— Расстрелять меня хочешь? Так стреляй, комиссар-иуда! Умру с именем господа нашего на устах. Ибо веру в бога вы, коммуняки, никогда не вытравите из народа русского!
Фатумисту уже немного надоел пафос спутника. Ему даже захотелось в самом деле расстрелять водителя, чтобы тот ненадолго замолчал. Но тогда пришлось бы идти пешком до места назначения, которого Виктор не знал.
К счастью, они скоро добрались до расположения штрафбата, и поток речей водителя насчёт церквушек, берёзок и сволочных коммунистов прервался. Виктор выскочил из кабины и огляделся. Теперь необходимо было найти Твердынина. Неподалёку возле старой воронки грелось несколько здоровенных татуированных мужиков самого криминального вида — бойцов штрафного батальона. Штрафники, видимо, недавно отобедали: рядом валялись пустые грязные котелки. Скинув гимнастёрки, уголовники подставляли спины, усеянные русалками и куполами, майскому ласковому солнышку.
— Опаньки, комиссар пожаловал! — нехорошо обрадовался один из татуированных, самый матёрый, и вся эта шайка-лейка разом подскочила.
Сколько раз уже твердили мемсценаристам, что уголовники воевали не в штрафных батальонах, а в штрафных ротах! Насмотрятся сериалов и городят, что ни попадя!
— Мы не боимся тебя, сволочь большевистская! — радостно продолжил матёрый, растопырив пальцы. — Дальше штрафбата не пошлёшь, тыловая крыса!
Виктор проигнорировал выпад прошляка и отправился туда, где толпа разношёрстных оборванных солдат принимала пищу. Попробуй-ка, найди среди них Твердынина! Надо спросить у кого-нибудь, только выбрать собеседников поспокойнее. Чуть в сторонке от принимавших пищу бойцов сидел священник в рясе с одухотворённым лицом. Он с достоинством вкушал из солдатского котелка, время от времени обращая взор к небу и истово крестясь. Явно по недосмотру меминженеров, священника не переодели в военную форму.
— Здравствуй, батюшка, — обратился к священнику Виктор и на всякий случай поклонился. — Как воюется?
— С божьей помощью, сын мой! — чинно ответил батюшка, перекрестившись. — Ибо от танков и пушек проку мало, если господь не будет благоволить ратникам. Без нас, священников, он бы давно отвернулся и от России-матушки и от большевиков-антихристов.
— Это само собой, — согласился Холодов. — Мне бы человечка одного найти, отец родной. Раба божьего рядового Твердынина…
— Мы за Россию воюем! — проникновенно произнёс батюшка, перебив фатумиста, и поцеловал огромный крест на груди. — За берёзки наши, за просторы родные. Большевики приходят и уходят, а земля русская стояла и стоять будет.
Совсем недавно Виктор слышал то же самое. Мемсценаристы частенько спешат со сценарием, вкладывая в уста разных персонажей одинаковые пафосные фразы. Хоть бы слова переставляли, что ли! Дотошный Холодов ещё раз попытался выяснить, где находится Твердынин, но неожиданно перед ним вырос седой капитан с суровым, но добрым лицом и грустными глазами.
— Кто такой? — холодно спросил он.
Виктор внутреннее выругал себя за оплошность. Надо было сперва начальству представиться, а уж потом Твердынина разыскивать. Совсем забыл военные порядки! Холодов вынул удостоверение и, раскрыв, показал капитану, который, очевидно, был главным над этим потрёпанным людом. Пока офицер (или командир, как тогда называли?) вдумчиво изучал документы Виктора, тот приготовился к любым неожиданностям. Отдел подготовки Мемконтроля вполне мог что-нибудь напутать с документами: или скрепки не те использовать, или фотографию не туда вклеить. Но всё оказалось в порядке.
— Командир сто тридцать пятого штрафного батальона капитан Приходько, — представится командир, возвращая документы. — С какой целью прибыли, товарищ старший политрук?
— С целью побеседовать конфиденциально с вашим бойцом, рядовым Твердыниным.
— Зачем понадобился этот доходяга? — не по-уставному удивился капитан.
— Я выполняю спецзадание СМЕРШ, — нашёлся Холодов. — И не в моей компетенции раскрывать служебные тайны, — веско добавил он.
Капитан немедленно замолчал, услышав грозное название, и знаком велел следовать за ним. Виктор мысленно поблагодарил нынешнего президента. Тот был ярым поклонником всякого рода спецслужб, поэтому в Исторической доктрине в статьях, посвящённых войне, про контрразведку было сказано только хорошее. Смелые находчивые смершевцы слегка диссонировали с тупыми садистами из НКВД и добавляли остроты в без того пёструю военную мешанину из горластых политруков, священников-патриотов, уголовников, «простых мужиков», пригнанных на убой курсантов, бездарных командиров, репрессированных комбригов и интеллигентных фашистов.
Холодов с командиром штрафбата направились к небольшому лесочку, где при полевой кухне чистил картошку Твердынин. Интеллигент, оборванный и потрёпанный до потери человеческого вида, затравленно озираясь, неумело скрёб картофелину штык-ножом. Виктор глянул на капитана, и тот, понимающе кивнув, ушёл к бойцам. Повар, мельком посмотрев на политрука, продолжал мешать в котле гигантским половником.
— Исчезни! — приказал Холодов повару, решив не церемониться с прошляками.
Тот ухмыльнулся и продолжил кашеварить.
— Спецотдел контрразведки! — крикнул Виктор повару. — Имею право расстреливать на месте за неисполнение приказа!
Холодов коснулся кобуры, и повар бросился в лес, размахивая на бегу половником. Виктор подождал, пока тот скроется и обратился к Твердынину:
— Здорово, Антон Иваныч! Привет тебе от жены Любы и дочки Тамары. Ждут не дождутся папу…
Такой бурной реакции интеллигента Виктор не ожидал. Тот подскочил, будто обожженный снизу угольком, бросился к Холодову и вцепился ему в гимнастёрку, едва не сломав пару хистприборов.
— Родненький! Соврушка! Помоги выбраться из этого ада!
Фатумист шарахнулся от безумного, отдирая пальцы от гимнастёрки.
— Да погоди ты! Мне кое-что выяснить надо.
Но Твердынин, словно утопающий, совершенно потерял над собой контроль. Он, взвизгнув, попытался снова ухватиться за Виктора.
— Я не отпущу тебя, пока с собой не возьмёшь! Или вместе пропадём в этом котле!
Вдвоём они выкатились на полянку, на которой капитан как раз строил подчинённых. Виктор светски улыбнулся командиру. Тот, взглянув на истерику Твердынина, понимающе усмехнулся и продолжил построение. Фатумист, стукнув друг о друга носками сапог, активировал силовую подкачку и, почуяв прилив сил, легко скрутил инженера.
— Наступление через десять минут! — крикнул капитан вслед Виктору. — Поторопитесь!
И продолжил зажигательную речь перед строем:
— Мы все умрём в этом бою, потому что нас бросили на прорыв обороны противника. За нами пойдут автострадные танки. Из оружия у нас только дужки от кроватей, поэтому, чтобы выжить, каждый должен обзавестись трофейным оружием, добытым в бою. Но далеко не всем это удастся…
Виктор схватил Твердынина за грудки и как следует тряхнул, едва не задушив инженера, так как забыл в пылу схватки о своей чудовищной силе.
— Хочешь в наступление? Шансов выжить — ноль целых одна тысячная. Для советских командиров люди — расходный материал, дешёвый и легко пополняемый. Не то, что танки…
Интеллигент отчаянно замотал головой, не желая идти в атаку.
— Я могу тебя выгородить, — предложил Холодов. — А ты мне за это кое-что расскажешь.
Виктор оставил инженера и вернулся к капитану, который заканчивал речь:
— Мы за Россию воюем!.. — Холодов был готов поклясться, что командир целует крестик перед строем. — За берёзки наши…
Командирские излияния пришлось прервать:
— Товарищ капитан, на секунду!
— …за просторы родные! — торжественно говорил командир и неожиданно закончил: — Ну, и далее по тексту.
И вопросительно посмотрел на политрука.
— В этот бой Твердынин не пойдёт, — с металлом в голосе сказал Виктор. — Он будет выполнять спецзадание СМЕРШ.
Снова услышав название авторитетной организации, капитан вытянулся и козырнул. Затем быстро закивал соглашаясь.
— По местам! — крикнул командир, и штрафбатовцы, крестясь и матерясь, бросились разбирать дужки от кроватей. А на горизонте уже показались гигантские паруса со свастиками, укреплённые на вражеских танках.
3
Пока шёл бой, Виктору удалось выяснить местонахождение управления НКВД, где в далёком тридцать седьмом допрашивали Твердынина. Холодов с помощью мемнавигатора переместился туда, наспех смоделировав энкаведешника-вестового. Найдя кабинет, где допрашивали инженера, он вошёл туда под предлогом передачи пакета, сунул Игнатьеву в руки какие-то на скорую руку смоделированные бумажки, и при этом украдкой сделал снимок совр-определителем — одним из набора выданных Холодову хистприборов.
Неискушённый в мемпутешествиях мог бы удивиться. Зачем, мол, такие сложности, если можно попасть в то место и просто схватить Игнатьева. Но это будет мнение человека, незнакомого со свойствами квазивремени мемориума. Дело в том, что настоящий современный Игнатьев, допрашивающий Твердынина, перемещается по квазивремени. Сейчас он может дожить, как и Твердынин, до сорок второго года. А на месте Игнатьева остаётся порожденец — тот же Игнатьев, только уже не свор, а прошляк. И вместо Твердынина также остаётся прошляк. Порожденцы, если только они не оставили яркого следа в истории, имеют свойство постепенно растворяться, рассасываться, как говорят мемористы — сторонники теории двухмерного квазивремени. Так что убийцы собственных дедушек, которых забавлял этот гипотетический временной парадокс, могли спать спокойно — в мемориуме он разрешался самым простым способом: своего дедушку убить можно, только это будет не реальный дедушка, а прошляк.
Порожденцы иногда вносили в мемориум элемент неожиданности. Например, порожденцы из эпох, близких к настоящему: они сами отправлялись в мемпутешествия и оставляли после себя порожденцев второго ранга, называемых ещё самопорожденцами. Те в свою очередь могли породить порожденцев третьего ранга, те — четвёртого и так далее. Иногда доходило до того, что цепь рангов у порожденца стремилась к бесконечности, и возникал так называемая порожденческая вирусная реакция, когда бесконечную цепочку самопорождений было не остановить. Некоторые теоретики выдвигали гипотезу закольцованности: якобы, порожденцы высоких рангов могли порождать людей в реале.
Дальше всё пошло по накатанной. Совр-определитель выявил настоящую личность загадочного Игнатьева. Им оказался некий Северцев Игорь Павлович, служащий в какой-то мелкой государственной конторке. Оперативникам Мемконтроля не удалось выйти на след Северцева в реале, но зато удалось через отдел регистрации выяснить, что Северцев сейчас находится в мемориуме, в октябре тридцать второго года в южноуральском селе Богданово, где через кровь и страдание народа шла массовая коллективизация. Основная сложность — попасть в нужную точку времени плюс-минус микросекунда, чтобы застать настоящего Игнатьева-Северцева, а не порожденца. И ещё одна проблема — регистраторы не могут выдавать точные координаты нужного погруженца, аппаратура позволяет регистрировать с ошибкой в несколько километров. Поэтому, придётся искать националиста по всей деревне. А кто лучше знает своих подопечных, чем председатель колхоза? К нему и решил перво-наперво отправиться Холодов.
Когда Виктору передали по мемсвязи, куда ему предстоит отправиться в поисках неуловимого националиста, фатумист обрадовался. Во-первых, Южный Урал — это мемтерритория России, то есть нет риска нарваться на иностранного эпохального инспектора. Когда-то мемориум был общим, интернациональным, и все шлялись без всяких мемвиз, где хотели, и меняли историю, кто во что горазд. Потом правительства просекли, что это чревато всякими нехорошими последствиями. Например, клюками (название образовалось от термина «клюква») — скажем, из-за американских меминженеров по российской части мемориума начали бродить медведи и бородачи в ушанках с автоматами Калашникова. Тогда была принята Хартия по мемориуму, в которой было сказано о территориальном разграничении мемориума. Из-за этого возникла масса международных скандалов. Скажем, Турция начала доказывать, что имеет право менять меморную историю Болгарии на правах Османской империи, что вызвало ряд возмущений болгарских политиков. Но потом удалось договориться, разметить мемориум согласно современным границам государств и всё успокоилось.
Во-вторых, Виктору предстояло отправиться в одну из самых непротиворечивых эпох. Диссонансов в эпоху коллективизации почти не возникало, ибо и патриоты, и либералы, и даже националисты по данному времени имели единое мнение: коллективизация — это процесс уничтожения лучшей части крестьянства бесхозяйственными кровавыми большевиками. Правда, был вяленький протест от кучки коммунистов и ещё каких-то левых, только кто их в наше время слушает!
Меминженеры Мемконтроля быстренько соорудили для Виктора персонажа — корреспондента областной газеты «Заря коммунизма», Ивана Пустохвалова (не умеют нормальные фамилии выдумывать в отделе погружения!), прибывшего в колхоз «Красный богатырь» для написания статьи об успехах коллективизации. Регулятор хистсжатия настроил Виктора на временной ритм Игнатьева. Псевдобиографию Холодов попросил не сооружать, чтобы не засорять мозги ненужными сведениями, рассчитывая в случае чего на собственный опыт и на разбуду. Виктор не любил неприятное чувство, возникающее от псевдопамяти: словно сон, в котором ты вспоминаешь другой сон и мучаешься по пробуждении, а был ли в самом деле тот сон, который вспоминал или нет.
Виктор ощутил себя на деревенской улице стоящим в глубокой грязной луже и шёпотом выругал бестолковых специалистов из отдела погружения, поместившим мемпутешественника в грязь. Хорошо, что ещё сапогами догадались снабдить! На фатумиста немедленно закрапал октябрьский дождь. Оглядевшись, Холодов увидел тёмные покосившиеся избы, кривые заборы и ухабистую дорогу, являющуюся центральным «проспектом» забытого богом села.
Мимо Виктора, обрызгав грязью, пронеслась стайка чумазых ребятишек. Один из них, самый чумазый, повернувшись в сторону вросшей в землю избёнки, крикнул:
— Ванька, выходи! Там гэпэушники приехали. Дядю Мишу будут казнить за колоски!
Холодов ухватил чумазого за рукав. Тот недовольно затрепыхался:
— Отпусти, городской!
— Ну-ка, малый, проводи к сельсовету! — приказал начальственным тоном Виктор. — А не то самого в гэпэу отправлю!
Мальчишка испугался и повёл фатумиста по грязной улице к самой чистой избе в селе, над которой развевался кумачовый лозунг «За один колосок уничтожаем трёх врагов Советской власти!» Слава богу, ГПУ возле сельсовета не наблюдалось — не хотелось неприятных расспросов от силовиков. Всё верно, гэпэушники предпочитают казнить в подвалах, а за неимением таковых — в оврагах, подальше от глаз людских, а не в центре села.
Войдя внутрь сельсовета, Виктор оказался в полутёмной прокуренной комнате. Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел стол в центре комнаты, за которым сидела мужественная черноглазая девица в красной косынке, кожанке и папиросой в зубах. Перед ней на столе матово блестел наган. Меминженеры опять оплошали: девица — явный реликт — такого облика была бы уместна в начале двадцатых, но никак не во время коллективизации.
— Ты к кому, контрик? — осведомилась черноглазая, неприязненно зыркнув на городской плащ вошедшего.
— К председателю, — осторожно ответил Холодов, с опаской глядя на наган.
Вспомнив, что советские люди очень любят всякие документы и прочие бумажки с печатями, он вынул из нагрудного кармана френча мандат и предъявил его девице. Пока она читала, фатумист пытался понять, секретарша это или нет. Слишком самоуверенно ведёт себя для секретарши.
Прочитав, девица, глубоко затянувшись, с достоинством представилась:
— Берта Соломоновна Шнайдер…
«Мемконтроль Израиля, ау!»
— …секретарь сельской партячейки и штатный осведомитель ОГПУ. Местная молодёжь меня зовёт Железной Бертой, — зачем-то добавила она. — А ты, значит, журналист? Будь моя воля, писака, я бы вашего брата через одного к стенке ставила! Контриков среди вас, борзописцев, как грязи в этой деревне!