— Не выдумывай, тут не о чем говорить, — вздыхает и, отвернувшись, пытается что-то рассмотреть в ночной черноте за окном. — Просто какое-то нехорошее предчувствие, но со мной такое случается. Не обращая внимание.
— Как хочешь, — пожимаю плечами, — но суп бесподобный.
— Правда? — смотрит на меня широко распахнутыми глазами, в которых плещется счастье.
— Правда, — улыбаюсь, набирая полную ложку восхитительной ароматной жидкости. — Мне кажется, никогда ничего вкуснее не ел.
И я не вру. В моем полуголодном детстве не принято было объедаться, да и нечем. Мать тратила все деньги на себя, своих дружков и шмотки, а после и на спиртное. Я крутился как мог: разносил газеты, мыл автомобили богатых толстосумов, помогал ребятам в авторемонтной мастерской. От голодной смерти меня частенько спасали родители Арчи: отец просил помыть его машину, за что щедро платил; мама нанимала мыть в ее магазине окна. А еще у них по воскресеньям на обед накрывался такой стол, что можно было слюной подавиться и от восторга задохнуться. И каждую неделю, с самого раннего детства, я был обязательным гостем их маленького праздника, где мог наесться от пуза, до темноты в глазах и головокружения. Ирма, мать Арчи, всегда подкладывала мне в тарелку лучшие кусочки. "Ты такой худенький, просто прозрачный, кушай, милый", — приговаривала самая добрая женщина на свете, глядя на меня полными затаенной печали большими зелёными, как у сына, глазами. Наверное, никто и никогда в моей жизни не был добрее, чем эта красивая, ухоженная бизнесвумен. Никто не заботился обо мне, но сейчас, сидя на этой крошечной кухне и поедая вкуснейший суп, чувствую такое тепло внутри, как будто мне снова семь, а ласковая женщина, сидя рядом, приговаривает: "Кушай-кушай, милый мальчик".
— Наелся? — спрашивает Птичка, разламывая ломтик хлеба на маленькие кусочки.
— Нет, — честно отвечаю, отодвинув от себя пустую тарелку. — Еще хочу. Если все остальное такое же вкусное, как и этот суп, то у меня инсульт от восторга случится.
— Не нужен нам инсульт, — смеется Агния и поднимается, чтобы положить мне еще что-то. — Ты мне живой и здоровый пригодишься.
— Согласен, живой и здоровый я гораздо эффективнее.
Она снова краснеет и отводит глаза, будто я сказал какую-то пошлость. Мне нравится это ее качество — покрываться румянцем от любого намека на интимный момент.
— Что у нас на второе? — спрашиваю, чтобы отвлечь девушку от смущающих ее мыслей.
— Паста и кордон блю, — ставит передо мной тарелку, от которой облачком распространяется вокруг, лишающий рассудка, аромат. — Надеюсь, тебе понравится.
— Шутишь? Конечно, понравится. Да мне уже нравится! — я в таком восторге, будто в лотерею выиграл.
Птичка заливисто смеется и поворачивается, чтобы налить мне кофе.
— А почему сама ничего не ешь? — спрашиваю у девушки, продолжающей издеваться над несчастным куском хлеба.
— Я, когда готовлю, часто пробую, — усмехается, не поднимая на меня глаз. — И вообще, люблю наблюдать, как другие едят и не переношу, когда на меня в момент трапезы смотрят.
— Птичка, ты меня стесняешься? Боишься? — спрашиваю, резко отодвинув от себя тарелку. — Мне почему-то казалось, что я не какой-то там другой, не посторонний человек в твоей жизни. Неужели ошибался? А если я прав, и ты действительно хоть что-то ко мне испытываешь, большее, чем к другим, то неужели нельзя расслабиться, черт возьми?
Она невыносимо долго молчит, но все-таки не выдерживает и поднимает на меня свои огромные глаза, в которых таится слишком много страхов.
— Нет, ты не ошибся, — говорит она тихо, — и я действительно кое-что к тебе испытываю. Если честно, то я ни к кому и никогда ничего подобного не чувствовала. Ты занял все мои мысли — я только о тебе целыми днями и думаю. Никогда не верила, что смогу нечто подобное ощутить — всегда считала себя кем-то вроде Снежной королевы. Но вдруг, в моей жизни, появился ты, и я совсем не знаю, что со всем этим делать. Иногда мне невыносимо тяжело думать, что ты-то ко мне ничего подобного не испытываешь. Да, вижу, что нравлюсь тебе, ты меня хочешь, а в остальном? Есть что-то большее, чем просто "нравится" и "хочу"?
Сижу, будто меня по голове кто-то ударил, настолько ее слова неожиданны. Не думал, что в этой хрупкой девушке может храниться такое большое чувство. Ощущаю ее печаль, неуверенность в себе, неподъемную груду комплексов — их настолько много, что она не верит, даже мысли не допускает, что ее можно полюбить.
— Знаешь, Агния, — протягиваю к ней руку и убирая за ухо блестящий, шелковистый локон, — ты мне сразу понравилась. Смешная и очень красивая девочка, которая упала на скользком порожке и чуть без ноги не осталась. Поверь, если бы я не испытал к тебе сильной симпатии, то никогда, ни при каких условиях, не стал с тобой возиться. Уловила мою мысль?
Птичка смотрит на меня, не отрывая взгляд. Не знаю, что она ожидала услышать, каких признаний добивалась, но явно не этого. Наверное, рассчитывала, что скажу: "Эй, детка, тормози! Ты нужна мне только на пару ночей. Засунь свои чувства в далекий угол, и давай просто получим удовольствие. К чему эти сложности?!"
— Думаешь, я каждой девушке даю прозвища? — улыбаясь, встаю в полный рост и захожу девушке за спину. Птичка сидит, словно закостенела: пошевелиться боится. Кладу руки ей на плечи и, медленно поглаживая кожу под тонкой майкой, пальцами чувствую, какая Агния горячая — просто пылает, как брошенное в костер полено. Чем дольше прикасаюсь к ней, тем тяжелее становится ее дыхание.
— Ты для меня не просто девушка, с которой я вынужден, не по своей воле, общаться по условиям контракта. Сама видишь, фотосъемка почти сразу перестала быть основной связующей нас нитью, превратившись в повод. И, кстати, единственное, что заставило меня согласиться — твоя кандидатура в качестве фотографа.
— Неужели? — ее голос тихий, и я чувствую легкую дрожь, прошедшую по ее слишком сексуальному телу. — Никогда бы не подумала.
— А ты подумай, — усмехаюсь, ощущая, как сильно волнуют ее мои прикосновения. — На самом деле, не знаю, что испытываю к тебе. Любовь ли это? Не хочу тебе врать, но одно ты должна уяснить: никогда раньше никто мне не был дороже тебя. И я знаю, что пропади ты из моей жизни, меня, наверное, разорвет изнутри. От боли.
Хочется, чтобы она поверила, чтобы поняла. Потому что мне сложно об этом говорить — не научен выказывать свои эмоции, разучился чувствовать. Однажды просто запретил себе любить — от этого одни неприятности. Но Птичка… то, что чувствую к ней ни на что не похоже — будто я долго находился под водой и, наконец, всплыл, получив возможность, впервые за долгие годы, надышаться.
С каждым моим прикосновением, с каждым поглаживанием она все больше расслабляется, как будто ее тело только этого и ждало.
— Что ты делаешь? — ее голос прерывается, словно в комнате разом закончился кислород.
— Догадайся.
Наклоняюсь и дотрагиваюсь губами до ее кожи — такой нежной и шелковистой. Мне нравится, что ее тело чистое — ни одного рисунка, ни одного тату. Контраст между нами заводит еще сильнее.
Каждый поцелуй, которым я "клеймлю" ее, отдается во мне сладкой болью — Птичка настолько прекрасна, что дух захватывает.
Вдруг она опирается руками о столешницу, резко поднимается и поворачивается ко мне лицом. Смотрю в глаза и меня поражает, насколько затуманен ее взор, сколько в нем желания. Если до этого момента еще мог сдерживаться и изображать из себя джентльмена, то сейчас внутри будто рушится плотина. Теряю контроль — возможно, всему виной алкоголь или огромные глаза, что манят и зовут, но я набрасываюсь на нее как голодный путник. Она нужна мне как никогда раньше. Как никто раньше.
Подхватываю ее под ягодицы — такие округлые и аппетитные — и усаживаю на стол. Она обхватывает меня бедрами и инстинктивно прижимается ко мне, от чего пульсация внизу живота становится невыносимой. На ней надеты, обтягивающие ее соблазнительный зад, короткие шорты, и я чувствую под пальцами шелк ее кожи, когда медленно провожу руками по бедрам.
— Ты невероятная, — шепчу, оторвавшись от ее губ. — Если я буду слишком груб, со мной такое случается, скажи.
— Помолчи уже, — Птичка запускает руки в волосы на моем затылке.
— Что ты со мной делаешь?
— Хочу тебя.
После этой фразы, сказанной тихим, глубоким голосом, все шлагбаумы летят к чертям. Срываю с себя футболку и помогаю снять майку той, кого желаю до безумия. Одно движение и белье тоже летит на пол.
Она широко распахивает глаза и, протянув руки, начинает водить пальцами по рисункам на моём теле. От каждого прикосновения кожа пылает, а кровь с шумом несется по венам, жидким огнем сжигая все на своем пути. Во мне больше нет сомнений — мое место здесь.
Запускаю руку в ее шорты и, ощутив под пальцами шелковистую кожу ягодиц, сильнее прижимаю девушку к себе. Второй глажу затылок, губами буквально поедаю ее. Я пью дыхание Агнии, забираю ее энергию, взамен отдаю свою. Мы как два сообщающихся сосуда и, черт возьми, я хочу, чтобы это длилось вечно.
Она, не отстраняясь и не прерывая поцелуя, находит руками пояс моих брюк и расстегивает его. Хочу попросить ее не торопиться, потому что, если она продолжит в том же духе, не выдержу — слишком высоко напряжение. Я так сильно возбужден, как будто мне снова шестнадцать, а Птичка — первая девушка в жизни, расстегивающая мне брюки.
Провожу рукой по ее позвоночнику, а она дрожит в моих руках. Хочу слышать ее — мне мало только чувствовать ее желание. Мне нужно, чтобы она кричала, называла моё имя, молила не останавливаться. Отрываюсь от ее губ и спускаюсь поцелуями все ниже и ниже, рисую узоры влажным языком, ищу на коже те заветные точки, которые помогут лучше узнать ее. Она опирается одной рукой о столешницу и запрокидывает назад голову.
— Ты мне доверяешь? — задаю вопрос, который не дает покоя.
— Я люблю тебя, — отвечает, глядя в потолок. — Ответила на твой вопрос?
Чувствую, как волна накрывает меня. Это счастье? Удовлетворение? Похоть? Не знаю, но сейчас мне настолько хорошо, что почти больно.
Покрываю поцелуями ее тело, медленно и мучительно, распаляю ее — сегодня не время для стеснения или страха. Хочу доказать, что ее доверие — именно то, что я заслужил, что все это не зря.
Одна маленькая пуговица отделяет меня от того момента, когда Птичка предстанет передо мной в своей естесственной, ничем не прикрытой, первозданной красоте. И не завидую тому, кто осмелится сейчас мне помешать — в любом случае, даже в случае землетрясения, остановиться не смогу. Агния и сама понимает, что назад дороги нет.
— Может, в спальню? — спрашиваю, между словами слегка покусывая ее живот.
— Филипп, ты слишком много разговариваешь, — тихо смеется, и от этого смеха кровь стынет. — Чем тебе здесь не нравится?
Мне не нужно особое приглашение: одной рукой расстегиваю ее шорты, второй — свои джинсы. Агния плавно выравнивает тело и помогает штанам упасть на пол.
— Ох, — только и говорит, когда понимает, что надевать нижнее белье сегодня не входило в мои планы.
Молчу, улыбаясь, наблюдая, как краска смущения заливает ее прекрасное лицо. Высвобождаю ноги из упавших брюк и, приподняв немного ее ягодицы, рывком освобождаю девушку от остатков одежды.
— Ты знаешь, что ты самая красивая девушка, что мне доводилось видеть?
Она не реагирует на мои слова, только еще сильнее заливается краской, словно ее в томатный сок лицом окунули.
А я стою, путешествуя взглядом по изгибам ее великолепного тела, и понимаю, что вся эта красота — только моя.
— Ты сводишь меня с ума, — снова подхожу к ней. Она сидит, закрыв глаза, и улыбается. Вижу, что она готова, чувствую тепло, исходящее от нее, дрожь. Не могу больше терпеть — это выше моих сил, поэтому медленно раздвигаю ее ноги и плавно вхожу. С каждым движением, толчком ощущаю, что до этого момента будто и не жил на свете. Она отдает мне всю себя, без остатка, открывает навстречу свою душу, а я понимаю, что не смогу уйти от нее.
Что бы ни ждало нас впереди, я не отпущу ее.
30. Пламенный привет
Утро проникает первыми солнечными лучами сквозь тонкие занавески, разукрашивая комнату в разные оттенки золота и серебра. Открываю один глаз и смотрю в потолок. Сначала в голове ни одной мысли, но постепенно события прошедшей ночи — и не только ночи, а и предрассветных часов — всплывают в памяти, заставив от смущения спрятать голову под одеялом.
Фил на меня странно влияет — я способна, оказывается, на смелые поступки. Я, кто бы мог подумать, еще та экстремалка. В мозгах переливающимися, горящими яркими огнями вывесками мелькают картинки того, чем мы занимались ночью. Неужели это была я — скромная, тихая девочка. У меня до Фила было два парня, с которыми отважилась лечь в постель, но ничего подобного тому, что испытала этой ночью, и близко не было. Ну, да, было приятно, интересно, но это и рядом не стоит с тем, что чувствовала в объятиях Филина. Он смог проникнуть в мою душу, дойти до самого дна и вытащить оттуда что-то, о чем и сама не догадывалась. Он доказал и показал, что могу быть смелой, рисковой. Самой не верится. И мне нравится новая я — как будто этой ночью перевернула страницу своей старой жизни. Что ждет за новым поворотом? Какой будет новый день, не знаю, но сейчас не боюсь, что Филин оставит меня одну.
Высовываюсь из-под одеяла и медленно поворачиваю голову в ту сторону, где лежит Фил. Он спит, лежа на животе и разметав руки в разные стороны. Трогательный, когда спит, беззащитный. Беру со столика фотоаппарат и делаю несколько снимков.
— Чего тебе спокойно не лежится, медоносная пчелка? Расслабься, — не открывая глаз, бурчит Фил. — Иди сюда.
Убираю вещь на место и ныряю в его объятия. Сейчас мне так уютно и хорошо, что мечтаю лишь об одном: пусть это утро никогда не заканчивается.
— Доброе утро, Птичка, — говорит, и его горячее дыхание обжигает шею.
Он прижимает меня к себя так сильно, что ребра подозрительно хрустят. Нет, я рада, конечно, что наши чувства взаимны, но это же не повод снова в травматологию ехать.
— Ты меня задушишь, — смеюсь, пытаясь удобнее устроить свое, измученное ночными акробатическими этюдами, тело.
— И правильно сделаю, — перекладывает волосы мне на плечо и целует в шею, от чего чувствую дрожь, пронзающую позвоночник. — Зато никому не достанешься.
— Как будто я собираюсь кому-то, кроме тебя доставаться, — фыркаю и целую его руку, обнимающую меня за шею.
— Ну, мало ли, — серьезно говорит Филин, покрывая мои плечи поцелуями и периодически прикусывая кожу. — Вон тот прыткий доходяга, который норовил меня мордой в снег окунуть, например.
— Ты о Кире, что ли? — не понимаю, почему Фил снова поднимает эту тему. — Мне казалось, что мы обо всем поговорили и все выяснили. Не нужен он мне, что бы он там не говорил и о чем не фантазировал. Если еще раз заговоришь в подобном ключе, не знаю, что с тобой сделаю.
— Выпорешь солдатским ремнем? — смеется Филин и, резко перекатившись, опирается на руки и прижимает меня к кровати.
Я в ловушке его рук и, если честно, избавляться от этого плена не имею ни малейшего желания. Мысль, что Фил ревнует меня, будоражит тайные желания.
— Надеюсь, понятно, что теперь ты только моя? — хриплым голосом спрашивает, убирая с моего лица пряди волос.
— Понимаю, — киваю и сглатываю, закусив нижнюю губу. — И совсем ничего не имею против.
— Вот лежишь такая, голая вся, прекрасная как сладкий сон, губу закусываешь и в глаза преданно смотришь, — ухмыляется, поглаживая мою щеку. — Ты сводишь меня с ума. Никогда никем не был одержим, никого не хотел больше. Стоит только подумать о тебе и в штанах становится тесно. Ты меня приворожила?
— Делать больше нечего, — говорю и, приподнявшись, целую его в колючий подбородок.
— Птичка, ты потрясающая, — шепчет перед тем, как накрыть мои губы своими.
Как только он целует меня, мир вокруг перестает существовать — пусть сейчас камни с неба начнут падать, какое это имеет значение, когда руки Филина прижимают меня к его телу?