— Ты очаровательна, когда злишься! Я, кажется, говорил тебе это. Но еще краше ты, когда ревнуешь. Я и не думал, что в моей маленькой Эе кипят такие страсти! Я счастлив, Эя!
— Я ревную?! — возмутилась я, ощущая, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди. — И не думала!
— Ревнуешь-ревнуешь, моя маленькая страстная львица…
— И не думала! — воскликнула я. — Хочешь, чтобы я посмотрела? Вот, пожалуйста, пф-ф…
Я поддела замок ногтем, стараясь, чтобы руки не дрожали и не выдали меня. Ну, вот за что он так со мной? Но я покажу, что леди умеет держать лицо… Я докажу…
В следующий миг леди взвизгнула и подпрыгнула на сиденье.
Медальон Андре раскрылся, распавшись на две овальные половинки.
С одной на меня смотрит детская мордашка с пухло-малиновыми щеками. Огненные локоны выбиваются из-под чепца.
Со второй — моя миниатюра на фоне золотистого поля. На мне светло-коричневое платье с голубыми вставками спереди. Рукава длинные, но плечи открыты. Я стою боком, повернула голову на длинной тонкой шее. Волосы распущены, локоны огненным каскадом струятся по спине. Этот портрет писали прошлым летом, мама заказала для семейной галереи. Но как его миниатюра оказалась у Андре?
— Я с тетей Иолантой был в переписке, — пояснил Андре, стоило мне поднять на него глаза. — Попросил ее заказать для меня миниатюру…
— Мама ничего мне не говорила, — пробормотала я.
Положила голову на плечо Андре, подняла медальон к глазам — на семейных портретах я намного лучше, чем в жизни.
Андре снова словно прочитал мои мысли.
— Ни одно перо не способно передать твоей красоты, моя маленькая Эя. Но эти портреты — все, что у меня было. До вчерашнего вечера.
Он сжал мои плечи, прижимая к себе. И мне так хорошо-хорошо стало. Надо же, какая я глупая. Он ведь говорил, что всегда любил только меня. Что заставило меня снова усомниться в нем?
Сквозь сладкую дрему я услышала:
— На тебе кулон со святой Иулией? Никогда бы не заподозрил тебя в набожности.
— Андре… — сказала я виновато и хотела было поднять голову, но ее бережно придержали, не давая мне это сделать.
— Отдыхай, Эя. Все в порядке, не думай, что меня это расстраивает. К Богине приходят по велению сердца, а не по принуждению. Разве был у тебя шанс по-настоящему полюбить Ее и всех святых праведниц, если детей с детства истязают изнуряющими службами и не всегда увлекательной церковной литературой, а как подрастут — еще правилами приличия и постами, — озвучил Андре мои мысли. — Так что все в порядке, я просто удивлен, увидев у тебя на груди святую Иулию.
— Это Мила заставила надеть, — пробормотала я. — Она боится за меня, ну, из-за угрозы нашествия оборотней.
— Понятно.
— И я боюсь, Андре, — прошептала я, поднимая голову, заглядывая будущему мужу в лицо. — Тогда, на охоте… Я никогда не видела оборотня так близко. И я боюсь, что за него оборотни будут мстить.
Андре коснулся губами моего лба.
— Волки не будут мстить за него, — сказал он твердо.
— Почему ты так уверен?
— Просто верь мне, Эя. И ничего не бойся. Тебе ничто не угрожает, пока ты со мной.
Я прижалась к нему покрепче, вдохнула знакомый аромат ладана и трав, и наконец заснула.
* * *
Я проснулась оттого, что карета не двигалась. Раньше она мягко покачивалась на поскрипывающих рессорах, а сейчас встала.
Проснувшись, я поняла, что стоим мы уже какое-то время, а еще ощутила зов натуры. Боги, как сказать об этом? И тем более как сделать?
Я приподнялась на сиденье — оказывается, я лежала, вытянувшись по всей его длине, заботливо укутанная шерстяным покрывалом. Под головой — подушка.
Рядом, на полу, раскрытая сумка с моими вещами, собранная Милой.
Раздался стук, словно по дереву топором ударили.
— Тише, миледи разбудишь, — раздалось снаружи.
— Миледи сейчас проголодается и встанет, — прозвучал голос Андре.
Только сейчас я поняла, что в карете одна. Мотыльки заботливо притушены, занавески задернуты, создают приятный полумрак.
Я посмотрела через щелку в занавесках — на улице один из кучеров рубит дрова, другой стоит на коленях, склонившись над костром. Андре, без камзола, в одной лавандового цвета рубахе навыпуск и фиолетовых штанах волоком тащит вязанку хвороста.
Он бросил ее возле костра и отошел куда-то.
Я открыла сумку и вытащила оттуда длинную, до середины голени, тунику с разрезами от бедра. Горловина, рукава и подол, включая разрезы, оторочены светло-зеленой каймой, сама же туника светло-коричневая.
Черт с ним, с платьем, сейчас не до этикета. Встала, потянула шнурок сзади и выскользнула из платья, аккуратно сложила его и положила на спинку сиденья. Быстро накинула тунику. К стоянке готова, и судя по ощущениям, очень-очень готова!
Стоило мне открыть дверь, как мне протянули руку и помогли выйти по узеньким, только боком встанешь, ступенькам. Специально он, что ли, меня караулил?
— Доброе утро, мисс Лирей, — сказал Андре, склоняя голову.
Кучеры тоже поприветствовали меня, один даже приподнял шляпу.
Я присела в книксене, чувствуя себя глупее некуда. Андре между тем продолжал, улыбаясь:
— Точнее, уже добрый день. У нас короткая стоянка, только чтобы позавтракать и снова в путь. Вон с той стороны — ручей, можно умыться и привести себя в порядок. Долго не задерживайся, а то трое голодных мужчин умнут твою порцию.
Кто-то из возниц одобряюще хмыкнул.
Я снова присела, ощущая себя глупо, и двинулась в направлении, указанном Андре.
Умывшись, пожевав горьковатую палочку, пропитанную эфирными маслами мяты и эвкалипта, и прополоскав рот, я вернулась к месту стоянки. Мы сделали небольшой крюк по лесу, и сейчас от дороги карету надежно укрывает молодая рощица. Лошади жадно хрупают овсом прямо из мешков, подвешенных к мордам.
Когда я вернулась, Андре и оба кучера — кажется, их зовут Джен и Стал — приподнялись. Возницы явно решили отойти, но я робко попросила их вернуться.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. В дороге рамки этикета, несколько, мм, шире.
— Да мы ничего, миледи, мы тут, рядышком…
— Останьтесь, пожалуйста, — сказала я и зябко поежилась. Вода в ручье ледяная, а весна еще не вполне вступила в свои права, и, несмотря на яркое полуденное солнце, кое-где в лесу лежат талые полянки снега.
— Миледи — своя, ребята, — довольно сказал Андре, помогая мне устроиться на полене, накрытом покрывалом. — Видели бы вы, как ловко она стреляет из лука! Между прочим, прямо из седла! В детстве сельские ребятишки звали ее маленькой амазонкой.
Я вздохнула. Ну, хорошо хоть про фею Эю не вспомнил.
— Андре, — мягко сказала я. — То есть герцог де Шеврез…
— Понял-понял, молчу, — сказал Андре и протянул мне высокий походный кубок, над которым витал невероятный аромат.
Когда я изумленно вытаращила на него глаза, довольно пояснил:
— Да-да, кофе. Собственноручно сварил в котелке. Для тебя.
У меня все слова закончились. Какой же он!
— Хоть и гадость редкостная получилась, леди, — буркнул Джен, и Стал закивал, подтверждая слова друга.
Андре поморщился.
Я отхлебнула из кубка. Горький, ароматный, чуть с кислинкой, мм, прямо как я люблю!
— Невероятно вкусно, — сказала я Андре. — Спасибо.
— Понял?
Андре обернулся к кучеру, подбоченившись.
— Ну, это миледи из вежливости. По мне так пойло пойлом, — пробурчал Джен.
— Что ж пил тогда? — спросил Андре.
— Так ведь интересно, что вы там, господа, пьете да нахваливаете, — пояснил за товарища Стал и поморщился: — Правда, гадость невероятная. Горькая, аж челюсть сводит… По мне, так лучше горячего эля ничего нет.
Я не выдержала, прыснула, Андре тоже хмыкнул.
— Приедем в трактир на ночь — получите.
Джен довольно крякнул и затолкал в рот оставшуюся половину бутерброда.
Андре заботливо протянул мне ломоть черного хлеба с куском ветчины, сыром и огурцом.
Глядя, как ловко управляются с этим нехитрым угощением мужчины, я поняла, что дико проголодалась.
Закрутила крышку на походном кубке, чтобы любимый напиток не утратил драгоценного тепла, и ухватившись двумя руками за бутерброд для какого-то великана, вгрызлась в нежное, как крем, мясо, сыр, пышный хлеб. Огурец хрустнул на зубах, конечно, мне одного такого бутерброда за глаза, но, боги, до чего же вкусно!
— Это правильно, — одобрительно крякнул Стал, — не то что эти барышни: настругают себе тоненькими полосками и выуживают одну траву, что те козы, прости господи! Дескать, от мяса толстеют. А ведь баба, то есть леди, я имею в виду, она непременно в теле должна быть, да что там в теле, чем толще, тем сподручней, а эти современные барышни, тьфу, ведь соплей перешибешь, ансамбль «Погремим костями»!
— Стал!
Андре вытаращил глаза на возницу, а мои плечи затряслись, бутерброд упал на колени, я зажала рот обеими руками.
Андре принялся стучать меня по спине, думая, что я подавилась.
— Ты видишь, что натворил, дурень! — гаркнул Джен на Стала и, недолго думая, отвесил тому подзатыльник.
Стал звучно икнул, чуть не свалился в костер и ответил Джену, ударив того в ухо.
Я, задыхаясь, замахала на Андре руками, мол, хватит, хватит! Тот и сам уже понял, что я захожусь от смеха, сдвинул брови, плотно сжал губы, но, увидев, что я вот-вот покачусь по земле, и сам запрокинул голову и расхохотался.
Из моих глаз брызнули слезы, я замахала в лицо руками, но это не помогло. Из рта раздался только тонкий стон, и следующая волна хохота заставила согнуться пополам.
— Придурок, — буркнул Джен на товарища, тоже складываясь от смеха.
А громче всех гоготал сам Стал, приговаривая:
— Вот это дело! Вот это по-нашему! Если баба не смеется, она ведь невесть что там себе надумать может!
— Хватит, — попросил его Андре, отсмеявшись, и погрозил обоим кулаком.
— Нет, Андре, пожалуйста, — попросила я, собирая с колен остатки бутерброда. — Я давно так не смеялась!
Долго не рассиживались. Тем более что бутерброды исчезли все до единого. Оба кучера поглядывали на меня одобрительно, а когда я помогла убрать импровизированный стол, собрав объедки в один мешок, и отнесла их к подножию развесистого дерева для бойких белок, и вовсе приняли меня за свою.
Я видела, как Джен одобрительно подмигнул Андре, когда думал, что я не вижу, тот в ответ нахмурил брови, но все равно не смог сдержать улыбки. А мне стало так радостно на душе оттого, что Андре так запросто держится со своими людьми.
Мама никогда не ставила себя выше прислуги. Да и отец, насколько я помню, тоже. В кого эта спесь у Виталины — непонятно, но здесь они с герцогом Эберлеем нашли друг друга. Что ж. Пусть будут счастливы, подумала я.
Потому что, несмотря на то что дом отдалялся от меня все дальше и дальше, я как никогда-никогда была счастлива, прямо до кончиков пальцев счастлива, прямо невероятно счастлива! Дай Богиня и Виталине того же!
Вспомнив Микаэлу и слюнявые губы Оуэна Рьвьера, я брезгливо поморщилась. Надо будет обязательно написать Микаэле, чтобы остерегалась его, чтобы сто и один раз подумала, прежде чем принимать его предложение! Что-то подсказывает мне, что он не сделает сестру счастливой…
Как он сказал тогда? Меня ищет зверь? Стал сказал бы: пьяный придурок, и был бы прав, между прочим!
Налетевший порыв ледяного воздуха заставил поторопиться.
Когда я подошла, оба возницы уже сидели на козлах, Андре ждал у открытой кареты. Подал мне руку и подхватил за талию, помогая подняться внутрь, и я ощутила, как сердце забилось чаще, а дыхание перехватило.
Похоже, что-то подобное произошло и с Андре, потому что, когда он уселся напротив меня, я увидела, что он часто дышит и смотрит на меня так, что щеки сами собой вспыхнули.
Андре протянул мне закрытый дорожный кубок.
— Ты не допила кофе, — сказал он, и голос его прозвучал хрипло.
Я взяла кубок из его руки, наши пальцы на миг соприкоснулись, и меня словно пронзило током.
Смущенно потупившись, я открыла крышку и пригубила кофе.
Андре перевел взгляд в окно, отдернул занавеску, и я заметила, что и его щеки тоже алеют.
— Долго нам ехать? — спросила я.
Андре достал карту, расправил ее на коленях.
— Трое суток до границы с Беспьером, по нему два дня, и пересечем границу Делла-Рова. И через два дня будем в замке.
— Так долго…
— Да, Эя, верхом было бы быстрее, как минимум в два раза, но, боюсь, это не для тебя.
— Что значит, не для меня? — возмутилась я. — Сам говорил, я прекрасно сижу в седле!
— Ты — настоящая амазонка, — подтвердил Андре. — Я от своих слов не отказываюсь, но ведь сама говорила, что всю зиму провела в башне…
Я прислушалась к ощущениям — бедра до сих пор болят, и поясница ноет. Прав Андре, не выдержать мне такого темпа.
— Другое дело, когда захочешь размяться — милости просим, можно проехаться верхом. Сейчас дорога не очень, да и размыло ее вчера дождем, но после Ресталы, небольшой, к слову, и занятный городок, дорога будет лучше, и тогда…
— Я была в Рестале совсем маленькой, — сказала я. — До сих пор помню вкус кривых засахаренных орешков и пирожков с малиной… И ярмарка! До чего же чудесная была ярмарка! Бродячие менестрели давали представление о его величестве, было остроумно и весело, и еще у них танцевал медведь, и столько людей, и все такие нарядные и веселые…
— Эя, я понимаю, куда ты клонишь. Мы обязательно съездим в Ресталу, после, вместе, и вообще, если тебе так нравится путешествовать, проедемся по все окрестным и не только, землям. Но сейчас мы не сможем там остановиться. Прости, моя маленькая Эя, никак.
Я вздохнула.
— А где мы остановимся, чтобы переночевать? Или будем ехать всю ночь?
— Нет, эту ночь проведем по-человечески, — сказал Андре. — Ребятам, да и лошадям, надо дать отдых. Будем останавливаться на ночлег через ночь. В этот раз заночуем в Граге. Тебе там понравится, жаль, что мы особо его не посмотрим.
— Ну ладно, — сказала я. — Разве я не понимаю? А расскажи, где еще остановимся? Хоть послушаю.
Рассказчик из Андре всегда был замечательный. Я даже его пересказ святых писаний слушала с раскрытым ртом. Внимая его рассказам о местных городах, селениях, графствах, которые проплывут мимо нас, точно ледяные глыбы северного моря, я подумала, как мне все-таки повезло с ним!
В Рестале он выскочил на минуту из кареты и, когда запрыгнул обратно, протянул мне два кулька — один с засахаренными орехами, а другой с пирожками.
— Куда мне столько? — посетовала я после того, как робко клюнула его в щеку. — Разве что к концу путешествия я не смогу пролезть в эту дверцу.
Андре рассмеялся, а я на следующей стоянке щедро разделила сладости на всех, поделившись ими со слугами.
— Черт-те что эти барышни напридумывают, — пробурчал Стал, — разве ж это еда?
И высыпал все содержимое кулька в рот. Но вид у него при этом был довольный.
Я не заметила, как прошел день, и усталости к вечеру тоже почти не ощутила. Как и обещал Андре, после Ресталы мы славно проехались верхом и, обогнав карету, успели поцеловаться под цветущей яблоней, на узких деревянных мостках над рекой. Очень романтично.
В Граг въехали, когда уже стемнело.
Трактирщик и его жена — оба статные и какие-то даже похожие между собой, так бывает, когда люди долго и счастливо живут вместе, — оказывается, ждали нас.
— Какая радость, милорд! Мы, как только получили голубя от вас, сразу приготовили вам с леди лучшие апартаменты. Миледи, вы без камеристки? Ах, понимаю, молодожены! Куда вам еще кто-то? Так вот, мы сразу же подготовили для вас наши лучшие покои! Миледи, раз вы без камеристки, позвольте предложить вам в помощь нашу дочку. Эй, Марена, поди сюда! Проводи леди в ее покои. Я уже приказала натаскать наверх горячей воды, помоги леди помыться с дороги!
Все это жена трактирщика протараторила на одном дыхании, у меня даже голова закружилась.
Я неловко закуталась в плащ и переступила с ноги на ногу.
Андре благодарно улыбнулся хозяйке и сказал мне: