Бабы как насели, ажно я сам и запутался. Сами вопросы задавали, сами на них и отвечали, значица.
Они пока перебрёхивалися тама, я и сбежал тихохонько, да по рынку и прошёлся. Где словесами перекинулся, где помог чутка перетащить что не чижолое иль посторожить — огольцы, оне того, опасаются меня. Знают уж, что если я какой корчаги или лотка стою, то не замай!
Омманула, не омманула… не знаю! Сестричка милосердная, она ж того… ну не должна врать-то и омманывать! Если оне будут, то это ж вообще… ну никак! Конец мира тогда близко! Дохтура с сестричками, да учителя. Ежели они начнут чтой-то не то делать, не християнское, то тогда лучше и не жить, а сразу того!
Денюжку, оно конечно, могли на меня дать. Но я так думаю, что на больничку-то они и пошли. Кто б мне их в руки дал, если в вошь-питательный дом по закону отправлять надо? Тама ж всё равно отобрали бы! А на руки да за ворота тож нельзя, потому как… что-то там по закону. Наверное. Законы-то богатыми для богатых придумываются, да под свои хотелки-то. Не по совести.
Так что пошли они на больничку, и ладно! Не был богатым, не хрена и привыкать.
Тама чутка помог, здеся. Пока прочий люд хитровский выползать начал, я уж успел поесть два разочка, да четыре копейки заработать. Ещё мал-мала, и на ночлежку пятачок наберу.
Вспомнил о земляках, да и закручинился. Пятак на ночлежку да пятак на еду, оно вроде бы лёгко, а вот ночевать-то куды идти? Как вчерась, к нищим? Спасибочки, не хотца! Вонь, срань, дрянь и ентот… с руками!
Среди торговок знакомцы есть, ну так я им особенно и не нужон. Они ж семьями живут — с мужьями да сожителями. Те же комнаты, но занавесочками поделены на вовсе уж крохотные комнатушки. И я тама, рядышком. С одного бока мужик ейный, а с другого я. И дети, коли есть, в головах!
К огольцам итти? Знакомцы есть, но тама так — коготок увяз, и всё, значица. Будешь дербанить торговок да прохожих, а оно мне надо? Шатаешься весь день дуриком, а вечером винище и марафет, да карты. Не!
К крестьянам другим, так оно и того… не земляк коли, то мимо и проходи! А то ишь, чужинец какой-то в доверие втирается!
Оно конечно, есть ишшо костромские на Хитровке-то. Другое дело, какие. Иван Ильич да Митрич, оне с моего уезду. Да и прочие ежели даже из других, то всё равно рядышком, по суседству. Знали раньше друг дружку, значица. На ярмарках встречалися, на кулачках билися. Да мало ли где и что!
Потолкался ишшо — хотелося, вишь ты, копеечку до пятачка заработать. Заработал, но нога чтой-то разнылася. Хотя почему-то чтой-то?! Вчерась токмо гипс сняли и вчера же пешедралом сколько прошёл. И сёдня сызнова на ногах с ранёшенька.
— Ну-ка, малой! — Мимо, работая локтями и пыхтя пьянищим паровозом, прошёл какой-то загулявший из деловых, выписывая ногами кренделя. Ишь ты! Кому утро, а кто с вечера угомониться никак не может!
Звякнув еле слышно, из-за опояски у делового выпал ножик. И я такой раз! Ногой на его. Заметит, не заметит… не заметил, дальше покренделял.
Потихонечку, полегонечку… в сторонку, ногу от земли не отрывая. Вроде как задумалси, в носу ковыряючись. А тама и присел, верёвочки на ботинках поправить. И в рукав!
Потом уже, на крышу вернувшися, разглядел без лишних глаз. Дорогой! Рубля три поди стоит, ежели перекупщику сдавать! Лезвие хищное, чуть на серп изогнутое, а рукоять камешками блестючими отделана. Бирюза, кажись?
И не стыдно! Не воровал, оно само выпало! Если бы какой честный чилавек что потерял, я бы наверное и того, вернул. А енто не, енто Боженька послал.
В больничке-то ножик отобрали, хотя помню точно — был! Не положено, сказали. Картуз, главное, дали старенький замен утерянного, а ножик так и нет. А как же я на Хитровке без ножика-то? Я ж не резать кого, а так, чтоб был. Все вокруг с ножиками когда, а ты без — хужей, чем без портков посерёд людной улицы. Без портков, оно стыдно просто, ну да с кем из взрослых мущщин не бывало? Напился опосля бани, да и перепутал — где в дом вход, а где на улицу выход.
А ножик, он другое. Не стыд тута, а опаска. Оно когда ножики-то у всех, ими не особо-то размахивают. А вот ежели точно знают, что у тебя нетути, возможно и енти… варианты!
А хороший ножик-то! Не удержалси и несколько раз покрутил им перед собой, как дяденьки разбойники показали.
— Стой, амиго! Сегодня мы решим наши разногласия в честном бою!
И рукой так — раз-раз! А потом на колено упал и вперёд весь вытянулся, рукой так — на! В пузо будто.
Игрался так, а потом понимаю — аж распирает, так похвастаться хочется. На Хитровке-то оно того, опасливо. А ну как узнают? И Понамарёнка заодно проведаю!
На подходе к Трубным проулкам долго маялся вокруг да около, пока малец знакомый не попалси на Птичьем рынке.
— Эй! Кузька! — Маню рукой, — Подь сюды!
Тот ажно подлетел, ни секунды не сумлеваясь. А что? Я, может, с мальцами сопливыми не игрался, но и ухи никогда не драл, и вообче никаких гадостев не делал.
— Егорка! Здоров! — Здороваюся с им, как со взрослым, хотя мальцу всего-то шесть лет. И всё-то ему любопытно — что на Ходынке было, да что после, да как сбёг, да что с хозяином былым у нас случилося иль не случилося.
Врак! Ужасть. Такого наслушался, что сам себя чуть не напужался. Ну да малец сопливый, чего уж там.
— Ты это, — Сурьёзно гляжу на его, — к Пономарёнку зайти тихохонько могёшь? Скажешь, что Егор пришёл. А то вишь ты, не хочу во двор заходить-то, с Дмитрий Палычем видеться-то.
— А… ага! — Только пятки босые сверкнули, пыль взбивая.
Я ажно ждать устал, стенку спиной подпираючи, пока Мишка не подошёл, на палку опираяся тяжко. Поздоровкалися, обнялися.
— Как? — Глазами на палку.
— Да ништо, проходит потихоньку, — Отмахивается ён, но видно — не ндравится такой разговор. Ну, чё уж, не буду и ворошить в таком разе. Не маленький, всё понимаю.
Постояли недолго, поговорили. Мишке-то стоять тяжко, хучь он и не говорит. Да што я, не знаю?! Сам хромал недавно с с палкой, да и сейчас ишшо нога того, чувствуется.
— А! Вот ты где, пащенок! — Из-за спин торговцев показался Дмитрий Палыч, пытаяся ухватить меня за ухо. Уже нетрезвый с утра, а глаза злые-злые, — Из-за тебя поганца, у меня таки неприятности были! Ну ты ужо…
Я рванул было в сторону, ан нога-то и подвела. Да и торговцы, они того, на скандал подтянулися, столпилися. А хозяин мой бывший вот он, сейчас отлупасит, а потом вошь-питательный дом… не хочу!
Сам не понял, как отскочил да ножик вынул, и ну воздух перед собой крестить! Сурьёзность свою показываю, значица. А ён не верит! Мне что, в самом деле грех на душу брать, ножиком его тыкать?!
И тут как всплыло! Картинки-то, да в кои веки подходящие, а не сикось-накось всякое.
Шапку лихо набекрень,
Закурю цигарку я.
Дела много — целый день
По бульвару шаркаю.
В морду дать — пожалуйста.
Мы ребята-ежики.
А пойди, пожалуйся
— В голенище ножики.
Что нам рупь, что нам два,
Наплевать на все права.
Можем неприятелей
Обложить по матери.
Мы ребята-ежики.
В голенищах ножики.
Любим выпить, закусить.
В пьяном виде пофорсить.
Что нам рупь, что нам два,
Наплевать на все права.
Нам законы нипочем.
В харю — гаечным ключом.
Мы ребята-ежики.
В голенищах ножики.
Любим выпить, закусить.
В пьяном виде пофорсить.
И ножиком там махаю под песенку. Смотрю, торговцы так р-раз… и расступилися. И хозяин мой бывший остановился. Передумал, значица. Я Мишке глазами так показываю — уходи, дескать. Ён не дурак, сразу понял. Ну и я подожда чутка, да и ходу — не шибко быстро, потому как нога кака-то не така. Дохтур предупреждал, да всё так не вовремя!
Думал было, погоню за мной учинят, ан нет. Так-то торговцы не сцыкливые, но оно им надо? Историю мою здесь кажная собака, поди, знает. Бегунков-то от хозяев, их много, а чтоб во время Великого Поста пришлось бежать, да от колотушек пьяных, тут ого! Долго ишшо Дмитрий Палыча склонять будут.
Доковылял до Хитровки в чуйствах расстроенных. Дай, думаю, со знакомцами своими разбойными посоветуюся! Они позднёхонько просыпаются, так что для них сейчас самое утречко.
Сунулся, ан нету их, и комнаты ихние, подземельные, на замке. Постоял, подёргал, и к Фотию, который скупщик краденого. Ён видел меня в их кумпании два раза, так что может что и скажет толкового.
— На гастролях артисты енти, — Осклабился Фотий, перегораживая здоровенным пузом, обряженным в линялую цветастую рубаху и не сходящийся на чреве чёрный жилет, вход в свою лавчонку, где для вида выставлена всякая мелочёвка. Ён вроде как старьёвщик — для властей, — А тебе чего, Конёк?
— Да вот, — И рассказываю как на духу про земляков, которы неизвестно где, да про то, как ножиком махать пришлось. Не потому, што верю ему, а потому, што выговориться нужно. Хучь кому, но вот прям сейчас!
— Это ты зря, — Фотий почесал грязными ногтями угреватый нос, — история громкая вышла. Искать тебя, конечно, не будут, но лишнее внимание, оно тоже не к добру. На дно бы залечь на месяц-другой, ну или тоже на гастроли податься, хе-хе!
Живот его колыхнулся, а жирные подбородки, кои плохо прикрывала редкая борода, колыхнулись протухшим студнем.
— Ты ж деревенский? — Маленькие, заплывшие салом выцветшие глаза уставилися на меня, — Ну и подался бы куда на лоно природы.
— Куда, дяденька? — Слыхивал я про лоно, так господа мохнатку бабскую называют иногда. Это что ж, обзываться? Я не я буду! Щаз как… плювану, и тикать! А то ишь!
— В леса, — Смеяся, сказал тот, — просто в леса. Травки там собирать на продажу, ягоды. Иные хитровцы на всё лето почитай из Москвы уходят.
— И то! Сам так думал, — У меня будто крылья за спиной, лес я люблю! Зимой, то да… а летом чего бы и не пожить!
— Вот! — Я резко вытащил ножик, и Фотий чуть заметно отшатнулся напугано. Ишь, сцыкло! — Поменять на што полезное, а то больно приметный.
— Приметный, — Согласился скупщик, вытирая грязным рукавом сальное лицо, — я даже знаю, у кого ты его приметил! Ладно! Пользуйся моей добротой!
Он шагнул в лавку, поманив меня за собой, и тут же зарылся в груде вещей.
— Ножик перво-наперво, — Забубнил он, — не такой приметный. Вот, кухонный. Крепкий ишшо! И пиджак!
Из груды тряпья Фотий вылез в облаке моли и пыли, держа в руках крепкий пинджак сильно мне на вырост.
— Большое не маленькое! — Подбодрил он, прикладывая ко мне одёжу, оказавшуюся мало не до колен, — Вырастешь! Да и кутаться сподручней, коли зазябнешь. Да! Котелок какой!
Он снова закопался в груду старых вещей, пока я пялился по сторонам. Богачество! Утюги старые, самовары почти целые, а одёжи, одёжди-то! Пол Хитровки, небось, одеть можно.
— Вот! — Гремя металлом, Фотий вытащил здоровенный медный чайник, только что с дырой поверху на боку, — Ты не смотри на дырку! Воды нагреть, а то и суп сварить, на то его с лихвой хватит. Ещё лучше будет!
— И вот! — Снова потревожена моль, и мне в руки сунут солдатский сидор. Крепченный, без единой заплатки!
Фотий снова зарылся в вещах и дополнил мену кресалом.
— Ещё вот, — В руки лёг мешочек с солью, — Закаменела, но то не страшно!
— И… Гурий! Гурий!
Из глубин вроде бы маленькой лавчонки выполз молодой, но дивно похожий на отца парень, такой же обильный чревом и угрями.
— Сухари давай, — Сказал ему отец, странно дёргая лицом, — тогда в расчете будем!
Минуту спустя меня выставили из лавочки.
— Ступай, — Фотий подтолкнул меня в спину, — неча!
Потоптавшись мал-мала и оглядевшись по сторонам, направился к железке. Сцыкливо малость, себе-то что врать! Дядьки разбойники, да и хитровцы вообче много рассказывали об железке. Как к ей подойти, да как уехать в собачьем ящике по низу вагона. Ну или наверху, на крыше, это уж кто как любит! Мне пока, хромоножке, по вагонам скакать не след.
Долго итти-то пришлось, ажно нога разболелася с отвычки. Были бы деньги, так на конке проехался бы, а в кармане пятачок всего. Проходя мимо разносщика с пряниками, остановился и долго смотрел, мало что не пуская слюни.
— Закапаешь! — Насмешливо сказал мальчишка года так на два постарше.
— Эх! Однова живём! Вон тот вот дай! — Тыкаю пальцем. Получив заветный пряник, заворачиваю его в пинджак и засовываю в сидор. Что ни крошечки единой не пропало. Едал я такой один разочек у дяденек разбойников, ух и вкуснотища!
Уехать сразу не получилося, гоняли обходчики и машинисты. За штабелем брёвен, сложенных за железнодорожной будкой, нашёл щель, да и придремал там, проснувшись ближе к утру. Паровозы гудели, вагоны звенели, сцепляяся, а железнодорожники важно выхаживали средь этой суеты такие деловитые, что ажно завидка брала. В мундирах!
На карачках подобрался к насыпи, да и пошёл, пригибаясь, вдоль едущих вагонов, пытаяся на ходу открыть собачьи ящики. Один поддался и я побежал рядом, цепляяся.
Страшно! Так и под колёса можно, когда на ходу лезешь-то! Собравшися с духом, изловчился, да и влез.
— Ф-фу!
Дверцу за собой прикрыть, да и молиться Боженьке, чтоб не нашли! Так и придремал под стук колёс и потряхивание, когда колёса на стыки попадали.
Семнадцатая глава
Проснулся от того, что поезд стал притормаживать, и меня мотнуло вперёд, проелозив пузом по холодному гладкому железу и уткнув головой в стенку. Тут же приоткрыв дверцу собачьего ящика, выглянул в неё. Залипшие ото сна глаза плохо видели, но ясно — приехали, пора слазить. Станция там или полустанция, а как пойдут обходчики, так и попадуся!
Откинув дверцу, собрался с духом, повернулся поудобней, и с силой пихнулся ногами, вылетев из движущегося поезда на низенький, но как оказалося, оченно каменистый и болюче-колючий откос, собрав ребрами и спиной все каменюки и колючки. Хромая и пригибаяся, подобрал сидор и поспешил оттедова, а то оченно близко от станции.
А нет! «Полустанция Бутово», так написано. Ну так мне кака разница, станция там или полу?! Главное для меня, так это не лезть в угодья местной крестьянской общины да не мозолить глаза дачникам.
Господа, они такие — опасливы и брезгливы порой без меры. По Москве сколько раз бывалоча — забреду куда-то не туда, так сразу дворника кличут — прогнать. А то и полицию сразу. Как же, оборванец из своих трущоб посмел вылезть туда, где чистая публика променад делает!
Барышни мало что не омморок падают, к носам платки навоненные прислоняя, офицерики все как один усы по тараканьи таращить начинают и ногами топать. Прочая же чистая публика кто как, иные даже этак отворачиваются, вроде как не замечают — кто брезгует, а кто и енто, лебральничают так. Протестуют, значица.
— А ну стоять! — Увидел-таки, чёрт глазастый! И свисток. Агась, стою уже, как же! Руки в ноги и бегом, только сидор по спине больно лупасит, прям по хребтине чайником.
* * *
— Не извольте беспокоиться, господа, — Прогнавший «зайца» железнодорожник стелился перед немногочисленными дачниками, вышедшими на перрон, — местный это, уж будьте уверены!
— Не варнак какой малолетний? — Осведомился, позёвывая, скучающий одутловатый господин, явно не выспавшийся в дороге.
— Что вы, Пётр Феоктистович! — Служитель аж руками всплеснул для убедительности, ну какой варнак!? Намётан у меня глаз за столько-то лет! Местный, из Бутова. Повадились, собаки свинские, «зайцами» в Москву ездить. Видите? Полусотни саженей не пробежал, и всё, неспешно пошёл, как так и надо. И, наглец какой, в сторону деревеньки, даже следы запутать не пытается!