— И что? — спрашивает Таисия, уже готовая выслушать все подробности моей очередной встречи с родственниками.
— Сказала этому гондону, что трахнет он меня только мертвую.
— Иди рот с мылом помой, — шутливо рыкает на меня подруга.
— Ага, я ему прям шанс дала, — тоже хохочу, — раньше всегда говорила, что ни в жисть не дам.
— Два раза иди рот с мылом помой за такие слова! — ржет и Тоська.
— Ой, дай помаду стереть, а?
Тося приносит мне ватный диск и средство для демакияжа. Помада устойчивая — все выдержит, но мне уже хочется с себя все смыть, стереть и окончательно расслабиться. Выбрасывая использованный ватный диск, замечаю в мусорном ведре кучу осколков. Точно штуки три тарелки расколотили.
— Эт еще че такое? — приподнимаю бровь.
— Остатки перчика.
— Скучно стало, и ты решила всю посуду перебить?
— Мне нужен был драматический финал, чтобы Славик точно понял, что он в корне не прав.
— Славик это понял?
— Конечно, понял! Восемь раз уже позвонил за вечер, — довольно улыбнулась Тося, глядя в телефон.
— Тоська, ты будто первый год замужем. Че посуду-то бить? Хочешь погреметь — кидай ложки-вилки. И эффект есть, и посуда целая.
Глава 2
— Как Сашенька? Что у вас нового? — спрашивает мама, пронаблюдав несколько моих безответных звонков Александре.
— Сашенька меня скоро бросит. Но сейчас у Сашеньки все хорошо. Гуляет где-то с друзьями.
— Не стоит из-за этого ругаться, — вздыхает она, и я точно знаю, что этот безнадежный вздох относится к моей первой реплике. — Саша еще молоденькая девочка. Ей хочется погулять и развлечься, это нормально.
— Вот она и развлекается. Я ей в этом не мешаю. Ругаемся мы не из-за этого.
— А из-за чего?
— Саша смотрит на мир глазами обиженного ребенка, а я не ее игрушка, и никогда ею не буду.
— Никита, всегда в жизни наступает момент, когда нужно что-то менять. Тебе в твоей жизни пора что-то менять.
— Мам, не начинай.
— Да я не начинаю… так… ворчу просто, — улыбается она, сглаживая неловкий момент.
— Не ворчи, у меня все хорошо.
— Вот это меня и пугает. Если мой сын пытается меня убедить, что все хорошо, значит, это не так.
Я смеюсь. Отвечаю только смехом, замечая ее внимательный, немного нерешительный взгляд. Я знаю этот взгляд. И я, наверное, знаю, что она сейчас скажет. Эта попытка, как и все другие, будет тщетной.
— Никита, позвони отцу. Он просил.
— Какому отцу? У меня есть отец?
— У него какие-то проблемы.
— Все свои проблемы он может решить без моей помощи, — отрезаю и замолкаю, не желая развивать эту тему. Не желая поднимать память.
Мама хочет каких-то изменений в моей жизни. Она хочет спокойствия, уверенности. Для себя. Мы видим и ощущаем эти моменты по-разному. Я знаю, что женитьба на Саше не будет означать стабильность. Внешние изменения — это всегда только следствие изменений внутренних, а я не чувствую толчка, не ощущаю этой зудящей внутри точки, которая обычно тянет за собой какие-то метаморфозы.
Какие уж тут метаморфозы… Сижу у матери на кухне, смотрю на глянцевую гладь остывшего кофе и снова слушаю в трубке длинные гудки. Моя Сашенька где-то с кем-то гуляет, не соизволив сообщить, где и с кем. Хочет, чтобы я искал ее и беспокоился. Очень хочет вывести меня из себя.
Сашенька тоже ждет каких-то перемен.
Самое дерьмовое, что каждые пятнадцать минут мне звонит ее мать: вот кто по-настоящему беспокоится.
Ситуация начинает изрядно меня подбешивать, и я поднимаюсь со стула, оставляя кофе нетронутым.
— Пока, Алексеич, — заглядываю к мужу матери, который в компании с пледом и телевизором борется с сезонной простудой.
— Пока, сынок, потом как-нибудь поговорим, а то свалился я.
Сашенька у меня смелая, но ее смелость простирается до определенных границ: веселится девочка там, где я могу легко ее найти, поэтому искать долго не приходится. Даже не знаю, нравится мне это или нет. Играла бы тогда уж по-крупному, а не разводила по мелочам.
— Лёнь, я свою заберу, — бросаю у входа знакомому охраннику.
— Ага, давай, — без вопросов пропускает меня.
Нахожу свою мадам у барной стойки, рычу в ухо «домой» и тащу ее к выходу. Она и не сопротивляется, это же то, чего ей хотелось.
— Неужели Леднёв, наконец, ревнует? — довольно улыбается, цепляясь за мою руку.
— Что? Ревную? — не верю своим ушам. Заталкиваю ее в машину и из множества веселых вопросов, теснившихся в моем сознании, выбираю самый серьезный: — У тебя с головой все нормально?
— Забеспокоился же, что я где-то без тебя затусила, примчался.
Бабская логика все-таки штука непостижимая. Даже моя мать думает, что я ревную. Но это не ревность, это другое.
Вздохнув, с трудом нахожу цензурные слова.
— Ты знаешь, с кем сегодня была?
— С кем? — хмурится она.
— Это я тебя спрашиваю — с кем? Ты их знаешь?
— Знакомые моей подружки. Она их знает.
— Знакомые? Если отбросить мои возможности, где бы я тебя потом искал? В ближайшем от клуба мусорном контейнере? Или в лесу за городом?
— Ой, Леднёв, оставь свои замашки! — нетрезво смеется.
В молчании мы доезжаем до дома.
Дома Сашенька раздевается до белья и в томной позе заваливается на диван. Она ждет эффектных разборок с не менее эффектным окончанием.
Дорогая, всегда пожалуйста…
— Сначала вы выпьете в клубе. Потом, когда всем станет весело, вы переберетесь на какую-нибудь квартиру. И даже если ты не собиралась, тебя уговорят, поверь. Это легко. А потом на этой квартире тебя пустят по кругу. Утром выпрут в подъезд. Хорошо, если одетую. Ты вернешься домой, но маме ничего не скажешь. Просто будешь ночами плакать в подушку. А потом от безнадеги начнешь медленно и верно просирать свою жизнь.
— Можно подумать, у нас всех подряд всегда убивают или насилуют!
— Нет, не всех и не всегда. Когда я работал следователем по особо важным, знаешь, какое было одно из первых моих дел?
— Какое? — замирает она с интересом.
Это единичный случай, когда я рассказываю о работе. О работе я никогда с ней не говорил, отмахивался, что бумажной волокиты там гораздо больше, чем следственной романтики, и на самом деле все совсем не так, как показывают в кино.
— Девушку нашли с многочисленными телесными повреждениями. Начиная с ножевых порезов и заканчивая ожогами от сигарет. Нет, ее не изнасиловали… традиционным, в твоем понимании, способом… но во влагалище у нее был ёршик… рыбка такая… шипастая… Чтобы эту рыбку из нее достать, врачи ее вдоль и поперек разрезали. А потом ее мама сидела у меня в кабинете и плакала…
Саша усаживается на диван, поджав под себя ноги. Взгляд уходит в никуда, румяное лицо бледнеет. Даже щеки, кажется, западают от услышанного.
— Сколько раз твоя мама тебе сегодня звонила? Она даже мне звонила. Скажи, что с тобой все в порядке. А потом договорим. — Даю свой мобильный. — С моего. Чтобы она точно знала, что ты со мной и не врешь.
Саша звонит матери и сообщает, что находится дома и с ней все хорошо.
— Ты добилась, чего хотела. Хотела вывести меня из себя? Я вне себя. Я в таком бешенстве, что самое меньшее, на что способен, это засунуть тебя в ледяной душ, чтобы ты протрезвела, — цежу сквозь зубы. — И что ты теперь будешь со всем этим делать? Ну?
— Прости меня. Я погорячилась, признаю. Просто… просто мне хотелось сдвинуть наши отношения с мертвой точкой, — с отчаянием признается она.
— Ты сдвинула. Только не в ту сторону.
— Просто ты не видишь, как мне трудно. Ты этого не признаешь!
— Я признаю то, что доказуемо.
— Ой, не говори, как законник!
— Я и есть законник. Не трудно тебе, Саша. У тебя нет трудностей. Ты не знаешь, что такое трудности. Твои родители обеспеченные люди. У тебя есть квартира и машина, ты учишься. А когда окончишь университет, у тебя будет работа, которую найдет тебе твой папа. Ты не знаешь, что такое трудности, — веско произношу я, и под давлением моих слов Саша глубже вдавливается в диван.
— Ты так говоришь, будто это плохо!
— Нет, это прекрасно. У тебя все есть. Но ты не умеешь ценить то, что имеешь. Я в твои годы уже во всю пахал. Я не работал — я жил на работе. Или ты думаешь, я просто так в тридцать лет в прокурорское кресло сел? Повезло мне? Везением тут и не пахнет. Если только отчасти. Ты вот любишь в кофейне позавтракать. А я, знаешь, где частенько завтракал? У судмедэкспертов! Иди собирайся, я отвезу тебя домой.
— Почему?
— Потому что, если ты сама еще не в состоянии нести за себя ответственность, пусть за тебя ее несут твои родители. Мне не нужны эти ночные гонки.
— А что я маме скажу? Про нас…
— Что хочешь, то и говори. Можешь сказать, что я, скотина, тебе изменил, и ты меня бросила.
— Я так и скажу.
— Я не сомневаюсь.
— Мама сразу изменит о тебе свое мнение.
— Поверь, мне на это глубоко наплевать.
— Верю. Таких пофигистов, как ты, я еще никогда в жизни не встречала.
Мне смешно. Это не пофигизм. Это опыт. Фундамент, на котором строилось мое «я».
Я научился отвечать оскалом на улыбки и преодолевать брезгливость. Я перестал быть впечатлительным и уже не так легко поддаюсь сиюминутным сменам настроения. Слова для меня не просто дыхание, а бездействие — тоже поступок.
— Ну и найди себе какую-нибудь серую мышь! Тебе именно такая нужна! Чтобы молчала и не рыпалась! И делала все, что ты хочешь! — Саша понимает, что это конец, но все равно кусается.
— Нет, — усмехаюсь, — такая мне не нужна. Мне нужен характер. У тебя он тоже есть, и мне он нравится. Проблема в другом.
— Мой характер? Тебе он нравится? — удивляется. — Тебя он бесит!
— Меня он не бесит, я с твоим характером справляюсь. Проблема в другом.
— В чем тогда?
— В том, что, заваривая какую-нибудь кашу, ты никогда не знаешь, как ее разгрести. Разгребать ее всегда приходится кому-нибудь другому. В нашем случае — мне. Ты не умеешь скандалить красиво. Ты идешь на уничтожение и никогда не выходишь в плюс.
Она не понимает, о чем я говорю. А я не знаю, как ей это объяснить.
— Леднёв, ты не много на себя берешь? Устроил мне тут разнос… с воспитательной лекцией… — не очень уверенно, но все же продолжает кусать меня Саша.
— А ты возьми на себя столько, сколько я взял. Вывезешь, не сломаешься — тогда и поговорим.
Глава 3
Господи, как я ненавижу эти сборища. Может, для кого-то и в кайф рожей посветить лишний раз на таком мероприятии, но только не для меня. Форум предпринимателей, который снова отнял у меня драгоценную субботу, проводится под эгидой мэра, поэтому для меня это не развлечение, а работа.
— Настя, ты сегодня особенно красивая, — улыбается Филипп.
— Ты мне всегда это говоришь, — тоже улыбаюсь, ответно касаясь его руки.
Сейчас меня бодрит исключительно присутствие рядом Филиппа. Я умею уговаривать, а он не умеет мне отказывать, хотя делать ему здесь совершенно нечего. Мероприятие официальное, «плюс один» не предполагается, но я все равно притащила его с собой.
— Потому что ты красивая — всегда.
Отблагодарив Филиппа за комплимент еще одной теплой улыбкой, увожу взгляд за его плечо… и холодею. Мало что в жизни могло тронуть меня, и еще меньше было людей, от взгляда которых я бы холодела.
Леднёв?
Для верности я еще немного сомневаюсь и разглядываю его со всех сторон, с каких только могу разглядеть.
Твою мать. Леднёв.
Кровь ударяет мне в лицо — чувствую, как загораются щеки, и этот горячий румянец сводит скулы оскоминой.
— Настя, с тобой все нормально? — спрашивает Филипп.
Я и не сомневаюсь, что мое внутреннее состояние отражается на лице.
— Мне очень плохо. Кажется, я сейчас упаду в обморок.
Спасибо, Никита, я до сих пор кидаюсь твоими фразочками, вот и сейчас мне кое-что пригодилось.
Если хочешь соврать — говори правду, всегда советовал он. Голая, неприкрытая правда отталкивает, и в нее труднее поверить, чем в самую наглую ложь.
— Давай уйдем. Ты говорила, что после официальной части мы сможем уйти.
— Рано. Мне еще нужно помелькать, — мое желание побыстрее свалить отсюда снимает как рукой.
— Давай присядем, — Филипп берет меня за локоть, собираясь вывести из зала.
— Нет-нет, просто принеси воды, — киваю на Фуршетный стол.
Спятил, что ли! Я теперь отсюда ни ногой.
В этот момент Никита отрывает взгляд от лица своего собеседника и снова смотрит на меня. Прямо. Зная, на кого смотрит.
Он тоже меня узнал.
Кто ты?
Не пойму, с кем он стоит, не знаю этих мужчин. Знаю многих, но не всех. Список приглашенных вообще не моя вотчина. Знаю, что обычно, кроме видных бизнесменов, на такие мероприятия приглашают и силовиков тоже. МВД, ФСБ, МЧС, прокуратура. Отдельных их представителей, так сказать, для работы с контингентом.
Что ты здесь делаешь, Леднёв?
Я мысленно обругала себя за то, что отправила Колю к стоматологу и приволокла с собой Филиппа. Сейчас бы я уже откомандировала Буркова с секретным заданием.
— Настя, — Филипп принес мне воды.
Какой расторопный, черт тебя подери. А я только придумала, как подкатить к этим двум мужикам и деликатно увести с собой Леднёва. На пару слов. Это нормально. Я женщина деловая. Я тут со многими разговариваю.
Филипп что-то спрашивает, но я ничего не могу ответить. Не соображаю, что отвечать, потому что серо-зеленые глаза из-за его спины теперь смотрят на меня, не отрываясь. Дышать становится все труднее. Но сил отвести взгляд не хватает. Это продолжается, пока лицо Никиты не покрывается румянцем, который, словно выплеснувшись из-под ворота темной рубашки, неровно заливает шею и нижнюю челюсть. Я впиваюсь взглядом в его побагровевшую шею и строго очерченные скулы. То ли что-то новое ищу в его лице, то ли что-то хорошо мне знакомое…
— Что ты говорил? Прости, задумалась, — наконец, проговариваю я, когда Филипп начинает оглядываться, ища причину моей внезапной рассеянности.
— Даша решила изучать японский язык, ищу приличную языковую школу, но меня это беспокоит.
— Почему?
— Ну… — чуть пожимает плечами, — все эти… эмо…
— Перестань, — успокаиваю его, проявляя чудеса сообразительности, — Даша хорошая девочка. Она просто любит японский стиль и японскую культуру, поэтому хочет изучать японский язык, чтобы быть ко всему этому ближе. Она не увлекается той чушью, о которой ты говоришь. Хочешь, я поговорю с ней? Узнаю, что и как.
— Да. Хочу, — говорит с явным облегчением.
Про престарелого любовника я, конечно, вчера загнула. Филипп седой, но не старый. Он по-мужски красив. У него короткие серо-стальные волосы, аккуратная борода и темные глаза. Ему всего сорок четыре, он меня на десять лет старше, и он из тех мужчин, которые рано седеют. Седина придает ему особый шарм. У него за плечами неудачный брак, от которого осталось двое прекрасных детей. Сын и дочь.
Снова глянув вперед, я понимаю, что пока разговаривала с Филиппом, Леднёв куда-то испарился.
— Ты кого-то ищешь? Хочешь с кем-то поговорить? — интересуется Филипп, замечая, что я ищу кого-то глазами.
— Хотела, но это неважно, — разумеется, нахожу, как отделаться от этого неудобного вопроса.
— Тогда пойдем отсюда. — Он твердо подталкивает меня к выходу, и на этот раз у меня нет причин отказываться.
Остынь, Настя, приказываю я себе. Остынь!
Меня рвет от противоречий. И от радости, и от страха, и от какого-то непонятного отчаяния. Меня просто разрывает на куски, и в этот момент я почему-то ненавижу Филиппа. Я готова его убить, будто он причина всех моих бед.
Остынь, Настя, проговариваю, как заклинание, но это не помогает.
Остынь — пока надеваю пальто.
Остынь — пока мы едем к Филиппу.
Остынь — пока пью теплое красное вино.