— Ну да, — дёрнул плечом Санька, — и што таково? У Владимира Алексеевича интересный люд собирается, Исаак Ильич тоже бывает. Коты мои, опять же, понравились… Зовёт к себе в класс. Вот, думаю.
— Думаешь?! — Ёсик выпучился ещё сильней, отчего Мишка отчётливо хмыкнул. Он пока помалкивает, всё больше наблюдает.
— Ну… да, — застеснялся Санька, — меня не только он, вот… Говорят, талант…
… и вконец засмущался, замолк.
А до меня только сейчас дошло, как много сделал для нас Владимир Алексеевич. Саньку в Училище, мне в прогимназию помог, клуб Гимнастический. Знакомства, опять же!
Имена-то какие, божечки! Станиславский, Левитан, Серов, Маковский… а я с ними, как так и надо. А скажи кому, что сам Чехов написал с меня рассказ «Нахалёнок», так и вообще…
— Что задумался-то? — поинтересовался негромко Мишка, навалившись на плечо.
— Слишком всё хорошо! — стучу торопливо по доскам пола и сплёвываю трижды через левой плечо, — Нивроку!
Вторая глава
Снилось такое, што и вспоминать не хочется. Дикие звери с терзаниями, страшное всякое из другого. Даже просыпался с перепуга несколько раз! Сердце бух-бух-бух, весь в поту, куда-то отпрыгивать вот прям щас, и бежать срочно требуется. Сижу на постели, и вокруг диким глазом озираюсь. Выискиваю, куда бечь, значица.
А это всего лишь дядя Гиляй в гостиной храпит, ети его! Я в зоопарке такого рыка устрашающего не слыхал, да и на Хитровке может пару раз всего, а уж там так бывало, што и ого! Вот и опекун мой расстарался на «ого!»
С устатку после дальней дороге, да накушался не в меру, вот и выдал концерт. Симфонический, ети! Такие себе рулады да присвисты молодецкие, што и не каждый цыганский хор выдать сумеет.
Да и сам я тоже — усталый, да взбудораженный, да обстановка другая. Вот и дёргался. Так бы просто — ворохнулся, проснулся, поморщился от рыка громоподобного, да и на другой бок.
Сев на кровати, Мишка мотнул головой в сторону гостиной, отделённой от нас плохо пригнанной щелястой дверью.
— Аки лев рыкающий!
Угукнул сонно в ответ, а самого назад тянет, в постель. Не выспался! И спать уже никак, потому как планы. Владимир Алексеевич всего на три дня с нами, а успеть хочется многое.
Умывался пока, в зеркало глядеть боялся — морда лица такая помятая, будто вчера вместе со взрослыми пил, да вровень. Круги под глазами, и чуть не складочки морщинистые. У дружков не лучше, такие же старички малолетние, кокаином да спиртом сызмала потрёпанные.
Только тронул за плечо дядю Гиляя, а он раз! И глаза открытые, настороженные, бодрые. Только што красные, как у вурдалака. Да перегар такой, что тошнотик к горлу подкатил. Ф-фу!
— Ох-х, — легко сев на диване, опекун потёр лицо, и встал, морщась при каждом движении. Выпив патентованные порошки, отживел мал-мала. Не упырь столетний, а свеженький такой покойник. Пока он возился в начинающемся рассвете, под шум просыпающегося двора, тётя Песя уже у двери стучится.
— Вы таки уже, или немножечко стесняетесь и мне таки подождать?
— Отстеснялись, — отозвался Санька, — заходите!
Поперёд тёти Песи зашёл запах. Такой, што прям ах и ох! Рыбным бульоном пахнуло крепченным, да с травками. Потом уже кастрюля, а за ней и тётя Песя вплыла лебёдушкой.
— Первое средство от похмелья, — объявила она, — или может…?
— Никаких или, — мотнул головой опекун, и тётя Песя будто даже удивилась приятно, и самую немножечко загордилась. Вроде как другого чего ожидала, но надеялась на как раз такое.
— Вам тоже не повредит, — она разлила бульон по чашкам, — самое то, штоб животы проснуть. А нормальный завтрак я чуть попозже сделаю.
— Часикам к… — дядя Гиляй откинул крышку часов, — к восьми?
Наша почти хозяйка только кивнула этак снисходительно, да и вышла, вся важная такая и добродетельная. Вроде как сама и не пила вчера! Вот умеют бабы, а?!
— Ну, чижики? — после бульона опекун отживел окончательно, только запах и глаза полопавшиеся выдают за вчерашнее, — есть планы перед завтраком?
Мы с Санькой переглянулись так, и не сговариваясь:
— На море!
Со двора выходили вчетвером, да плюс Фира, а потом как обычно — парад алле как есть! Не то штобы каждой твари, то Мендель-то куда?!
Я по пути вроде как экскурсию наскоро, чисто для понимания.
— Во-он там! — разговариваю наполовину руками, — Дворами, а потом у левого дома, где кривая акация, спросить до Запорожской. Бордели там. Мариванны и Ёси, да и другие тоже. Для разной публики, не так штобы и конкурируют.
— Знаток! — хмыкнул весело Владимир Алексеевич, поддразнивая по своей вечной привычке. А я плохо поддразниваюсь, отчего опекуна только раззадоривает. Уж такой он!
«— Детство в попе!»
Ну… я непроизвольно глянул на афедрон опекуна… да! Детства там много!
— Вон, кстати, — дёргаю подбородком на приземистый дом, начисто почти утопленный в цветущей пахучей зелени, — по тому же профилю, но на дому принимают. Мать и две дочки живут, ну и тово, захаживает народ. Такие себе, широко профиля. Приласкать, со сбытом краденного помогут, да и всякое другое, по обстоятельствам.
Так и шли, с интересом, здороваясь со встреченным народом, спешащим на работу или на рынок.
Берег после весенних штормов нечист, весь завален водорослями и древесным сором. Потом потихонечку разберётся волнами и жителями. Ну а где пляжи, там и уже!
— Духовито! — только и сказал Пономарёнок, недовольно потянув носом. Я отмолчался, потому как ну што тут скажешь? Уверять, што это всё пока, а потом ого и понравится? Так это самому увидеть надо. И прочувствовать.
Прошлись вдоль берега, нашли местечко почище, ну и со скалами, штоб девочки направо, мальчики налево. Одёжка в воздух только — раз! И опасть не успела на камни, как мы с Чижом уже там! Плещемся, ну чисто тюлени цирковые.
Дядя Гиляй — ух! И волны от его ныряния чуть не штормовые, нас ажно качнуло. Поплыл саженками, привычно так. Только пятки желтоватые иногда взмётываются над волнами, да голова виднеется, и фырканье китовье слышится.
Мишка заосторожничал, потому как волны, да на каменистом береге. Вроде и ничего такого, а с ног сбивает.
Вода ещё холодная, но и не так, штобы очень. Ну, как в Москве в начале лета примерно. Не занежишься, но поплескаться в своё удовольствие — вполне!
А Фира чего-то застеснялась, да не нас больше, а скорее опекуна моего. Так с Рахилью и плескалась, за скалой. И шу-шу-шу оттудова, а потом смех! Ну да бабы, чего уж.
Вернулись, наскоро ополоснулись после солёной воды. Местные-то ничего, привычные. Многие так даже и умываются морской водой, за нехваткой нормальной. А мы по прошлому году помним, как кожа от соли чесалась. Потом, знамо дело привыкаешь, но не вдруг и не сразу.
Завтракали у тёти Песи, и для разнообразия — не слишком запашисто. Я было удивился сперва за чеснок и такое всё, а потом только сообразил — нам же визитировать предстоит!
— Сперва в «Одесские новости» заглянем, — давал расклад Владимир Алексеевич, обстоятельно насыщаясь, — есть у меня там приятели. А там уже видно будет — им, местным, виднее.
— Я, может, по хозяйству помогу? — решил отстраниться Мишка.
— С чего бы? — удивился опекун.
— Я же не ваш, — засмущался Пономарёнок, — а так, просто…
— Глупости! — дядя Гиляй настроен решительно, — Я тебя не в высшее общество ввожу! Да и ты не босяк с улицы, а человек уважаемой профессии, что ж тут такого? И не спорь!
— Владимир Алексеевич? — удивился какой-то молодой человек на подходе к редакции, — Вы к нам!? Я должен это видеть своими глазами, а не через чужие пересказы!
И с опозданием:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, Миша, — опекун протянул руку, — рад тебя видеть. Как в газете? Всё по прежнему?
— Если вы говорите за наш привычный хаос, царствующий над порядком, то да, — засмеялся Миша, — а эти молодые люди за вашей спиной?
Представили и нас, вполне по взрослому, без всяких там детскостей.
Швейцар на входе заулыбался в бороду, и нарочито отвернулся, пропуская нас. В холле шумно беседовали двое, и дядя Гиля, сделав страшное лицо и приложив палец к губам, начал подкрадываться.
— Попался! — страшно прорычал он, обхватив одного из спорщиков сзади и подымая в воздух, — Коварный соблазнитель чужих жён!
Схваченный заверещал зайцем и принялся лягаться, впадая в панику. От позора мокрых штанов его остановила только реакция окружающих — хохот заместо бросания на помощь.
— Гиляй? — неуверенно сказал подвешенный, тут же поставленный назад, — Ну кто ж ещё, а?! Здорово, чортушко буйный!
Пообнимались, посмеялись, и как-то само собой — раз! И толпа в холле. А наверх орёт кто-то:
— Гиляй приехал! Владимир Алексеевич!
Загудело! Такой себе праздник с хи-хи и воспоминаниями. Вниз сперва все, потом той же толпой вверх. Гомон, рукопожатия, нас представляют, визитки десятками раздаём и получаем. И всё так — шумно, напористо, очень по репортёрски. Вопросы, вопросы… обрывки историй старых, и снова — раз! Тоже самое, но под другим углом спрашивают.
С подковырками и без оных, но непременно рвано всё, кусками. Друг дружку то перебивают, то сыграно так — командой.
О жизни вообще и с дядей Гиляем в частности. О творческих планах — ну да это больше Саньке, хотя и у меня спрашивали.
Я уж на што привык самую множечко, а Мишке каково? Ажно глаза закатываться начали предобморочно — от передозировки впечатлений, значица. Я его за себя задвинул, и огонь на себя!
— … почему именно на Молдаванке? — интересуется пожилой… хотя какой пожилой? Ровесник дяди Гиляя, но таки да! Пожилой! Он, а не дядя Гиляй. Тот ещё ого-го, а не отдышка и ожирение!
— А почему бы и не да? — парирую я, обмениваясь визитками с редактором и ведя с ним параллельную беседу, всё больше мимикой и руками.
— Странно просто, — жмёт тот рыхлыми плечами, можно снять квартиру и в более приличном месте.
— А оно мне надо? Приличное? Я по лету хочу босяком иногда побыть, а не приличным молодым человеком, потеющим в жарком костюме. Полуприличного хватит!
Смеётся…
Из «Одесских новостей» в «Одесский листок» перекочевали, потом в «Вечернюю почту». Репортёры из других газет, попроще. И разговоры, разговоры!
В один фон все и всё слилося, а закончилось когда, то и — батюшки! Время за полдень далеко перевалило! Куда несколько часов делось?
— У вас всегда так? — вяло поинтересовался Пономарёнок, привалившись к стене здания и обмахиваясь кепкой.
— С ним, — киваю на опекуна, — да! Такой себе человек-цирк в одном лице.
Смеётся…
Устали так, што Мишке даже и всё равно, што обедать в ресторан зашли. Ноги передвигаются, а мозги уже всё, цементом залило после такого общения. Мне тяжко, а каково ему?!
Зато и ого! За полдня чуть не со всеми репортёрами Одесскими познакомились, и… я ковыряюсь в памяти и спрашиваю неуверенно:
— Я што, на работу подрядился?
Владимир Алексеевич засмеялся до слёз.
— Карикатуры «Одесским новостям», и фельетоны «Одесскому листку» обязался.
— Я?! Фельетоны?! — опекун кивает, улыбаясь в усы. Бум! Моя голова упала на сложенные руки.
— А со стороны бойко всё, — неуверенно сказал Санька, пока Владимир Алексеевич делал официанту заказ, — такой весь дельный-додельный!
— По возможности, — успокоил меня дядя Гиляй.
— Ну и то… Ничего ведь не помню!
А опекун уже привстал и машет кому-то…
— Сергей! Уточкин!
* * *
Фира с утра задумчива и немножечко меланхолична.
— Мне таки показалось, или Владимир Алексеевич не в большом восторге от меня и нас вместе? — осведомилась она у матери, отложив наконец книжку в сторону.
— Мине показалось, шо тебе не показалось, — в тон ответила мать, не прерывая готовку.
— Он таки антисемит или просто так?
— Он? — Песса Израилевна задумалась, — Не думаю, шо да, но и не могу сказать за нет. Друзья среди наших есть, но с нами скопом не так штобы и дружит.
— В таком случае почему бы и не да? — в глазах девочки набухли слёзы, — я ведь красивая! И умная!
— Ох, доча… — Песса Израилевна тяжело склонила голову, — если б всё было так просто! Не думаю, шо он имеет конкретное за тебя, но ты сложности видишь? Или так думаешь, шо как по васильковому полю, всё красиво и просто?
— Церковь?
— Она! А ещё общество. И наши здесь ничуть и нигде не лучше. Лучше быть пусть несчастной, но еврейкой, чем счастливой, но просто. Так они считают!
— Кому лучше?
— Хм… — пожатие плечами и задумчивость, — кому-то не нам, доча!
— Вот! — маленькая ладошка легла на переплёт, глаза сощурены, — Потому я буду просто! Просто счастливой, без оглядки на других!
Третья глава
Провожать Владимира Алексеевича на вокзал приехали только самые близкие из одесских знакомцев — человек тридцать, может чуть больше. Такой себе цыганский табор, только што без «ай-на-нэ!»
Шум, гам, обнимания, рукопожатия по десятому разу, передавание приветов общим знакомым и гостинцев — наперебой. Южане!
А чемоданов, баулов! Рыба вяленая и копчёная, с запахами на весь вокзал, какое-то вино и наливки, сувениры — лично сделанные, или притащенные Бог знает откуда, стопки газет для передать другим, брошюрки разного рода, подписанные авторами книги, засахаренные фрукты и чорт знает, что ещё!
Дело уже к послеобеду, поэтому многие тяпнутые, да по летнему времени. Не так штобы и сильно, но и не так штобы слабо. В плепорцию. Морды весёлые, красные, руками как те мельницы ветряные при урагане махают.
Гудок, и началось! Чисто муравейник разворошенный. Выскакивают, заскакивают, снова выскакивают. Южане! Даже те, которые с северу. Одесситами быстро становятся! Ну или совсем нет, и до свидания.
Напоследок дядя Гиляй с Костой пообнимался, с Сергеем Уточкиным, с другими всякими, и до того увлёкся прощанием, што догонять пришлось, с впрыгиванием на подножку. И шляпой оттудова машет! Свесился, морда лица грустно-радостная, красная от обгара солнечного, да дегустирования наливок и вин.
Пять дней вместо трёх пробыл, а уж событий за это время! Даже для дяди Гиляя еле-еле впроворот.
— Ф-фу! — вырвалося у меня, когда последние вагоны состава захвостатились в неразличимой дали. Странное такое чувство: сожаление впополам с облегчением. И ярко так!
Вроде как и жаль, што опекун уехал, потому как люблю его и ценю за преогроменную помощь. Уж с каким количеством народа он нас познакомил, и подсчитать не берусь! Одних визиток у меня за сотню, и это ведь не последние люди!
Не так штобы из канцелярии градоначальника, но и чиновники есть, да притом из немалых. А репортёрской братии, адвокатов, общественных деятелей, профессуры университетской… ого-го и ещё чуть-чуть!
Ну и я в ответ расстарался. Коста тот же… Они сперва чуть не принюхивались друг к дружке, как псы перед драчкой, а потом и ничего! Какие-то тайны совместные, вылазка ночная — не иначе как по контрабандистской части экскурсировали. И всё, не разлей вода!
Быстро как-то и крепко, даже для дяди Гиляя необычно. Хотя с другой стороны, почему бы и не да? Одного характера люди, да и масштаб вполне себе сравним.
С другими моими знакомцами по-всякому. Ёся, тот в восторге от знакомства и визитки, а сам Владимир Алексеевич, сдаётся мне, немножечко наборот. Ну да Ёся такой человек, своеобразный. Слишком уж купи-продай характерный, жидовский, што для широкой натуры опекуна как-то не слишком интересно, и немножечко претит.
Жаль, што уехал, но вот ей-ей, облегчения как бы не больше! Как-то его много было, и везде. Вроде как даже солнце заслонял и дышать немножечко тяжко.
Стыдно, да… но себе-то чего врать?! Облегчения, пожалуй, побольше. Я в Одессе привык быть сам по себе, хотя и большое ему спасибо за знакомства и поддержку. Но самому — просторней! И отвыкать не хочу от самостоятельности.