, а мои новые наниматели меня оценивали, что-то от той силы и мягкости просочилось в меня и принесло утешение — даже после смерти. Но телесный паралич не отпускал меня, покуда тип посередине этого причудливого трио не сокрушил кошмарную тишину.
— Могло быть и хуже, — сказал он, облизывая губы. Он был крошечным, лысым, болезненным существом с ручками-палочками, ножками-палочками и головой, похожей на голыш, изрытый оспой. Одет в черные сапоги, черные носки, черные джинсы и черную футболку, украшенную белой эмблемой — весами. На его столе под дюжиной документов, сплошь помеченных «СРОЧНО», лежала черная матерчатая кепка.
Смерть ободряюще похлопал меня по спине.
— Если учесть, как он умер, хорошо еще, что он тут весь целиком.
— Как его звать? — Это произнес младший член компании — прыщавый подросток, одетый в модный розовый костюм и кожаный галстук в тон. Телосложением юноша походил на ощипанного цыпленка, голос писклявый и противный, как у детской игрушки. Из ответных стонов стало очевидно, что уважения к нему тут никакого, не говоря уже о любви.
— Сам посмотри.
Подросток скривился, но вернулся к работе. Утомившись, я снял с ближайшего стула пару бумажек, сел и устроился поудобнее. В конторе было жарко, и под пальто Смерти я начал потеть. Пот смешивался с размазанной по мне глиной и порождал резкий, но приятный кладбищенский дух. Я задумался, когда меня допустят к обещанным душу и одежде.
Смерть оглядел кабинет.
— Где Раздор?
Ответ поступил от единственного члена коллектива, пока не открывавшего рот.
— Занят.
— А.
— Сказал, что вернется в среду.
— Угу.
— К заседанию.
— Ясно.
Я уставился на последнего незнакомца. Он был облачен полностью в белое: джинсы, теннисные носки, кроссовки и футболка с маленькой короной, вышитой золотом на нагрудном кармане. Руки испещрены шрамами — геометрический кошмар грубых белых черт и опрятных розовых кружочков. Лицо его нервировало еще сильнее: мешанина нарывов и гнойников, фурункулов и угрей. Под кипами бумаг у него на столе погребены были кое-какие косметические принадлежности — основа для макияжа, пудра, гель от угрей. На стене у него над головой красовалась надпись в рамке: «ЧТОБЫ РАБОТАТЬ ЗДЕСЬ, НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЫТЬ ЧОКНУТЫМ, НО Я ДА».
— Чего уставились?
Он поймал меня врасплох.
— Я…
— Если вам кажется, что мое лицо поражает воображение, видели б синяк у меня на теле.
— Ой.
— Хотите глянуть?
— Нет, не очень. Не стоит.
— Мне нетрудно. Прямо тут. — Он показал на левую грудь, под короной.
— Видал я синяки.
— Такой — нет.
И правда. Он задрал футболку и явил мне громаднейший и самый пугающий ушиб из всех, какие мне доводилось видеть. Синяк простирался от тощей шеи до чахлого живота, от левой подмышки до правого соска — исполинский подсолнух замордованной кожи. Тело дышало, и синяк переливался цветами, холодный и яростный, как солнечное затмение: багровый и сине-черный в темной сердцевине, зеленый и желтый — ближе к краям.
— Экспериментирую с новым заболеванием. У него нет никаких очевидных симптомов, пока клиент не проснется однажды поутру и — БУМ! — Он шлепнул себя по груди и рассмеялся. — Обширное подкожное кровоизлияние, распухшие конечности, возможно, кое-какой внутренний ущерб — я пока не решил — и предельная боль. — Он вновь хохотнул. — У меня и другие замыслы имеются…
— Простите, — быстро перебил Смерть и обратился ко мне: — Мне следовало бы вас представить. Это Моровой Поветрий. — Он показал на ушибленного торговца хворями. — Мы зовем его Мор, для краткости. — Мор саркастически улыбнулся. — А это Дебош. — Смерть кивнул на прыщавого подростка, тот натужно выдал застенчивую улыбку и робко протянул руку для пожатия. — А это Глад.
— Предпочитаю Лад, — пошутил Глад, склонив лысую голову.
Никто не засмеялся.
— Ладно, — бодро подытожил Смерть. — Почта была?
— Как обычно, — отозвался Мор, вручая Смерти пачку конвертов. — Твое расписание на ближайшие три дня, по субботней договоренности. Оценка Шефа твоих отчетов за прошлую неделю — не очень-то, скажу я тебе. И точные наставления по сегодняшнему клиенту: довольно простой фокус на quadri furcus [3]… Даже ты не напортачишь…
Смерть одарил его ехидной улыбкой.
— Шахматы по почте?
— Семь партий.
— Великолепно! — Лицо его просияло, он смел бумаги со стола передо мной, и я увидел шахматную доску — черную с золотом. Смерть нетерпеливо вскрыл один конверт, прочитал содержимое и уставился на пустые клетки. На несколько секунд он полностью погрузился в мысли — воссоздавал сложные ходы у себя в голове, пальцами отслеживал пути незримых фигур. Наконец, словно озаренный решением задачи, на миг его смутившей, он медленно кивнул самому себе, отмахнулся от воображаемой битвы и тепло улыбнулся. Затем с видом деловитой сноровки кинул остаток почты на доску, извлек из нагрудного кармана рубашки мой договор и передал его Дебошу.
— Сунь в стойку у Шефа в кабинете, а?
Дебош причмокнул, неспешно встал и угрюмо сунул договор в карман.
— Вы же небось хотите, чтобы я в папочку его положил?
— Разумеется… А затем отнеси лопату из прихожей на Склад… Да отмой ее сначала обязательно. — Наконец, Смерть повернулся ко мне: — Так. Ну что, в душ?
Прекращение по особым обстоятельствам
Смерть провел меня обратно по коридору до первой двери справа. Открылся лестничный пролет вверх.
— Как я уже говорил, сейчас у нас в основном административка. Когда-то было больше дерзновения. Случались познавательные беседы с клиентами, по нескольку прекращений в день, все казалось свежим и разнообразным. В те поры будоражило. А теперь из интересного осталась лишь подготовка. — Мы достигли вершины лестницы — длинного узкого коридора с бордовым ковром в цветочек. — Ладно. Быстрая ориентировка. Слева — Переговорная; справа, в конце — Лаборатория. Позади нас — Склад… — Он подождал, пока я обернусь. — …а вон там, прямо впереди, — ванная. Спускайтесь в контору, когда закончите.
— А одежда как же?
Он гавкнул кратким, шумным смешком.
— На той стороне двери должен висеть костюм.
Костюм оказался цвета «электрик», весь в блестках и по крайней мере на два размера меньше нужного. Обнаружились и темно-зеленые трусы в цветочек, лаймово-зеленая футболка в обтяжку с надписью «ВОСКРЕШЕНИЕ: СТИЛЬ ЖИЗНИ», пара светло-зеленых гольфов, украшенных улыбчивыми камбалами, и пара белых мокасин. Обувь села как влитая — вероятно, самая удобная из всего, что я носил, хоть при жизни, хоть посмертно.
Душ смыл с меня трупный запах. Я не осознавал, насколько привык к сладкому духу земли и тлена, пока не выбрался из кабинки и не обтерся. Мой новый запах показался чужим, нежеланным. Никакое кладбище на свете меня таким не примет.
И вот еще что: пока одевался, я осмотрел свое тело пристальнее. Не досчитался трех пальцев на руках (включая один большой), двух пальцев на ногах и одного пениса.
* * *
По пути в контору я заметил на той же площадке пятую дверь, прямо перед лестницей. Она была белая, блестящая и помечена именем на маленькой латунной табличке. Впрочем, рассмотреть ее я не остановился. Слишком увлекся мыслями еще об одной примечательной особенности моего тела: ноги, руки и торс пересекали толстые черные хирургические швы.
В конторе было пусто, если не считать Дебоша. Он сидел за столом Глада у дальнего окна и поочередно то ковырял в носу, то играл в портативную компьютерную игру.
— Милый костюмчик, — сказал он, не поднимая взгляда. Слегка ухмыльнулся, пальцы подрагивали над кнопками игрушки. — Один из моих старых.
— Правда?
— Ага. Меня в нем хоронили.
Я сменил тему.
— Где все?
— По делам.
— А Смерть?
— Скоро будет.
Я уселся в кресло у двери. Ужасно хотелось обратно в гроб. Меня окружали чужаки. Я не знал правил. Чувствовал себя на виду. Вновь уставился на шахматную доску и заметил, что прежде пустые клетки теперь заняты несколькими фигурами. Пытаясь отвлечься, я пристально изучил положение на доске. Когда был жив, я играл уверенно и потому всего за пару минут понял: если черные пожертвуют королевой, смогут поставить мат в три хода.
Пока обдумывал положение у белых, ощутил за плечом чье-то присутствие. Вздрогнул, обернулся и увидел, что надо мной нависает Смерть. Я не слышал, как он вошел. Он с тревогой вглядывался в макушку моей головы, и не успел я подумать, чего это он, Смерть выхватил из кармана рубашки расческу и стремительно прошелся ею мне по волосам.
— Кое-что из косметики Мора тоже вам не повредит, — отметил он. Взгляд его спустился к моему пиджаку и явил нечто среднее между насмешкой и состраданием. — С другой стороны, вряд ли кто-то будет смотреть вам в лицо.
— Куда мы? — спросил я.
— На встречу с вашим первым клиентом этой недели.