— А ты меч бы убрал пока. Чует моё сердце, намашешься ещё железякой своей, — сердито сказала она и, поочередно кивнув на притихшего мешу и лесовика, безразлично наблюдающего за происходящим, добавила уже мягче: — Тебе от этих двоих вреда никакого не будет.
Недоверчиво покачав головой, Добрыня все-таки решил не спорить и нехотя убрал оружие.
Убедившись, что ворожея не смотрит в его сторону, меша скорчил плотоядную гримасу и погрозил дружиннику кулаком, словно говоря этим, что не простил незаслуженной обиды.
Добрыня равнодушно пожал плечами.
— Здесь деревня была, —заявил вдруг старик горестно, — люди жили. Не лучше и не хуже, чем другие. Со своими горестями и радостями. Ни плохие, ни хорошие. Обычные люди. А потом сюда зло пришло. И не стало ни деревеньки, ни людей, ни, кхм… Других.
Лесовик замолчал, скорбно вздохнув. В печальном взгляде старика промелькнула невысказанная обреченность, тут же сменившаяся молчаливой мольбой.
— А зло откуда взялось? — осторожно спросила Ялика, внимательно разглядывая колышущуюся стену туманного варева.
— Я лесовик, — невесело заметил дед, покачав головой. — За лесом слежу, почём мне знать-то? Я в деревню эту и не заглядывал даже. Какое мне дело до людей и дел их? Был бы домовым или овинником каким, может и подсказал чего дельного, только вот и те, и другие заодно с людьми в месте этом проклятом без следа сгинули.
— Но что-то ты знать должен, — нетерпеливо оборвала его причитания ворожея. — Иначе из леса своего и носа не показал, а тем более не стал бы с нами беседы вести.
Старичок скривился, словно его поймали за чем-то неподобающим, шмыгнул носом и, рассеянно достав из бороды сучок, согласно кивнул, принявшись внимательно разглядывать свою добычу.
— Твоя правда, — недовольно буркнул он. — Кое-что и мне ведомо. Приходил сюда мужичок некий, к мастеру одному, что кукол дивных творил своим умением. Зачем приходил? То мне неведомо. Только выставил его мастер взашей, не солоно хлебавши. А наутро суженую его мертвой нашли. Мастер ее хоронить наотрез отказался, видать, умом от горя повредился. Дома с хладным трупом заперся, никого не пуская. А следом хворь непонятная по деревне пошла, жизни собирая. Мнится мне, что не хворь это была, а колдовство черное, проклятием гнилым наведенное.
Добродушно улыбнувшись, лесовик бросил хитрый взгляд на ворожею. Сучок в его руках вдруг ожил, пустив свежие отростки, тут же покрывшиеся молодой изумрудной зеленью. Воткнув саженец в землю, старичок удовлетворенно хмыкнул и лукаво подмигнул.
— Пусть растёт мне на радость, — заявил он, отряхивая руки.
— Пусть растёт, —терпеливо согласилась Ялика. — А дальше что было?
— Дальше? — непонятливо переспросил лесовик.
— После того, как хворь появилась? — стоически подсказала Ялика.
— Так, ведомо, сельчане мастера на вилы поднять хотели. Только туман этот клятый случился. Видать, в нем все головы и сложили, — старик попытался отряхнуть замызганную рубаху, но, видя тщетность своих попыток, досадливо скривился и продолжил. — Вчера вот дружинники по утру заявились. Уж как я ни старался их предупредить, чтобы сюда носа не совали — и тропинки путал, и ноги коням корнями оплетал, и стращал зверем лесным, а все одно деревню эту, окаянные, нашли на свою голову. В туман сунулись, только двое подранными обратно и вернулись. Уж не знаю, что за чудище там поселилось, но, видать, мечи для него все равно, как щепка супротив доспеха доброго.
— Ну, так чего ты им сам-то все не рассказал? Стращал он! — вмешался в разговор разгневанный Добрыня.
— Так не положено! — по-простецки заявил дед, осуждающе нахмурившись. — Где ж это видано, чтобы лесовик перед людом за просто так являлся?
— Ох, и дурень, — критически заметил меша, бросив выразительный взгляд на дружинника. — Он перед тобой-то появился только из-за того, что ты вместе с ней пожаловал, — меша кивнул на ворожею.
— Хватит, — оборвала начавшуюся перепалку Ялика, устало закатив глаза.
Добрыня и меша тут же насупились, принявшись перекидываться гневными взглядами.
— Дедушка, — обратилась ворожея к незлобиво посмеивающемуся лесовику. — А откуда ты-то это знаешь?
— Овинник рассказал, — пояснил тот печально. — Еще до того, как туман пришел. Теперича-то он, должно быть, в лапы чудищу попался. А я говорил ему — уходи, пока не поздно, а он заладил, мол, на кого хозяйство брошу… Дурень неразумный.
Ялика нахмурилась, пытаясь уложить в голове рассказанное лесовиком. По всему выходило так, что появление неведомого чудища, погубившего и деревню, и сунувшихся туда дружинников, было как-то связано с таинственным незнакомцем и печальной судьбой мастера-кукольника, потерявшего возлюбленную. Неужто и вправду все случившееся — результат черного проклятия, как и говорил лесовик? Вот только откуда взялись те создания, что так походили на вестников демона, когда-то давно пленившего Мортуса? Неужели это порождение хаоса и смерти все-таки нашло лазейку в незримом барьере, прежде надежно защищавшем реальность от вторжения извне? Может, не так уж и не прав был полусумасшедший провидец, говоря о скором конце этого мира? Неужто, Боги действительно бросили своих детей на поругание неведомому чудовищу?
— Я иду туда, — наконец-то решилась ворожея, откидывая прочь пелену тяжелых раздумий.
Остолбеневшие меша и Добрыня даже не успели ничего возразить, как белесая стена колышущегося тумана поглотила сделавшую отчаянный шаг Ялику.
— Пусть идет, — как ни в чем не бывало, заявил лесовик, останавливая ринувшихся следом товарищей ведуньи. Старик небрежно махнул рукой, и взметнувшаяся вверх трава мгновенно оплела ноги бесенка и дружинника, повалив на землю.
— Пусть идет, — добродушно повторил лесовик. — Она вернется, а вот вы — нет. Она ворожея, а, значит, побольше вашего знает и может. Да и защищает ее кое-что, вам неведомое. Может, и найдет она там что-то, что поможет чудовище побороть. А вот вы только сгинете зазря.
Едва туман с голодным чавканьем сомкнулся у Ялики за спиной, как отчаянная решимость, еще секунду назад толкнувшая ее на безрассудный шаг, испарилась, не оставив и следа. Налетевшая волна страха и какого-то запредельного отчаяния заставила сердце ворожеи сначала испуганно замереть, а потом сорваться в безумном галопирующем ритме, перебивающем дыхание и будто бы разрывающем грудную клетку. Ноги отказались идти вперед, наливаясь неподъемной тяжестью и прирастая к земле. Больше всего хотелось развернуться и бежать. Бежать, сломя голову, не разбирая дороги и не оглядываясь. Все равно куда, лишь бы подальше от вьющихся подобно выводку ядовитых змей языков тумана, сковывающего тело и оплетающего разум невидимыми, но вполне осязаемыми путами липкого страха.
Больше всего окружающая действительность походила на изнанку мира. Здесь тоже безраздельно властвовала смерть. Но не дремотное спокойствие упокоения, которым рано или поздно заканчивается земной путь всего живого, а чуждое самой жизни кошмарное ощущение бессмысленной, жестокой погибели, за которой последует лишь безграничная тьма всеобъемлющей, вечной пустоты, лишенной какого бы то ни было сострадания или жалости. Безвозвратная смерть не только тела, но и души. Смерть без надежды на избавление от медленно пожирающего человеческую сущность мрака.
С великим трудом преодолев сковавшее взбунтовавшееся тело оцепенение, Ялике удалось сделать крохотный шаг вперед. Сразу стало легче. Отступил завладевший плотью озноб, а к обезумевшему от страха сознанию вернулась способность ясно мыслить.
Словно испугавшись вновь разгоревшейся решимости ворожеи, туман вдруг поредел, отпрянул куда-то в сторону, застыв молчаливой стеной на самом краю видимости.
То ли разыгравшееся воображение сыграло с ней злую шутку, то ли среди клубов невесомой дымки и вправду скрывалось нечто, но Ялика вдруг разглядела в бурлящей пелене какое-то дерганое, ломаное движение. Впрочем, тут же прекратившееся, стоило только сосредоточить на нем взгляд. Послышалось невнятное металлическое дребезжание и стремительно удаляющийся дробный перестук, будто бы что-то многоногое пробежало где-то рядом, старательно не показываясь на глаза. Прогнав прочь остатки страха, Ялика быстро зашагала по тропинке, вспыхивающей мертвенным светом у нее под ногами с каждым сделанным шагом.
Деревенька встретила ворожею молчаливыми остовами сгнивших домов, неприветливо разглядывающих незваную гостью пустыми глазницами окон. Казалось, сама тьма, поселившаяся в глубине оконных проемов, провожала взглядом безрассудную чужачку, осмелившуюся нарушить границы ее мрачных, скованных мертвым оцепенением владений.
К немалому удивлению ворожеи, один из домов оказался совсем не тронутым царящим вокруг гнилостным разрушением. Окна избы лучились теплым мягким светом, ласково приглашая войти внутрь.
Ничуть не сомневаясь в том, что перед ней дом того самого мастера, Ялика толкнула тихо скрипнувшую дверь и обомлела. Прямо посреди тускло освещенной горницы на грубо сколоченном столе неподвижно лежала девушка в красном свадебном одеянии. Без сомнений, она была мертва. Ялика настороженно подошла ближе, не сводя пристального взгляда с мертвенно-бледного, лишенного малейших признаков жизни лица покойницы. У изголовья мертвой девушки, медленно покачиваясь в такт едва заметным движениям воздуха, горела полуоплывшая свеча, света которой едва хватало на то, чтобы рассеять густой затхлый мрак, наполнявший горницу. Вокруг стола в беспорядке, будто бы от неожиданно ворвавшегося урагана, валялись исписанные листы пожелтевшей бумаги.
Наклонившись, ворожея взяла один из них.
«За что? — прочитала она, с трудом разбирая в слабом свете написанные мелким торопливым почерком слова. — Почему она? Неужели существо из моих ночных кошмаров оказалось настолько мстительным, получив отказ, что решилось отобрать у меня то единственное, в чем и заключался смысл жизни, вознамерившись сломать мою волю? Или это был тот слепец, что приходил просить за своего отвратительного хозяина, скрывающегося на дне мировой бездны? Уже неважно. Она мертва. А скоро умру и я. И тогда голодный демон, поселившийся во мне, наконец-то вырвется на свободу, на веки вечные завладев моей душой и получив столь желанную ему плоть, мою плоть. Может, он и первородный, как говорил незрячий — но точно не бог, способный подарить спасение, а ненасытное, изнывающее от вечного неутолимого голода зло…»
Озаренная внезапной догадкой, Ялика отбросила прочитанный лист и суетливо подняла другой, в надежде найти подтверждение своим предположениям.
«Больше всего я боюсь, что, получив отказ, оно заберет у меня то единственное, ради чего я продолжаю жить, мучимый непрекращающимися кошмарами, каждую ночь сводящими меня с ума. Раньше оно только наблюдало. Молчаливый черный силуэт на фоне языков пламени, жадно тянущий ко мне свои руки… И зачем я ему? Вместилище… Так сказало оно однажды…»
Увлекшись чтением, ворожея не заметила, как тело мертвой девушки беззвучно дернулось, медленно повернуло голову и, мерцая, растворилось в воздухе, чтобы в следующую секунду появиться уже сидящей на краю стола. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь размеренным дыханием углубившейся в чтение ворожеи, ноги покойницы опустились на пол. Она встала, неторопливо, будто прислушиваясь, склонила голову набок и судорожно открыла рот, будто бы пытаясь выдохнуть.
Свеча, мигнув, погасла. Ялика отбросила листок, с тревогой вглядываясь в жадно накинувшуюся на нее тьму. Где-то зашуршало. Донеслись чуть слышные шлепки босых ног по полу. Ворожея испуганно попятилась назад, к двери. Тихий, едва уловимый шепот, больше похожий на частые сбивчивые выдохи, пронесся по окутанной непроницаемой темнотой горнице. Невнятный, обволакивающий, проникающий в сознание — он будто бы доносился со всех сторон разом, пульсируя в голове подобно морскому прибою.
Потухшая было свеча вдруг снова вспыхнула, неумолимо вырвав окружающее из цепких лап непроглядной тьмы.
Кто-то нещадно схватил ворожею за плечи и резко развернул. Прямо напротив обмершей Ялики оказалось бледное лицо покойницы. Ворожея вскрикнула и попыталась вырваться из ее объятий, сдавивших, словно тисками. Мертвая девушка нечленораздельно захрипела, силясь что-то сказать. Из ее глаз хлынули черные вязкие слезы, которые, медленно стекая по щекам, срывались с подбородка и тягучими дымящимися кляксами расползались по платью покойной.
— Освободи меня, — наконец разобрала Ялика замогильный шепот, пульсирующий в голове.
В следующую секунду мертвая девушка отрывистым движением запрокинула голову назад и безвольной грудой плоти рухнула на пол. Из открытого рта, перекошенного нечеловеческой мукой, вырвался поток извивающихся, покрытой гнилостной слизью личинок. Ком отвратительных созданий в мгновение ока скрыл под собой тело покойницы.
Пламя свечи медленно опало, едва не погаснув. Отступившая было тьма вновь затопила окружающее почти непроглядным сумраком.
В неверном свете, среди копошащихся у ее ног личинок, испуганная Ялика разглядела деревянную куклу в красном свадебном платье, удивительно похожем на облачение покойницы.
Поддавшись неизвестно откуда взявшемуся наитию, ворожея, преодолевая отвращение, подняла игрушку, силясь разглядеть черты кукольного личика. Но ни глаз, ни рта на гладко отполированной деревянной поверхности не оказалось. А в следующее мгновение кукла осыпалась пеплом прямо в руки ворожеи. Мелким песком серый прах заструился меж пальцев и исчез, не долетев до пола.
С оглушительным звоном лопнули стекла на окнах. В горницу ворвался порыв ледяного ветра, окончательно потушивший и без того еле тлеющее пламя свечи. Это оказалось последней каплей. Не помня себя от страха, беспощадно сжавшего зашедшееся в безумном галопе сердце, Ялика кинулась прочь из дома. «Бежать!» — пульсировала в голове единственная мысль, пока ворожея, не разбирая дороги, стремглав неслась сквозь густую пелену тумана, скрывшего за своей клубящейся плотью реальность.
«Освободи», — вторгался в сознание настойчивый шепот.
Опомнилась Ялика только тогда, когда вырвалась из тумана, рухнув, как подкошенная, к ногам перепуганных товарищей, ждущих ее на опушке.
— Жива? — обеспокоенно спросил подлетевший меша, вглядываясь в лицо ворожеи, безвольно распластавшейся на земле. Краем глаза Ялика заметила, как Добрыня выхватил меч и тут же встал настороженный, готовый отразить удар неведомого противника. Раздраженно отпихнув в сторону лапку меши, заботливо погладившего ее по голове, Ялика, тяжело дыша, вскочила на ноги.
— Ты знал? — тут же накинулась она на беззаботно жующего травинку лесовика.
— О чем? — спросил тот. — О том, что чудища там нет? Знал. Оно еще вчера ушло куда-то. Как раз опосля того, как тех дружинников подрало.
— Так какого лешего ты, нечисть лесная, ее туда послал? — Взъярился вдруг Добрыня, гневно насупив брови, и угрожающе направил меч на старика.
— Лесовик я, не нечисть, — наставительно заметил дед, спрыгивая с пенька. — Она сама пошла. Так надо было.
— Кому? — спросила растерявшаяся Ялика.
— Тебе, — ответил старик, ловко уклонившись от подкравшегося меши, который попытался схватить его за подол рубахи. Получив по носу суком, служившим лесовику посохом, меша обиженно взвыл и кинулся к ворожее, ища у нее защиты и спасения.
— Ты ответы искала, — продолжил старичок, глупо хихикнув. — Нашла же ведь?
Растерявшая весь запал Ялика нехотя кивнула и, нахмурившись, сказала, обращаясь к товарищам:
— Пойдем отсюда. Здесь нам делать уже нечего.
— Нечего, — согласился лесовик и показал пальцем куда-то за спины сгрудившихся вокруг него товарищей. — Вон, и туман уже ушел. И вы идите.
Тягучая пелена марева, и правда, отступила. Ялика не без содрогания посмотрела на чернеющие чуть вдалеке остовы домов и, ни слова не говоря, взяв под узды сочувственно всхрапнувшую лошадь, уверенно зашагала прочь по тропинке, сразу за злосчастной опушкой, ныряющей в лесную чащу. Недоуменно переглянувшись, Добрыня и меша последовали за ней, оставив глупо улыбающегося старичка в одиночестве.
— Ну вот, я сделал то, что ты просил, — произнес он, едва троица скрылась среди деревьев. Так и не дождавшись ответа, он тяжко вздохнул, выплюнул травинку и, нырнув куда-то то за пенек, исчез, скрывшись в высокой зеленой траве.