— Ягодок не желаете, господа хорошие? — Почуйствовал момент я, влезая со своими туесами.
— Ой! — Молодуха прикрыла рот ладонью и засмеялася — нарочито так, вот ей-ей! Будто колокольчики хрустальные позвякивают. Небось училася такому не один год — вона как супружник молодой сомлел! На такие вот ухватки девки нас, мущщин, и ловят!
— Какой мальчик смешной! — И снова хихикает, — Котя, посмотри у него ягоды.
— Вот, господа хорошие, — Подосовываю им под носы туески, у меня как раз для такого што-то вроде корзины низенькой сплетено. Низ прутяной, боковины берестяные. Голову ломал, пока придумал. Зато и смотрится лепо, а делов на час работы, — Земляника — отборная вся, один к одному! Черника — спелищая, да не давленая. Княженика. Побалуйте супружницу свою распрекрасную!
— И почём?
— Полтинник за туес! — Вижу, што глаза его округляются, — А хотите, трёшку за всё? Все туеса, да с подносом вместе!
— И шляпу! — Смеётся молодка, заливаясь колокольчиками.
— И-эх! Умеете вы торговаться, госпожа хорошая!
— Н-да, — Господин только качнул головой, — ну тогда давай-ка, дружок, донеси это всё до дачи.
А мне тово и надо! Я хитрость енту, маркетингом называемую, долгохонько придумывал. Сперва полтинник, вроде как для торговли, а потом трояк за всё. Оно ить многие купят, а надо иль нет, уж потом думать будут. Цена-то ведь в самую плепорцию, ну может чуточку самую повыше. Зато вот с ентим… в голове всплыло новое слово… подносом! И шляпой.
Сразу всё и продал, да цены не сбиваючи. Во как!
Сторожа пропустили, только собак на поводках подобрали, да косилися в мою спину недобро. Оно это… профессиональный перекос, во!
За господами я шёл, только глазами туды-сюды… антиресно же! Дорожки повсюду, лавочки стоят, фонари самонастоящие на столбах. А дома, вот ей-ей, неважнецкие!
Вот посмотришь издали — богато. В два етажа все, да с верандами и балконами, да резьбы всяко-разной много, окрашено ярко. А щели в стенах отсюдова вижу, к домам не подходя.
Летние клетушки как есть, холоднички. Сразу видно, што внаём дачи, а не хозяйские.
Держать меня не стали, чай не в гости зашёл! Получил трёшницу, да и пошёл вовсвояси. В лавку было зашёл, но цены здеся! Дешевше в Москву за топором и иголками съездить.
Неподалече от перрона меня уже ждали.
— Расторговался? — Вежественно поинтересовался один из троицы, цвикнув слюну через зубы на пыльную дорогу. Все мои годки примерно, ну да известно — кто постарше, вовсю уж в поле с родителями.
— А то! — И цвикаю в ответ, на Хитровке такому чуть не поперёд всего обучаешься.
— На чужое место влез, — Выступил второй, широкомордый, сжав кулаки.
— И што? — Снова цвиркую, прям вот под ноги.
— Оштрафуем тебя, — Заухмылялся старшой, — на всё что есть!
Н-на! Чего ждать-то?! «Нежданчик» в подбородок, хучь даже и слабый, он лучшей всего работает. Сидит вот, глазами луп-лупает.
А я тут же второму с ноги пыром, да в пузень! Уклонился от неуклюжего замаха третьего, прыщеватого, да и добавил пырнотому уже по уху. Сверху чуть, да всем почитай весом. Лежит!
Прыщеватый отскочил и ну за каменюку!
— Положь! Я тоже в эти игры могу играть!
Послушался, только глазками злобно пялится, да угрожать пытается.
— Да мы тебе встретим ишшо!
— Встретили уж! Троих на одну руку намотал, тоже мне — вояки грозные, бояки смелые! Ну, подь сюды!
— Нет уж! — Прыщеватый отскочил и засмеялся, как залаял, — Ты думал, только нам дорожку перешёл? Мы, бутовские, с дач кормимся! Наша-то земля была, и даж в договоре прописали, что только мы теперича могём с дачниками торговать. Так-то! Ты всей деревне дорогу перешёл!
Мне ажно тоскливо стало — как представил себе взрослых парней, да с дубьём… и ведь забьют! Я бы, вот ей-ей, забил! Штоб не повадно. А то одного пропустишь так с ягодами, так через неделю уже пятеро чужинцев будет, а ты сам и родные твои к весне все деревья окрестные от луба зубами зачистите. Так вот!
Прав он, вот ей-ей! Но и отступать нельзя, значица. Иначе всё, бросать балаганчик-то придётся.
— А неча! Чем словами сказать, штраф какой придумали! Ты кто? — Сажуся на корточки перед приходящим в себя страшим из троицы, — Урядник? Ишь придумали чего, людёв грабить! Не на тово нарвалися!
— А на ково? — Уже мирно спросил старший, не отодвигаяся.
— На тово! Я в Москве за лоскутников, што на Трубном, в стенке застрелищиком выступал! А там годков моих побольше будет, чем народу во всём дачном посёлке, да с окрестными деревнями. И не проиграл ни разу, так-то!
— Иди ты!? — Взгляд опасливый, но видно — поверили. И так это… чуть не лестно им теперя. Одно дело — проиграть втроём одному, вот где стыдобища-то! Другое — пусть и втроём, но одному из первых московских кулачников. Среди годков, канешно. Оно не то што бы почётно, но уже и не зазорно.
— Сам иди! Коньком прозвали, потому как кулаком лупасю, как копытом.
— Ну, можь и так, — Старший подтрушивает, но виду не показывает, — но от своих слов не отказываимся! Дачи, то наши угодья, исконные.
— Токмо ягоды?
— А што?
— Приду коли поговорить, так дубьём не встретите?
Переглядываются. Морды задумчивые, но видно — енти врать не станут, не приучены. Отлупить, хучь и до смерти — легко. А врать не умеют, да и учиться не хотят.
— Нет, — Наконец говорит старшой, прочие кивают вразнобой, — Приходи. Спросишь Гришку Кузнецова, проводят.
— Ну, ждите.
Девятнадцатая глава
Вскинулся с лежанки так, что чутка не слетел. Сижу, дышу тяжко да сердце колотится как после бега.
— Пошто не упредил? — Лицо Сашки Дрына перед глазами, как вживую. Каждую ночь почитай снится такое, всяко-разное. А как упредишь-то! Знал бы, сам… и-эх!
Встав босыми ногами на рогожу, жадно пью из чайника, подвешенного к поверху — штобы мыши не забралися. Сплюнув несколько попавших в воду жучков да мошек, напился до того, что чуть живот не лопнул.
Спать наново? Нет уж, учёный. Всё едино ни сна ни отдыха не будет, только проворочаюся зря. Ну да ладно, днём своё доберу, а сейчас вот и солнышко начало подыматься на колеснице Ильи Пророка.
Скинув пинджак и портки, с разбегу окунулся в теплищую воду, смывая ночные страхи и невольные грехи. Шумно плескался и купался, пока солнце не встало. А после, вылезая уж, проверил верши.
Есть! Три рака, один совсем здоровущий, да большой налим, невесть как забравшийся в маленькую для него вершу. Никак за рыбёшкой полез, да и встрял, разбойник! Ну и мелочи всякой десятка с два — так, ладони в две, не больше.
Раздул погасшие было угли, да подбросил загодя приготовленного сушняка, штоб горел себе потихохоньку, но не разгорался. Ну и пристроил рядышком налима и раков, оставив мелочь пока што в вершах. Небось не спортится!
Приладил, да и давай прыгать! Разминка енто да зарядка утренняя. Таких вот картинок атлетичных в голове мно-ого засело! Знаю как руками-ногами махать правильно — суставная гимнастика прозывается. Круговая тренировка и ента… функциональная.
В прошлой жизни, до того как попаданцем стать, я кулачником был преворазрядным. Даже знак такой был, навроде медали — дескать, первый разряд имеется. Я так думаю, что куда ж выше-то!?
Здорово придумано, я так мыслю. Придёшь в кабак-то, а тебе с медалью такой сразу почёт и уважение, да задиры местные уже со всем вежеством, шапки издали ломают. Да и ишшо куда-никуда можно небось с такой медалью. Кучеру такому небось любой купчина первогильдейский втридорога приплачивал бы. Перворазрядному-то!
Я-то, знамо дело, в дворники не пойду. Оно не то штобы стыдно, што уж там стыдного в уважаемой специяльности? Просто помнишь когда, что ранее из господ, ну иль не меньше, чем из разночинцев, а ныне прислуживаешь, оно как-то не тово! Не зря ж девять классов оканчивал когда-то, да не абы как, а со справкой! Справку-то, её не кажному дадут ишшо.
Прыгаю так, руками-ногами махаю — да правильно всё, по науке кулачной! То руками махи, то ногами — растяжка, значица. И пыр в пузень, ён тоже не лишний! Потом руками от земли толкаться, на кулачках. Енто штоб если в морду кому, то штоб ух!
Попрыгал, да и к костру — раки-то уже готовы, отодвинуть надобно. Потом на ветке повисел да поподтягивался, и наново в речку, пот да грязь с себя смыть.
Наелся не так штобы от пуза, когда ажно изо рта назад еда вывалиться норовит, но тоже душевно. Здоровый налим-то! Да и раки тоже, не оставлять же их?
Вот пока ел, мысли всё вокруг да около встречи с бутовскими вертелися. Волнуюся, значица. Штоб не перегореть, отвлечь себя пытаюся — смотрю вокруг да думаю, что ишшо можно сделать таково, чтоб жить было лучше, жить было веселее?
Перво-наперво нужник, а то засру ведь всё вокруг балаганчика! А для того топор нужон, лопату вытесать-то. Не рогулькой же ковыряться? Всё вокруг топора вертиться, ей-ей! Куда ни сунься, так без топора всё либо долго, либо никак.
Приспособы для спорту, тожить без них никак. В голове-то всяко-разное всплывает — в основном из металла поделки, но думаю, враки! Рельсы ещё туды-сюды, но штоб для баловства в кажном дворе трубы железные вкапывали для всяко-разного?! Щаз, ищите дураков в другом месте! Железо, его по-всякому в хозяйстве приспособить можно, да хучь нож сделать! Я так думаю, скаски енто, фентэзями называемые.
Ограды из железа, да видано ли дело?! В лесок зашёл, да и срубил што надо. Тут тебе и польза, и прогулка приятственная.
Штоб себя занять, да не перетрудиться, сушняк принялся собирать. Собираю, да сам нет-нет на небушко поглядываю — не пора ли мне? Известное дело, с утра крестьянский люд по хозяйству занят, што зря тревожить-то? А потом, уже к полудню ближе, можно и сесть передохнуть.
Вот тогда-то мне в Бутово и показаться надо. Штоб вежественно, значица, и без торопыжности дурной.
Агась, вот и солнышко к полудню подходит, пора и мне. Я ж не напрямки иду, а окольно. А ну как не сговоримся ни о чём? Тогда им и не нужно знать, где балаганчик. От греха подальше.
В Бутово вошёл аккурат в полдень, специяльно для того в кустах рядышком высиживал, до времени. Важно иду, спокойно. Народу почитай и никого по летошнему времени, только бабки старые, да дети малые. Страда!
Ан нет, вона и мужики! Напрягся было, но мимо прошли, только взглядом так, будто кнутом. Известное дело, не след мужикам в дела детворы встревать, коли дела эти не зашли вовсе уж куда не следоват.
И бабы, бабы тоже — вона, кверху жопами на огородах, токмо сраки и виднеются, юбками обтянутые. А, ну да… дачное ж село, с дачников живёт. Не столько пшеницу да рожь, сколько репку всякую на прокорм господ. Хитро!
— Не засцал, — Встретил меня Гвоздь с дружками, да и дружков ентих чтой-то больно много, почитай с десяток! Стоят, ухмыляются!
— Чего сцать-то? — И на землю пыльную слюной цвирк! — Если ты пообещался за себя и за всех бутовских, то нешто врать в таком деле будете!?
Рожи у некоторых такие, што понятно, енти смогут. Они ж не обещались-то! А Гришка? Што Гришка? Тут робятя и постарше ево стоят, мало что не усы под носом расти начали. Взрослые совсем, по четырнадцать годков небось!
А я такой давлю словесно, хотя поджилки у самого и потряхивает:
— Врунов-то нигде не любят! На Хитровке, оно ведь ежели что все быстро узнают — вруны бутовские и слово держать умеют. А моё слово там среди годков не последнее!
— А вот мы чичас и проверим, — Ответствовал один из тех, что постарше, скидывая картуз на руки дружкам, да закатывая рукава. А ведь чужинец он, ей-ей чужинец! По своим знакомцам деревенским помню — всё ж до мелочи копеешной в таких вот случаях енто… отрепетовано. Кажный шаг знаешь у дружков, коли с ними с детства титешного привык хороводиться.
А тута — шалишь! Картуз бросил, да поймали едва, чуть не у земли поймали. И расступилися не сразу, круг образуючи. Значица, не привыкли ловить-то и расступаться. Ён, долговязый, скидывать привык, а они не… Значица, с другой деревни наняли кулачника, вроде как за их теперя вытупает. Хитро!
— Как звать-то, боец? — Спрашиваю вежественно, — Что на могилке писать, кого поминать?
А сам смотрю, значица — как ходит, как дышит, как кулаки разминает.
— Сёмка Длинный, — Ухмыляется, — для тебя Семён Анкудинович, сопля.
— Семён Анкудинович Сопля? — Я к таким разговорам привык, на Хитровке без их никуда. Не токмо кулаки важны, но и штоб слово твоё в кармане не потерялося.
Задышал, озлился… горяч, значица. А я продолжаю:
— Эк у тебя отца прозвали-то интересно, — И смешки пошли, самую чуточку. Я ж говорю, што чужинец! Над своим, каким бы ни был, небось не стали б смеяться-то. При чужом-то чилавеке.
— Раз хлопну, да второй и прихлопну! — И замах богатырский. Ну я уклонился вниз, и в пузо, только охнул супротивник. Но и Сёмка оказался не лыком шит, второй рукой успел махнуть. Коряво, но грабки у его длинные, уворотиться успел не так чтобы очень, по уху зацепило. Ажно в голове шумнуло!
Отскочил я подале, стоим, дышим. В глаза у длинного опаска уважительная, уже не ругаится, дыхалку бережёт — после мово-то кулака!
Язык иму показал — дразнюся, значица. Так дети малые дразнятся, вот я показываю, за ково его держу-то. Озлился Сёмка, да как шагнул вперёд! Голенастый, широко шагает, слишком даже.
Под руку ему поднырнул, да ну по пузу! Солнышко, да под микитки, да по жбану волосатому, как наклонился. Попал, да не свалил, всё ж таки старше насколько.
И снова уклоняться пришлося, да не до конца получилося. Скулу рассёк. Отскочил я, и так весело стало, што засмеялся.
— В кои-то веки боец добрый попался! — Стою, смеюся — весело мне, значица. Азарт пошёл боевитый, но не злой, — Ну, Семён, помашемся кулачками-то!
— А и то! — Длинный засмеялся в ответ, сперва чуть понарошку, а потом и ничего, взаправду, — Мал ты, да ловок как чёрт! Помашемся!
И ну махаться! Без злобы, со всем нашим удовольствием. Ребята бутовские тоже подобрели так, азартничают.
Минут несколько махалися, потом я всё ж ссадил его на землю — в бок, где печёнка, попал ловко. Но и сам тово, пострадал. Ухо чутка заплыло, да скула рассечена, ну и лоб мал-мала. Но лоб, ето тьфу! Больше кулаки Сёмкины пострадали, чем лоб. Кость!
— Проверили? — Спрашиваю.
— Проверили, — Ответствовал Гвоздь чуть уныло, — Стоящий ты кулачник, Конёк, да и ты пойми — никак мы тебя пропустить не можем на дачи! Вот ей-ей!
— С ягодами или вообще?
— С ягодами, грибами, — Гвоздь только руками разводит. Видно, что пондравился я ему после боя-то с Сёмкой, задружиться не прочь. Но никак! — Помочь если с дровами, тоже наше, бутовское.
— А с травами?
— Для чаёв-то?
— Не! От живота, к примеру.
— А соображашь? — Оживился один из знакомцев новых.
— А то! У дружка мово лепшего бабка травница, да деревне подпаском пришлось потрудиться. Дед Агафон чудной мал-мала, но в травах знатно разбирается.
Переглядываются, но мнутся пока — понятно, сами решить не могут, без взрослых-то. Попереглядывались, да один из мальчишек с места и сорвался. Спрашивать, значица. Быстро обернулся.
— Можно, — Говорит. Киваю, но травы, это так. Господа, они в аптеках лечиться приучены, ну или у бабки какой, штоб не меньше ста лет было. А енто всё так, маркетинг! Мне бы хучь ноготок ухватить, а тама и всю руку угрызу!
Травы попервой отгрыз, снова разговоры разговариваем. Бутовские пообещалися верши мои не трогать и вообще не шалить. Девчонки подтянулися, а ничево такие! Смешливые да смазливые, только наглые больно. Известное дело, при господах, да не господа. И не прислуга, чтоб вежество соблюдать, и не крестьяне уж, наверное. Так, серёдка-наполовинку.
Смеются девки, подначивают меня. А мне што? В штанах пока не зашевелилось по возрасту, да и невест присматривать нет пока нужды. Ну так и што на девок внимание обращать? Дразнятся, и пусть, я своё гну.