Могута встретил ее, прилаживая новую дверь взамен сломанной прошлой ночью Кадуком.
— Как дети? — поприветствовав его, спросила ворожея.
— Хорошо. Твоими стараниями, пресветлая, — улыбнулся мужчина. И обтерев руки, испачканные в древесной пыли, о штаны, снял с пояса плотный набитый кожаный кошель. — Это тебе. Как обещал. — Заметив смущенный взгляд Ялики, он торопливо добавил: — И не вздумай отказываться. Заработала.
— А ты что? — спросила она, растерянно принимая дар.
— А что я? — пожал плечами Могута. — Ведана сказала, что дом давно требует мужской руки. Да и она сама в одиночку с детьми не управится. Здесь я буду жить теперь. Авось и работу найду, чай не безрукий.
— Вот и ладно, — кивнула Ялика. — А сама она где?
— С детьми по ягоды да грибы пошла, — неопределенно махнул он рукой.
Ялика собиралась уже попрощаться, как, встрепенувшись, Могута остановил ее. И тут же скрылся в одной из горниц. Вернулся он, неся в руках ее котомку, и, протянув Ялике, словно извиняясь, произнес:
— На, вот, вчера забыла.
— Ну, я и растяпа, — простонала она, хлопнув себя рукой по лбу. — И ведь сегодня утром не вспомнила. Ох, и всыпала бы мне наставница за такое по первое число.
— Всяко бывает, — пожал плечами Могута, пряча добродушную улыбку.
Простившись с ним, Ялика, памятуя о договоре с мешой, отправилась к пожарищу, оставшемуся на месте некогда богатого имения.
Еще издали она увидела бесенка, восседающего на ограде, окружавшей сад, и непринужденно болтающего ногами. Рядом с ним топтался огромный бурый медведь. Заметив приближающуюся ворожею, топтыгин приветливо зарычал и, с легкостью перемахнув через каменную стену, скрылся в глубине сада.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — ответил меша на невысказанный вопрос приближающейся Ялики и показал ей язык.
— Дело твое, — безразлично отозвалась она.
Бесенок удовлетворенно кивнул.
— Вижу, сладила с Кадуком, — радостно заключил он.
— Сладить-то сладила, — хмуро согласилась Ялика. — Да вот только почему ты, поганец этакий, не сказал мне, что мать близнецов сама лоймой сделалась.
— Что, правда? — искренне удивился меша, ловко уклонившись от попытавшейся его поймать за шиворот ворожеи. — Правда, не знал.
— Ну, хорошо, — махнула рукой она. — А зачем дети-то Кадуку понадобились, знаешь?
— А как же! — бесенка аж раздуло от гордости. Выпятив грудь, он принялся, чеканя шаг, вышагивать по стене, наставительно подняв указательный палец. — Ох, досталась же ты мне! Глупая! Могла бы и сама додуматься. Девчонка сама матерью уже может быть, а малец вполне дитя зачать. Через них хотел Кадук дитя родить, во всем человеку подобного, да только нутром черным обладающим, душой на нечисть похожего. С его-то помощью и хотел он власть свою укрепить, распространив ее и на мир Яви. Это ж и пню ясно! — Спрыгнув на землю, меша посмотрел на ошарашено застывшую ворожею и примирительно произнес: — Впрочем, тебе откуда знать-то было!
Ялика не сводила с него округлившихся глаз. Она даже и подозревать не могла, от какой страшной участи спасла близнецов, да и весь мир Яви в целом.
Часто перебирая копытцами, бесенок пробежал чуть вперед по ведущей прочь от сада и сгоревшего имения тропинке, и, резко остановившись, призывно махнул рукой, приглашая остолбеневшую ворожею последовать за ним.
— Ну, пойдем уже! — плаксиво запищал он. — Тебя, кстати, звать-то как?
Ворожея задумчиво посмотрела на сад, в котором скрылся медведь, и, отрывисто кивнув своим мыслям, нагнала ожидавшего ее бесенка.
— Ялика, — пробормотала она, поравнявшись с ним.
— Будем знакомы, — меша протянул для рукопожатия свою покрытую черной жесткой шерстью лапку: — Митрофан.
— Нафаня, значит, — улыбнулась ворожея, осторожно пожимая ручонку.
— Митрофан! — аж поперхнулся от возмущения бесенок.
Ялика зашлась звонким заливистым смехом. Меша обиженно посмотрел на нее, а потом, гордо вздернув подбородок и презрительно отвернувшись, обиженно зашагал по тропинке, выбивая копытцами облачка разлетающейся по сторонам пыли.
История четвертая. Время проклятых
Небо, и без того едва виднеющееся сквозь редкие просветы сомкнувшихся древесных крон, заволокло тяжелыми свинцовыми облаками. С мрачной, тихой обреченностью зарядил нудный, моросящий дождь. Будто скованная железными тисками неведомого заклинания, шумная, полная жизнерадостных мелодий чаща вдруг замерла в тревожном оцепенении, замолчала, растворившись в окутавшей ее меланхоличной, дремотно-сонной тишине. Лишь редкий глухой треск ветвей, потревоженных мимолетным дыханием своенравного ветра, да угрюмый шепот сумрачной листвы нарушали тяжелое, удушливое безмолвие, опустившееся на затерявшуюся среди вековечных древесных стволов потаенную тропку, с трудом различимую в хмуром полумраке древней чащобы.
С терпеливым упорством пробираясь сквозь трепетные объятия зеленых исполинов, тяжелые, набухшие капли холодной воды срывались с широкопалых лап молчаливых великанов и, покорившись воле издревле установленного порядка, безропотно устремлялись вниз, к замершей в нетерпеливом вожделении земле.
Словно испугавшись промозглой сырости, неугомонный до этого меша, вприпрыжку носившийся вокруг задумчиво бредущей ворожеи, притих и неприветливо нахохлился. Едва поспевая за хмурящейся Яликой, бесенок раздраженно загребал часто семенящими копытцами прелую прошлогоднюю листву и едва слышно бормотал себе под нос всевозможные проклятия в адрес бестолковой неумехи, против воли затащившей его в позабытую всеми богами безрадостную глушь. Когда очередная капля, сорвавшись с низко нависающих ветвей, звонко шлепнула нечистого по лбу, попав ровно посередине между двух обломанных рожков, меша окончательно вышел из себя. Остановившись, как вкопанный, он негодующе замотал головой и, бросив разъяренный взгляд в спину даже не заметившей этого ворожеи, продолжившей, как ни в чем не бывало, идти вперед, в сердцах топнул ногой.
— Ну, и куда ты меня завела? — завопил он, сердито размахивая ручонками.
Ялика обернулась и непонимающе посмотрела на не на шутку разошедшегося бесенка.
— Сидели бы сейчас в теплой корчме, ели бы да пили вкусно, — продолжил тот, нисколько не обращая внимания на изумленную ворожею. — Так нет, потащились в глухомань эту! Мокнем теперь незнамо где, будто зверье какое! А из-за чего?
Меша вдруг осекся на полуслове, заметив, как ворожея вскинула бровь и с неподдельным любопытством чуть наклонила голову набок, словно желая лучше расслышать яростные причитания бесенка.
— Из-за чего, Митрофанушка? — с наигранной лаской в голосе переспросила она, пряча ехидную улыбку.
Нечистый, демонстративно сложив руки на груди, отвернулся и что-то пробурчал неразборчиво.
— Уж не из-за того ли, друже, — ехидно поинтересовалась Ялика, — что кто-то маленький, с копытцами да рожками, повадился в погреба со снедью на постоялом дворе лазить, где его за воровством жена корчмаря и застала?
— И что? — сердито выпалил бесенок, резко развернувшись и требовательно уставившись на ворожею.
— А то, что полдеревни, как об этом прознало, так за вилы и похватались.
— Подумаешь, — безразлично пожал плечами меша. — Чай, не впервой. Убежал бы как-нибудь.
Терпеливо вздохнув, Ялика наклонилась прямо к мордочке нечистого и, глядя ему прямо в черные глаза-бусинки, заговорщически спросила:
— А к кому же ты, дружочек, кинулся после того, как тебя за воровством поймали, о заступничестве и помощи умоляя? Да еще и на глазах всей корчмы!
Резко выпрямившись, молодая ведунья наставительно подняла указательный палец — так же, как любила делать ее наставница, старушка Яга, отчитывая свою ученицу за шалости и проступки.
Пристыженный, меша опустил глаза.
— Наше счастье, — примирительно заметила девушка, — что чтят и боятся в наших землях ворожей, а то мигом бы и тебя, и меня, за дружбу с нечистым, на вилы подняли.
— Прости, — только и нашел, что буркнуть все еще дующийся бесенок.
— Ладно уж, — ведунья ласково потрепала мешу промеж рожек. — Пойдем, нечего под дождем зазря мокнуть. Чай, недалеко уже…
Истеричное лошадиное ржанье и полный отчаяния человеческий крик, донесшиеся откуда-то из-за древесного частокола впереди, заставили ее осечься на полуслове и внимательно прислушаться. Уж не послышалось ли? Малодушный вопль повторился. На этот раз куда тише и дальше, словно кричавший кинулся бежать, не разбирая дороги, в отчаянной попытке скрыться от угрожающей ему опасности. А вслед ему понеслось многоголосное злобное хихиканье и угрожающее взрыкивание. Встревоженно переглянувшись, ворожея и меша бросились на звуки, нарушившие величие дремотной лесной тишины.
Кажется, неведомая угроза настигла жертву. Агонизирующий, наполненный предсмертными страхом и болью стон попавшей под удар лошади, как ударом хлыста, разорвал и без того уже потревоженную дремоту лесной чащобы. Точно с таким же отчаянным воем умирают на скотобойне под рукой неумелого мясника несчастные, приговоренные к неминуемой казни животные. Пробудившееся вдруг эхо, будто злорадно насмехаясь, многократно повторило этот безысходный плач погибающего в страшной муке создания. Смолк и человеческий крик.
Боясь не успеть, ворожея неслась сквозь лесную чащобу, подобно медведю-подранку, ломая некстати подвернувшиеся ветви и продираясь через заросли плотно переплетенного кустарника. Тяжело дышащий бесенок, то ли от усердия, то ли от быстрого бега, высунул мигом пересохший язык и изо всех сил старался не отстать от стремглав несущейся девушки. Быть может, страх остаться одному, лишившись защиты перед обманутым не без помощи бесенка Кадука, прибавлял ему силы. А может — иные, неведомые никому, кроме него самого, причины подталкивали в спину задыхающегося мешу. Как бы там ни было, но бесенку удавалось ни на шаг не отставать от своей спутницы, несмотря на то что ему то и дело приходилось в отчаянном рывке перепрыгивать через поваленные давним буреломом полусгнившие древесные стволы.
Стремительный бег вдруг оборвался на берегу небольшого, начавшего постепенно зарастать тиной и осокой озерца, заполненного мутной стоячей водой, по растревоженной тошнотворно-зеленоватой глади которой расходились концентрические круги.
Запыхавшаяся Ялика, чуть не угодив прямо в неприветливые водные объятия, неподвижно замерла на берегу, тревожно вглядываясь в непроглядную муть. Не успевший остановиться меша налетел на нее и кубарем откатился в сторону. Вскочив на ноги, он тут же занял оборонительную позицию, сжав перед собой крохотные кулачки и отважно водя мордочкой из стороны в сторону в поисках коварно затаившегося где-то рядом неприятеля.
Не встретив никакого сопротивления, меша шумно с облегчением выдохнул и, подозрительно оглянувшись, спросил возмущенно:
— Ну? И где?
Требовательный жест ворожеи заставил бесенка замолчать. Будто бы силясь разглядеть в мутной воде что-то, видимое только ей одной, Ялика медленно опустилась на корточки.
— Богинки, — тут же вскочив, прошептала она с тревогой в голосе и опасливо попятилась назад, подальше от берега.
В то же мгновение вода на середине озера вспучилась горбом, нехотя выпуская из своей темной глубины мужчину, лицо которого, облепленное тиной и илом, перекосила гримаса смертельного ужаса. Перепугано оглядевшись, он, совершая рваные, судорожные движения, торопливо поплыл к берегу.
— Быстрее, — крикнула Ялика, — в воде я не смогу тебе помочь!
Услышал ли ее несчастный — осталось загадкой, но, когда следом за ним со звонкими шлепками из мутной пучины показались три отвратительные мертвенно-серые морды, отдаленно напоминающие женские, из разверстых пастей которых во все стороны торчали кабаньи клыки, мужчина, обреченно вскрикнув, стал плыть быстрее.
С отвратительным хихиканьем богинки, загребая трехпалыми когтистыми лапами, бросились догонять ускользающую жертву.
Казалось, беглец не успеет, как вдруг Ялика, мучительно выдохнув, отрывисто взмахнула рукой. С пальцев ворожеи сорвалось бледно-зеленое свечение, которое, попав в воду за спиной мужчины, растеклось широкой слабо мерцающей дугой. Богинки вздрогнули, как от удара, натолкнувшись на возникшую из ниоткуда преграду, злобно шипя и отфыркиваясь, чуть замедлились, но преодолели ее без особого труда. Впрочем, секундной задержки оказалось достаточно для того, чтобы жертва, суматошно перебирая ногами и руками, выбралась из воды и без сил рухнула у ног ведуньи. Схватив обезумевшего от страха мужчину за воротник куртки, Ялика, напрягая все силы, на которые только была способна, поволокла его прочь от берега.
С воем разочарования и ярости озерные чудовища выползли на сушу. Припав огромными вздутыми животами к земле, нелепо расставив в стороны неестественно вывернутые руки, богинки прямо как были, на четвереньках, неуверенно замерли у края воды. Потом одна из них, должно быть, самая смелая или голодная, выпрямилась, встав на ноги. С громким отвратительным шлепком обвисшие, доходящие до самого живота груди чудища размашисто качнулись. Видимо, это кошмарное, неестественное движение того, что обычно является предметом вожделения мужчин, стало для спасенного последней каплей. Он пронзительно заверещал, нещадно брыкаясь в попытке вырваться из рук волокущей его Ялики, и вдруг, судорожно ойкнув, безвольно обмяк.
Яростно сверкая мутными, с мертвенной поволокой, глазами, вытянувшаяся во весь свой немалый рост, куда выше обычного человека, богинка, с трудом проталкивая звуки человеческой речи через звериную пасть, прохрипела:
— Добыча. Наша. Уйди.
Оглянувшись, в поисках меши, которого и след простыл, Ялика упрямо мотнула головой и резким движением выхватила из висящих на поясе ножен бесценный подарок Мортуса, навсегда ушедшего в хладное царство величественной Мары. Выкованный из серебра и небесной стали клинок, в котором дремала часть силы Праотца Сварога, отрывисто сверкнул в неверном свете пасмурного дня. Сорвавшиеся с лезвия искры, будто отблески огня неземной кузницы, ярким пламенеющим хороводом медленно закружились вокруг угрожающе выставившей пред собой кинжал ворожеи.
— Попробуй забери, тварь, — коротко бросила Ялика, загораживая собой безвольно распростершегося у ее ног мужчину.
Плотоядные оскалы растянули и без того отвратительные морды богинок, превратив их тошнотворные рыла в порождения ужасающего ночного кошмара, от которого с истошным криком просыпаешься посреди ночи в холодном поту, не в силах унять пробирающий озноб. Хрипя и рыча, чудища двинулись в сторону застывшей в напряжении девушки, неспешно обходя ее с трех сторон, намереваясь, по-видимому, окружить и, накинувшись разом, растерзать нахалку, дерзнувшую отобрать законную добычу.
Ополоумев от голода и жажды крови, терзавших чудовищную плоть, одна из богинок не выдержала и молниеносно, без подготовки, прыгнула. Выставив вперед длинные костлявые руки и широко раскрыв отвратительную зубастую пасть, она попыталась дотянуться до горла ворожеи. Ялике не оставалось ничего другого, как, пригнувшись, отскочить вбок и наотмашь, не глядя, полоснуть кинжалом. Сомкнувшиеся с глухим стуком челюсти чудовища промелькнули буквально в полупяди от лица ведуньи, обдав ее смрадом разлагающейся плоти и гнилостного болотного зловония. С раздирающим уши воем кошмарное создание приземлилось чуть в стороне от Ялики сразу на все четыре конечности, но, в итоге, не совладав с инерцией, пропахало когтями длинные рваные борозды в податливой рыхлой почве и кубарем покатилось в кусты, оставляя за собой пятна дымящейся черной крови. Остальные твари вместо того, чтобы прыгнуть, застыли уродливыми изваяниями. В глазах чудовищ отразились вполне человеческие страх и удивление. А сквозь жуткий оскал одного из них на секунду будто бы проступило мертвенно-бледное девичье личико. Раненая богинка с каким-то обиженным рыком выбралась, наконец, из кустов. Зажимая лапой длинный кровоточащий порез на боку, она с ненавистью уставилась на ранившую ее Ялику, но напасть снова не решилась.