— А вот вы могли бы и на обрате.
— Копейки, — Вздохнул старший Гвоздь, — Сколько тех дачников.
— А копейка с рубля за хороший совет? — Спрашиваю, и голову чутка набок, и молчу, глаз не отвожу. Оно конешно не слишком-то вежественно — взрослый ведь мужик, да ишшо и староста.
Зато сразу понятно — сурьёзный разговор, а не детская ерундень. Попялилися, значица…
— За денежный совет не жалко.
Киваю ответно — как же, уважили! Хтя енто канешно так, ерундень. Не сильно-то и верю, что расстанутся хучь с копейкой в чужую пользу. Выйдет, так и выйдет, а не выйдет, так хучь обидку енту бутовские таить не будут.
— Там сейчас епидемия настоящая, — Снова прикладываюся к крынке, — будто сдурели все. Бегают со щитами, играются во всяких басурман. Спектакли ишшо хотят поставить про енту… древлееллинскую жизнь. Вот прям сейчас штоб, так может и немного заработаете. Так только, антирес поддержать да руки набить на поделках таких.
Вгляд старшего Гвоздя построжел, енто он и без меня знает. Эх… хотелося вовсе издали, да закругляться пора!
— Зато меньше чем через месяц детвора господская в гимназии вернётся, да и рассказывать друг дружке начнут, кто как летом отдыхал. Потом выйдут, а тута вы, бутовские. Да на возах щиты енти со шлемами и прочей харахурой. Што, не купят!? Да штоб не у одной гимназии, а прям вот у каждой, а?!
— Хм… — Степан Васильевич смял бороду в кулак, — хм… смотрите, никому тогда!
— Даже научить могу, — Пожимаю плечами, — сам не то штобы мастер, но кой-какие хитрости подскажу, што сам понял. Всё проще.
— Далеко пойдёшь, — Серьёзно сказал староста, пожимая мне руку, — если не прирежут.
До самого вечора почитай помогал, ажно умаялся. По хорошему, такие работы от тёмнышка до тёмнышка делают, но то по хорошему. А когда землицы не то штобы в обрез, но и не вдоволь, а рук рабочих с избытком, то всё, закончили. Не так штобы богато сена получается-то. Назад когда шли, прикинул, што и сколько.
Я так мыслю, бутовски ишшо и докупать придётся, не то скотина по весне на вожжах будет стоять, к стропилам привязанная. От бескормицы-то.
— Не устал? — Пхнул Гвоздь в плечо.
— Неа, — Улыбаюся. Пусть и не дружок, всё ж приятель, да и просто живой чилавек. Сложно бирюком сидеть, да только и поделками для дачных господ заниматься. Енто поначалу робинзонить интересно было, после Хитровки да больницы, где один никогда и не оставался. А так тяжко без живой души рядышком.
— В бабки [58]может?
— А и давай! — Загалдели вокруг бутовские мальчишки.
— Егор, ты как? — Особливо отмечает, во как! Лестно.
— Ага! Биток у меня всегда с собой, бабки-то одолжите?
— Канешна!
Подхватив кто грабли, кто вилы, унеслися вперёд, пока взрослые шли степенно, ведя свои неинтересные разговоры.
Кон расставили на улочке у избы старосты. Расставили бабки, Ленка Жердева ногой провела черту, от которой метать, и начали.
— … заступ, заступ! — Мало что не за грудки хватает Сомик другого игрока, даром что сам слабосилок мелкий. Горяч!
— Не было! — Орёт Ленка, она вроде судьи — как чилавек, который не играет сама, — Што я, слепая? Был бы заступ, так сразу сказала б!
— Слепая и есть!
— Моя очередь метать. Подкинув в руке залитую свинцом битку, примеряюся.
— Ну! — Не выдерживает один из супротивников.
— Гну! Под руку-то ори!
Снова примеряюся, и наконец кидаю, вытянувшись мало не в струнку. Залитая свинцом кость сшибает одни ударом две стоящие попарно бабки — гнездо, значица.
— Есть! — Довольный Гвоздь забирает их в нашу кучу, лыбится стоит. И мне азартно, ажно плясать хотца! Еле сдерживаюся… хотя зачем? Под смешки выдаю несколько коленец.
— Могёшь! — Восхитилась одна из глазеющих девок, што постарше, — Такие плясуны хорошие, они и в… — Наклонившись к подруге, она што-то говорит той на ухо, и та как дала смеяться! Тьфу! Кобылы! Начала, так оканчивай, а то ишь, секретики!
На шум вышли господа, которые из скубентов, двое. Они у старосты клетушку на лето снимают. Такой себе холодничок — ни уму ни сердцу, а пять рублёв за лето отдай! Питание отдельно. Копеечка к копеечке!
Почитай все бутовские так подрабатывают. Не пито не едено, а денюжка! Кто холоднички выстраивает специяльные, кто нормальную избу по соседству, а бывает, што и просто угол сдают. Ну енто кто победнее да пожаднее, так-то чужой чилавек в дому, оно как бы и не тово.
Оно б мне кто взялся объяснять в Сенцово, што господа нищие бывают, так и не понял бы. А на Хитровке насмотрелся. Вроде как и нищий, в отрепьях весь, а всё равно из господ! Гимназию окончил — значит, право на классный чин имеет.
Купец же иной хучь в сто раз богаче и умнее будет, а хренушки — не учился коли в господских специяльных школах, то и права на чин не имеет. «Степенство», а не «благородие», так-то.
И скубенты енти сейчас сами мало што не зубы на полку, а господа! Шинелишки старые, фуражки тож, едят через раз, а выучатся, так ух! Квартиру снимать будут, а не угол какой. Служанку наймут — штоб готовила-убирала, значица. Ну и жить с ей, куда ж без тово?
Школы енти специяльные, да учителя домашние, оно ж не просто так. Говорить с иным начинаешь, так у их мозги по-другому устроены. Не просто латыни всякие тама знают, а вообще. Вроде и рядом живут, среди чилавеков, а чужинцы как есть!
Постояли-постояли скубенты, за нами наблюдаючи, а потом один, который длинный, вперёд шагнул.
— Нас с товарищем в игру примете?
Переглядываемся… Оно как бы и да — бабки игра такая, што и енерал Суворов, говорят, с ребятишками играть мог, и в укор иму такое никто не ставил. Но как бы и тово…
— Бабки-то есть? — С сумлением в голосе спрашивает Гвоздь.
— Только биток, — Улыбается длинный, Сергей Сергеевич, — да и то по старой памяти больше, как талисман. Но мы выкупим у вас часть бабок, вы не против?
— Да как бы и пусть, — Пожимаю плечами, пока старостёнок сумлевается, Гришка Кузнецов тоже.
— А… пусть! — Соглашается Гвоздь.
Скубенты, который Сергей Сергеевич и Анатоль, играли плохо и вскоре продули.
— Да уж, — Видно, што им досадно, но с деньгами туго, по карманам не шарят и отыграться не просят. Ну и то! На гривенник почитай бабок купили, да и все их продули, худо ли!
Отошли в сторонку и сели просто глазеть. Анатоль который, ён в избу сходил, да книжку было принёс.
— Всё к девкам подкатывает, — Засмеялся Гришка негромко, — умственность показывает! А што умственность-то дурная, когда остального нетути, да и замуж не зовёт? Так, пустозвон дурной! Башка чисто колокол треснутый — вроде как большая и гул стоит, ан сразу видно, порченый!
А я как книжку увидел, так мало што не затрясся! Оливера-то Диккенсова прочитал уж, потом арифметику и листы разрозненные, но прям не то. Оливер-то, ён интересный, а енто так, даром што тоже буквы, хучь и другие. Игру бросил, да и подбираюся поближе, значица.
— … а это, милые девы, — Разливается Анатоль как тот соловей, что каркает, — великая поэма слепого певца Гомера… чего тебе, мальчик?
— Книжку поглядеть хотел, — А самого такая робость одолела, што прям я не я! И руки, значица, о порты обтираю — после бабок-то.
Видно, што Анатоль ентот не сильно-то и хотел книжку давать. Но тут дело такое — мы ему навстречу пошли, с бабками-то, теперича и должок как бы.
— Читать-то умеешь? — Насмешка в голосе вот прям чуйствуется.
— А как же! — Меня ажно вскинуло.
— Понимаешь, мальчик, — Анатоль, почуяв внимание, затоковал, постоянно поправляя очёчки, — есть книги, более подходящие тебе по возрасту и интеллектуальному развитию. Ещё в семьдесят пятом году в «Новой Азбуке» напечатали рассказ «Филиппок» под авторством графа Льва Николаевича Толстого. Боюсь, «Илиада» окажется несколько сложной для твоего понимания.
Насупился, молчу, и Анатоль, вздохнув вот прям напоказ, протянул мне книгу, почему-то открытой.
— Сотни воителей стоит один врачеватель искусный! Не… — Останавливаю чтение, засмущавшись, — я так, не шибко штоб искусный покамест! Так, по коровкам больше.
Анатоль почему-то замолк и только рот открыл, подержал так, и снова закрыл.
— Бойко, — Одобрил Сергей Сергевич, — Церковную школу окончил?
— Да ну, барин, смеёшси? Пятнадцать фунтов пшеницы за месяц отдай и не греши! В городе уже, по вывескам.
— Кхм… так бойко, и по вывескам? — В глазах интерес, но такой, што немножко не такой — как перед жучком интересным.
— Потом по газетам, — Пожимаю плечами, переминаяся под взглядами скубентов.
— И долго учился? — Анатоль, задавший вопрос, зачем-то наклонился.
— Ну… нет. Так просто — переехал из деревни, потом вывески, а потом всё, умею.
— Богата земля русская Ломоносовыми, — С чувством сказал Сергей Сергеевич.
— Агась! Только академиев по деревням нетути!
Двадцать третья глава
— Охо-хонюшки! — Проснувшись, спускаю босые ноги на циновку и крещуся от души на иконку, подвешенную в углу — от плеча до плеча, от макушки до пояса, с силой вжимая в тело сложенные щепотью пальцы, — Грехи наши тяжкие!
Опять снилася всякая гадость, но для разнообразия не про Ходынку, и то хорошо, а то устал уже. Не пойми што снилася — каша, а не сон. Какие-то мутанты, ядерный апокалипсис (знать бы ишшо, што енто такое!), живущие в канализации черепашки-ниндзя и я — чилавек, который паук.
Не впервой сниться такое, но я всё в сомнениях — нечистый насылает или Боженька предупредить хотит, как праведника. Иль просто так, потому как в голове понамешалося всякого. Вроде и спасал всяких-разных во сне, но паук, он же тово… или не тово?
Но по стенам было здорово — фух етак, фух! Только с паутиной неловко вышло — сперва руками пускал, а потом вспомнил, што пауки её через зад, и всё. Жопой, значица, паутину начал пускать. С голым задом по городу, оно как бы и не тово, хучь и в маске.
В церкву бы, на исповедь — душу облегчить, но што-то сцыкотно. Священники ж, оно тово, почитай што чиновники, только и славы, што власть духовная. Всё равно власть! Обязаны доносить, кто и што злоумышляет или о странном думает [59]. А меня всё такое собралося, што вот прямым ходом в монастырь на вечное заточение [60].
— Опять до рассвета проснулся, — Зевнув, прикрываю рот рукой, глядя на солнышко, только-только показавшее свои лучики. Встав, делаю несколько вялых движений руками — вроде как зарядка. Перестарался вчера с упражнениями — тестировал себя, значица, да ишшо и не выспался из-за снов дурацких. Ну и ладно, обойдусь сиводня. Так только, руками помахаю, штоб суставы не скрипели.
Ополоснулся в речке, проснулся наконец толком, и с некоторым сумлением оглядел вытащенные верши, не став даже вытряхать сонно открывающих рты карасей и нескольких мелких окушков, у одного из которых кто-то обгрыз хвост. Пусть! Чай, не протухнут в речке-то, доживут до обеда.
Сделал себе суп не суп, кулеш не кулеш, а так — варево из грибов, кореньев рогоза и прочего такого же, травянистого. В охотку-то иногда хорошо идёт, не всё ж время рыбу да раков.
На дачи мне сиводня сильно после полудня, так с Лизой козьемордой договорилися. Оно конечно, надо не столько мне, сколько ей. Но поскольку она, коза такая, каким-то боком сродственница владельцу дач, да и сама не из простой семьи, то и тово. Получается, што и мне надо. Нельзя ссориться-то. А ну как вякнет што девка, и пускать перестанут?
Сливки денежные с дач я уж собрал, сейчас всё больше по мелочи вожуся. Кому из бересты што на заказ, кому поднос под фрукты из лозы. Лук индейский могу сделать, стрелы. Мальчишки местные за доблесть щитают луки себе сами делать — вроде как испытание на настоящего индейца, а вот со стрелами хужей. Терпёж тута нужен, да понимание дерева. Да и сделаешь только-только, а стрела и тово, сломалася. А им лениво сидеть да делать што-то. Баре!
Не так штобы очень выходит, но токмо если сравнивать с тем, первым заработком. Кажный день — рупь, не меньше! Бывает, што и до трёшницы, так што неча Боженьку гневить!
И енто токмо денюжкой. Харахура ишшо всяка-разная, но уже в мою пользу, а не как тогда, так-то!
Фаина та толстомордая, с Лизкой и прочими раздружилася, значица. Они и так уже тово, а тут подставилася девка со старьём всяким, когда со мной торговалася. Не шибко их на дачах любят, оказывается.
Господа-то они господа, но из крещёных. Евреев, значица. Так бы оно и ерундистика, если бы скажем, по лечебной части обреталися, ну иль ещё какой умственной. Таких уважают, даже если и не крещённые. Умственные потому што.
А они, значица, по торговой части, да какой-то не такой, неуважительной. То откупщиками винными, то ишшо што такое же, людям не полезное, не душеспасительное. Кулаки-мироеды как есть, только што не сельские, а повыше взабралися, к самим господам. Как по мне, то же говно, токмо што кучка побольше и повонючей.
Ну и прозвали Фаину после тех торгов старьёвщицей. Ходит теперя одна, морду ото всех воротит да щурится нехорошо на былых подруженек. И припомнит, ей-ей! Такие не забывают ничего дурного, што им сделали. Сами если што, так сразу, удивиться даже могут потом, если им што припомнят. Они вроде как в своём праве, а другим ни-ни!
Жалко? Не… как вспомню то «не спортивно» от её батюшки, так ажно зло берёт. Стервь такой! Да и сама Фаина та ещё жабка, хищная!
Зато теперя если меняюся на што, так ого! Все помнят, што девку старьёвщицей прозвали. Не то штобы не торгуются теперя, но хлам всякий всучить не норовят. И вообще, с оглядкой — не голосом продавливают и авторитетом родительским, а вежественно.
Разложат, што поменять готовы, да и торгуются. Иногда попервой друг с дружкой меняются, а уж потом со мной, ну да то их дело.
Попив чаю, разложил свои богачества, полюбовался. Наменял! Рубах теперя четыре, и одна даже почти по росту, самую чуточку мала, в подмыхах треснула. Ничо, Мишке отнесу, расставит! Штанов двое, да ишшо те — Фаиного батюшки, меж ног протёртые. Жилетка хорошая, только што длинная, почти до колен. Картуз гимназический без кокарды, со сломатым козырьком, чутка великоват, но леп. Шинелка оттуда же, по осени пригодится, тоже на вырост. Ремня два, один даже почти новый, токмо пряжка отломана мал-мала.
По хозяйству топор, лопата железная, нож-косарь есть, из тесака солдатского переточеный. Тяжеловат, как по мне, зато ух! Я им так кручу иногда — представляю, как турка рублю, и потом его высокоблагородие господин полковник — слуга царю, отец солдатам, мне на грудь медаль вешает. Большую и на ленте!
Два ножика обычных и ишшо два таких, праздничных, господских. Ручки фу ты ну ты, а лезвия блестючие и кончики круглые. Красивые, страсть! Лезвие когда рукавом пошоркаешь, подышишь, так отражение свое чутка увидеть можно.
Господа, которы мелкие-то, пыталися объяснить мне, зачем такие. Объяснять-то они не горазды, хучь и гимназисты — понял только, што кончики круглые, штоб не порезали ково за столом. Экие нравы у их!
А чайник? Кастрюля, сковородка, бутылки стеклянные?! У хозяйки нормальной побольше-то будет, кто ж спорит. Ну так и я всего-ничего добром обзавожуся, а уже — вот! Домовитый потому шта, хозяйственный. Вот же повезёт бабе, на которой женюся!
Хозяйство есть, плясать могу здоровски, на кулачках чуть не первый на Москве среди годков. И цвиркать через зубы, тоже важно ведь! При разговоре вежественном, оно бывает, што и надобно. А я здоровски умею, бутовские все обзавидовалися.
Достал берестяной туесок, разложил на солнышке две пробки от графинов, медаль с собачьей головой, самонастоящую сыщицкую лупу — больщущую, сломанные часы в медном корпусе и каменную голову каково-то мужика, Цезаря. На Хитровке совру што-ништо покрасивше, вроде как родственник. Не зря ж менял!