— Ты пропустила урок? — спросил он. Его зелёные глаза сверкали.
Я кивнула, пытаясь сдержать своё раздражение. Спокойно, Нора.
— Я не могла сидеть в классе. Снаружи слишком хорошо, — объяснила я, надеясь, что он оставит меня в покое, но следовало догадаться, что Брэдли не уйдёт куда-либо без меня.
— Парень, ты осознаёшь, что у тебя есть зрители, верно? — Марин махнула рукой, обозначая свое присутствие. — Я вижу, что ты ведешь себя с Норой как последний засранец, и это не круто. Совсем.
Брэдли прищурил глаза, и его лицо застыло.
— Откуда ты знаешь Нору? — разъяренно прошептал он.
Марин нахмурилась сильнее и открыла рот, но я перебила её.
— Мы только что встретились. Брэдли, это Марин Дигби. Марин, это Брэдли Сомерс, мой друг.
Не знаю, почему я почувствовала, что необходимо подчеркнуть характер наших взаимоотношений для Марин. Мне не хотелось, чтобы она решила, будто мы пара. Я не хотела, чтобы она задавала вопросы о роли Брэдли в моей жизни, в частности, о его нынешнем поведении.
Брэдли отдёрнул руку, как будто я обожгла его. Он встретился глазами с Марин. Между ними состоялся беззвучный разговор, к которому я не была причастна, и не хотела быть. Уж больно ожесточенным он вышел, как будто каждый из них метил свою территорию.
Брэдли повернулся ко мне, как только игра в гляделки закончилась.
— У нас есть немного времени до твоего последнего урока. Ты же не хочешь пропустить весь день, — сказал он мягко, ярость в его голосе утихла. Лицо Брэдли смягчилось, и я расслабилась. Я поняла, что дам ему то, что он хочет.
— Хорошо, — согласилась я.
Брэдли кивнул головой в сторону стоянки, где была припаркована его машина.
— Пойдем.
Я оглянулась на Марин, и мой желудок свело из-за выражения её лица. Я хорошо его знала. Это было отвращение.
— Пока, — сказала я неловко, не зная, что ещё сказать.
Марин кивнула, но не ответила, её взгляд скользил между мной и Брэдли, который отказался смотреть на девушку.
Я пошла за Брэдли через лужайку к его машине, ощущая смесь гнева и разочарования.
ГЛАВА 9
День 4
Настоящее
Я рыдаю и рыдаю.
Все конечности словно окаменели. Болит спина. Пробую подвигаться, но чувствую себя так, словно меня заковали в цемент. Пытаюсь пошевелить хоть одним пальцем, но ничего не получается.
Я парализована.
Стискиваю зубы, чтобы не закричать.
— Не уверен, как долго она протянет в таком состоянии…
Бип. Бип. Бип.
Что это за звук?
Той ночью я где-то потеряла телефон. Звук слабый и еле слышный, как лёгкое дуновение ветра.
Но ветра нет.
Лишь безмолвный вонючий воздух.
Грудь сдавливает, и я не могу дышать.
Я должна двигаться!
Распахиваю глаза и сажусь. Задыхаюсь. Хриплю. Я словно тону, но могу выплыть. Рот открывается и закрывается, пока я хватаю столь необходимый мне кислород. На секунду мне кажется, что я в другом месте.
Я надеюсь, что я в другом месте.
Но когда глаза привыкают к тусклому свету в моей тюрьме, неприятная правда обрушивается на меня в очередной раз.
Ничего не изменилось.
Я всё ещё в западне.
Пути домой нет.
Никакой возможности побега.
Но затем я вспоминаю, что слышала глухой стук. Это было вчера? Или прошлой ночью? Несколько часов назад?
Время ничего не значит. Оно расплывчато. Вести подсчёт нет смысла.
Иногда я пытаюсь сфокусироваться на луче света, изредка проникающем сквозь грязное окно, чтобы определить день сейчас или ночь. Но долго этим заниматься не получается. Чем сильнее я фокусируюсь на свете и времени дня, тем более отчаянной и подавленной становлюсь. Что, в последствии, переходит в злость. А потом в истерику.
Затем я заново считаю.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Встав, вытираю глаза. Вся вода у меня закончилась, поэтому я стараюсь не думать о том, как пересохло в горле. О том, что язык прилипает к нёбу, а щеки изнутри напоминают наждачную бумагу. Я пытаюсь облизать губы, которые уже начинают трескаться и кровоточить, но это не приносит мне облегчения.
Я спешу к дальней стене рядом с дверью. И слышу стук снаружи. В этом я полностью уверена. Слишком уж он реален, чтобы быть иллюзией.
Верно?
— Я слышала. Я знаю, что слышала, — бубню я. Больно говорить. Сухой, надломленный шёпот еле слышен.
Я прислоняюсь ухом к деревянной панели и жду.
И жду.
Жду и жду.
Когда в ушах начинает пульсировать, а в ногах жечь от того, что я слишком долго сижу в одной позе, я поворачиваюсь и прислоняюсь другим ухом.
Тишина.
Ничего.
Пытаюсь не рыдать. Пытаюсь не кричать.
Но я балансирую на грани. Готова сорваться в любой момент.
Поэтому в этот раз я даю себе волю. Я кричу. Несмотря на то, что горло жжёт.
— Я знаю, что ты там! — кричу я изо всех сил.
Отпрянув назад, поворачиваюсь лицом к центру комнаты, и ударяюсь спиной о твёрдую стену. Я морщусь от боли, но от этого снова чувствую себя живой.
Я чешусь спиной о раздробленную древесину. От этого разрываются коросты и едва зажившие раны, покрывающие мою кожу.
Это больно. Я чувствую кровь. Но не останавливаюсь.
Думаю о том, как молилась моя мать. Думаю о трости и бессмысленных призывах о спасении преподобного Миллера.
— Спаси эту искажённую!
Мать стоит в углу комнаты, склонив голову. Они ни разу не взглянула на меня.
— Я не люблю тебя. Никогда не любила!
Изображения мелькают в голове. Туманные воспоминания. Они реальны? Происходили ли они когда-нибудь на самом деле? Или я всё это вижу в бреду от истощения и жажды?
Я сидела за рулём маминой машины и везла нас в церковь. Она не разрешала мне открывать окно или слушать музыку. Мать ненавидела шум, поэтому я ехала в осуждающей тишине.
Она раздавала приказы:
— Ты едешь слишком быстро! Притормози на этом повороте!
В машине мы были наедине. Только она и я. Она никому не позволяла присутствовать на «специальных» встречах со священником. Она резервировала этот ужас только для меня одной.
Если я сосредоточусь, возможно, мне удастся убедить себя в том, что мы едем куда-то развлекаться. Вместе.
Я представляла, что мы едем на побережье. Я всегда хотела поехать на пляж. Но моя семья не из тех, что выбираются на пляж на выходные.
Может быть, мы бы прогуливались по песку, поедая мороженое. Мама бы спросила меня о школе, а я бы рассказала о книге, которую читаю. Мы бы смеялись над тем, как волны облизывают наши ступни, и она бы обняла меня рукой. Я бы тоже обняла её.
При этой мысли я чуть не улыбнулась.
Как сильно мне хотелось, чтобы такой была наша жизнь.
Тогда я могла бы быть благодарной за внимание и не бояться её.
Я быстро заморгала и покачала головой, прижав тыльную сторону ладони к глазам. Голова болит. Что-то не так.
Мать никогда не позволяла мне водить её машину.
Это было не так…
Тук.
Тук.
Тук.
— Эй! Привет! — кричу я.
Молчание.
Ничего.
Пустая, бесконечная тишина.
Я снова и снова кручу серебряное кольцо на пальце. Это помогает сконцентрироваться. Помогает улыбаться, даже когда я совсем в отчаянии.
— Эй! — снова кричу я в пустоту.
Бессмысленный, бесконечный мрак.
— Я теряю рассудок и начинаю разговаривать сама с собой. Великолепно, — бормочу я. Хлопаю ладонью по древесине.
— Просто скажи хоть что-то! Если ты там, пожалуйста, дай мне знать! — я прижимаюсь лбом к стене. — Просто дай мне знать, что я здесь не одна.
Я стою там даже после того, как свет, падающий от окна, тускнеет, а жара сменяется прохладой.
Я не шевелюсь.
Жду. Звука. Маленького знака, что там кто-то есть.
— Пожалуйста!
— Для чего это? — спросила я мать, когда пришла из школы. Она складывала наборы для рукоделия. Маленькие мешочки заполненные пайетками, лентами и блестящей мишурой.
Я стояла за диваном и мечтала заполучить один такой набор себе. Они выглядели красиво, и, уверена, из их содержимого можно соорудить что-нибудь интересное.
Вероятно, я не должна была спрашивать о них, но любопытство взяло верх. Я услышала как по гравию подъезжает машина и увидела, что это папина. Мне нравилось, когда папа дома.
Я испытала некое подобие счастья. Но оно очень быстро угасло. С пассажирского сиденья вышла Рози и пошла в дом, рядом с моим папой. Моя прекрасная приёмная сестра жила с нами уже шесть недель, и я мечтала, чтобы она поскорее ушла.
Я всегда была невидимкой, но теперь стало только хуже. Потому что она видела меня. И ненавидела меня за это.
Мама любила её. Заботилась о ней.
Папа относился к ней хорошо, потому, что этого хотела мать. Он был с ней добр так же, как и со мной. Ещё одно напоминание о том, что я не была особенной. Я не могла считать папину любовь только своей.
Мама никогда не отвечала на мои вопросы, и я никогда их не повторяла. Папа с Рози вошли внутрь, и я проскользнула на кухню, стараясь не расплакаться, когда услышала, как Рози спрашивает маму о наборах для рукоделия и та с энтузиазмом рассказывает ей о проекте, который она будет делать для детского сада, где иногда работает.
Вскоре после этого на кухню вошел папа и застал меня пьющей молоко из стакана, который стоял рядом с кухонной раковиной. Из стаканов, стоящих на кухне, мне пить было запрещено. Мама бы накричала на меня и не давала бы печенье до конца недели.
Папа улыбнулся мне, но мне не стало легче, как бывало раньше. Я видела, как он и Рози улыбается. Она забрала всё. Даже такие мелочи.
Я допила молоко и, быстро помыв стакан, убрала его туда, где нашла. Никто и не узнает, что я была на кухне и пила из стакана. В этом доме, я жила как приведение.
Не шумела. Всегда была взаперти. Не давала знать о своём присутствии.
Так мама могла притвориться, что меня не существует.
— Как прошёл твой день? — поинтересовался папа. Я знала, что он старается. Старается за всех остальных. Но этого было недостаточно. Не сегодня.
Сегодня я просто хотела спрятаться и сделать так, как хотела бы мама.
Исчезнуть.
Папа подошёл ко мне и положил руку на плечо. Поначалу он замешкался, словно заставил себя прикоснуться ко мне. Но все же он дотронулся до меня, и я постаралась сфокусироваться на этом.
— Я знаю, что у тебя трудные времена, Нора. Знаю, что не помогаю тебе так, как должен. Твоя мама не ужасный человек. У неё тоже трудное время.
Я ненавидела, когда он оправдывал её. Ненавидела, в каком свете он выставлял то, как она относится ко мне.
— А что насчёт меня? — спросила я, осмелившись один единственный раз озвучить то, что было у меня на уме.
Папа приобнял меня за плечи и прижал к себе. Моя кожа словно впитывала его тепло, не зная, когда ещё это произойдет. Этот акт проявления заботы растрогал меня. Сердце болезненно сжалось, в горле встал комок, глаза зажгло, и появились слёзы.
Слишком много слёз.
Но мне этого мало.
— У неё есть свои причины, Нора. Иногда у нас завышенные жизненные ожидания и мы должны делать то, что не должны. — Вот и всё, что он смог сказать. Почему-то у меня сложилось ощущение, что он скорее говорил о себе, а не о маме.
Меня переполняли нехорошие предчувствия. Они грызли меня изнутри. Что-то шло не так. Я не понимала что именно. Только потом это накрыло меня волной. Но тогда я наслаждалась кратким моментом уединения с человеком, который по-особому заботился обо мне.
— Джордж, ты можешь помочь мне с моим домашним заданием по математике? Лесли сказала, что ты в этом силен.
На кухню вошла Рози, и отец быстро от меня отошёл. Эта ужасная девчонка разлучила меня с отцом. Он улыбнулся ей и спросил, как прошёл день, и я словно снова перестала существовать…
Рози увела моего отца, оглядываясь на меня через плечо. И она улыбалась. Эта улыбка вызвала у меня опасение.
Почему я думаю сейчас обо всех этих ужасных вещах, которые лучше было бы оставить в прошлом? Почему сейчас в этой дыре так важно, что мой отец, которого я любила сильнее, чем кого-либо, не любил меня так же, как мне бы того хотелось?
Люди подводят тебя. Это единственная постоянная в этой жизни. Нельзя полагаться на других. Ведь всякий раз они предают тебя.
Я перестала просить. Отказалась умолять того, кого даже рядом не было. Стук всего лишь плод моего воображения. Я сама всё придумала. Создала то, что нереально.
Это происходит не впервые.
Не могла дождаться, когда доберусь до дома Марин.
Испытывала такую острую радость. Такое волнение. Знала, что эта ночь станет особенной.
Помню, как раньше она прикоснулась к моему лицу. То, как её пальцы нежно прошлись по щеке. Я помнила вкус её губ, после того, как она поцеловала уродливый шрам.
Она значила для меня всё.
В предвкушении я позвонила в дверь.
Вскоре мы будем значить друг для друга всё. Тогда все ужасы прошлого будут уже не важны. Потому что мы там, где и должны были быть.
Кожа на ноге словно горит огнём. Я осторожно касаюсь области, которая перевязана бинтом. Кожа чувствительная, и я знаю, что когда мне набивали новую татуировку, под кожу попала инфекция.
Мне было практически не больно, когда иголка вошла мне под кожу. Я испытывала боль и пострашнее.
Это было ничто.
Я наблюдала за тем, как татуировщик наносит на ногу рисунок, который был мне так хорошо знаком.
Этот символ был на её теле.
Теперь я хотела, чтобы он был и у меня.
Это свяжет нас. Объединит.
Навечно.
Я качаю головой, не желая думать об этих воспоминаниях. Не здесь. Не сейчас.
Я чешу горящий участок кожи. Чешу и чешу, пока короста не лопается, разрывая знак бесконечности.
— Это символ бесконечности. Означает навсегда. Постоянно. Всегда.
Марин выглядела такой грустной, и мне хотелось быть достаточно храброй, чтобы поддержать её, как она того заслуживала. Но я сохраняла дистанцию. Я ненавидела этот невидимый барьер между нами.
— Мне всегда хотелось чего-то, что длится вечно…
Я голодная, уставшая, и умираю от жажды. Наполовину сошла с ума от страха и размышлений.
Я закрываю глаза и чувствую, как меня клонит в сон. И в этом состоянии полусна, я слышу песню.
Это приводит меня в бешенство. Злость буквально переполняет меня и мне кажется, её хватит на то, чтобы испепелить всё вокруг.
Слова звучат как насмешка. Уколы ненависти.
Невидимые.
Неосязаемые.
Обман любой ценой.
— Хватит!
Но песня продолжается. Неважно как сильно я хочу, чтобы она закончилась.
Голос звучит так знакомо.
Тук.
Пение прекращается.
Всё остаётся как прежде.
Затем начинаются рыдания. И они никогда, никогда не закончатся.
ГЛАВА 10
Прошлое
Пять месяцев назад
Я уставилась на своё отражение.
Специально встала пораньше, чтобы принять душ прежде чем проснётся мама. Я тщательно высушила волосы и приступила к укладке. Даже использовала гель. Пряди были тонкими и сухими, и у меня не получилось сделать то, что я планировала, поэтому я просто уложила волосы. С макияжем я не стала заморачиваться, потому что, какой от него толк?
Я накрасила ногти и увлажнила кожу. Я никогда так не заботилась о себе. Хотелось почувствовать себя привлекательной. Хотя бы раз.