Зареслав кивнул и вдруг кинулся ко мне, схватил за плечи так, что почудилось — сломал. А он развернул меня и осел, наваливаясь всем весом.
Вскрикнула Баба Яга. Закричали дружинники. А князь лежал на быстро сохнущей земле, а в его спине дрожала стрела.
8.2
Несколько человек кинулись в болото, туда, откуда она прилетела. Остальные — к князю.
Баба Яга властно отодвинула ближайших, опускаясь рядом с Зареславом на землю, и покачала головой.
Мне стало страшно — лица людей посерели, некоторые скрипели зубами в бессильной ярости, почти у всех сжимались кулаки.
— Попробуем, — Баба Яга тряхнула головой, отчего из прически вылетели шпильки и аккуратный пучок рассыпался по плечам длинными прядями. — Ты, девка, давай поближе, а я рану заговаривать стану. Потом на ковер-самолет, да в больницу, там, глядишь, и вытянут.
Пока говорила, успела разрезать на Зареславе рубаху. Коричневое древко дрожало, а там, где оно входило в тело, виднелся венок запекшейся крови.
— Нельзя вытаскивать — кровью истечет, — произнес кто-то.
— И так истечет, — буркнула Баба Яга. — Жила повреждена, все в груди собирается. Вы, молодцы, обломите-ка древко аккуратно, а дальше наша с Тоней забота.
Я не успела ни возразить, ни охнуть, как дюжий дружинник зажал древко у самой раны и резким движением сломал пропитанное кровью дерево. Князь только охнул, да клещом вцепился мне в руку.
— Молодец! Вот так и держись! — подбодрила его Баба Яга и что-то зашептала.
— А оперение-то знакомое, — пробормотал дружинник и тут же втянул голову в плечи, поймав яростный взгляд Бабы Яги. Та привычно перевязывала рану, не переставая бормотать.
По ее сигналу князя устроили на ковре. Зареслав лежал головой на моих коленях, и синие глаза то и дело темнели от боли.
— Уймись, руда непослушная, затворитесь, жилы крепкие… На девять замков затворитесь, девятью ключами замкнутые…
Шепот стал непрерывным, превратившись в монотонное гудение. Ковер-самолет мчался над самой землей, ловко петляя между деревьями. Если приглядеться, можно было увидеть тонкую строчку тропинки.
Ветер бил в лицо, и хотелось думать, что глаза слезятся из-за этого, а не от пережитого ужаса. И не оттого, что я двумя руками удерживала князя, чтобы не повернулся неловко, не загнал стрелу еще глубже. И уж точно не потому, что болит запястье, в которое он вцепился двумя руками.
— Прости, — слишком бледные губы шевельнулись, — не сдержал слово, домой тебя вернут другие. А ведь княгиней хотел сделать.
— Так что мешает? — сама не знаю, кто за язык тянул. Но… сейчас я была готова на что угодно, лишь бы Зареслав выжил. Хватит смертей! Не хочу больше видеть, как умирают люди.
— Неужто… согласна? — на губах князя появилась розовая пена. Он закашлялся.
Баба Яга нахмурилась и зашептала громче. Пальцы двигались с немыслимой силой, связывая в узелки какие-то веревочки, ниточки, вплетая между ними веточки и травинки.
— Правильно, девка. Держи его! Не давай уйти!
— А и согласна! — я уже ничего не соображала. — Сам не передумай.
— Кто же в своем разуме от удачи откажется?
Говорил он тяжело, хрипя и кашляя.
— Молчи! — прижала ладонь к губам. — Мочи. И как поправишься, сдержи слово.
Он не ответил. Смотрел васильковыми глазами и улыбался. И от этого становилось еще страшнее.
— Может, перевязать?
Баба Яга качнула головой, не прерывая наговора, и перебралась поближе к князю, охватывая своим плетением огрызок древка.
— Лихоманки-сестрицы, заклинаю вас огнем жгучим, землей могучей, быстрой водой, ветром яростным! Заклинаю и приказываю: оставьте тело сильное, дух крепкий! Уходите в болота гнилые, пещеры глубокие! Трясея, Огнея, Гнетея, Желтея…
Она долго перечисляла незнакомые имена и с каждым словом князю становилось лучше. До того я не успевала вытирать с его лица холодный пот, а теперь Зареслав спокойно улыбался:
— Потерпи немного. Вот вернусь из твоего мира, сразу честным пирком, да за свадебку. В шелках ходить будешь, на злате-серебре… — князь закашлялся.
— Молчи, сказала, — я снова закрыла его рот ладонью, — успеем наговориться.
— Приходи хоть навестить.
Вот неугомонный! Баба Яга так старается, а он все усилия на нет сводит.
— Молчи! А то передумаю!
Князь покорно прикрыл глаза.
Вдалеке уже виднелись стены какого-то городка. Навстречу мчались всадники.
Ковер вильнул и сменил направление. Встречающие тоже.
Догнали они нас быстро. Я испугалась, но никто даже не думал нападать. Кони летели во весь опор, люди поглядывали то на князя, то на меня, то на Ягу. И молчали.
Наконец, ковер осторожно спланировал на землю. Спешившиеся мужчины тут же подхватили его за края, не позволив мне спуститься:
— Князю нужна твоя удача.
Притом что впереди виднелись резные столбы в пару обхватов толщиной, между которыми горели костры, я испугалась: в памяти всплыли страшные легенды про силу неведомую, про капища и человеческие жертвоприношения.
8.3
Ковер уложили у одного из столбов. Вблизи оказалось, что это грубо вырубленный идол. Из серовато-белой древесины проступали резкие черты лица, угадывался рогатый головной убор, а в сложенных на животе ладонях было зажато веретено.
Беловолосый старик в длинной вышитой рубахе подал Яге берестяной туесок и отступил.
Из-под поднятой крышки разлился сладкий цветочный дух, желтый прозрачный мед, что потек в плошку, пах одуряюще, его почувствовал даже князь: перестал метаться, дыхание стало ровным.
Яга крутанулась вокруг себя на одной ноге. Плюнула, дунула… В руках оказалось растрепанное помело, увитое разноцветными лентами. Оседлав его, как коня, Яга крикнула перед тем, как исчезнуть:
— Держи его, Тоня! Не отпускай! Макошь поможет.
Но она не помогла.
Зареслав снова захрипел, на губах появилась кровавая пена, а на лице — холодный пот. Я уговаривала его подождать, потерпеть, звала по имени, ругалась, даже пела, отчего у самой уши в трубочку сворачивались.
Бесполезно.
В какой-то момент он вздрогнул, распахнул глаза, в которых отражалось небо, улыбнулся мне ясно-ясно, как солнышко и…
Князя не стало. Исчезли хрипы. Кровь на губах засыхала, превращаясь в розовый налет. Грудь не вздымалась, и сильное тело вытянулось, лишенное живой гибкости. Ледяная неподвижность медленно вытесняла уже неживое тепло.
И только пальцы все так же крепко сжимали мою руку.
Старик тихо опустился на колени, молча провел ладонью по лицу князя, навсегда закрывая тому очи. А потом осторожно разомкнул пальцы, освобождая меня из захвата.
Я не позволила.
Я не верила.
Я не хотела смиряться.
Князь жив! Просто на мгновение ему стало лучше. Или… Да, надо сделать искусственное дыхание! Массаж сердца. Как там еще в больницах к жизни возвращают?
Но я ничего не могла. Не умела. А подчерпнутые из телепередач клочки знаний просто вылетели из памяти.
И я завыла. Обхватила голову Зареслава руками — и завыла. Как баба. Как зверь, потерявший ребенка.
Сейчас я была готова на что угодно: свадьба — так свадьба. Провести жизнь в тереме, не выходя на улицу? Да запросто! Лишь бы не умирал князь. Потому что это страшно, когда тот, с кем разговаривал, с кем жил в одном доме, с кем делил трудности и ужас вдруг… вот так…
Разум мне вернула оплеуха.
Рядом стояла Баба Яга, потирая красную от удара ладонь.
— Очнулась? Вот и ладно.
Голос словно не ее принадлежал. Стал каким-то сухим, безжизненным, как шелест давно умерших листьев. И взгляд сделался пустым. Он был устремлен в сторону, на покрытое синей простыней тело. Вокруг стояли нагруженные укладками и какими-то приборами врачи. И Кирилл.
— Князь…
Кирилл вскинул голову. В фиолетовой пряли на солнце сверкнули багровые волоски:
— Слишком поздно.
Сейчас он не выглядел таким уверенным. Закушенная губа, бледное лицо. Но спина — по-прежнему же ровная, и плечи расправлены.
— Сама как?
Я не ответила. Слова застряли в горле, грудь сдавливали рыдания, не могущие вырваться наружу. Тело под простыней было немым упреком: не уберегла. Не смогла. Не сумела.
— Он умер из-за меня… — получилось, наконец, сказать хоть что-то.
— Не болтай глупости, — разозлилась Яга. — Ты делала что могла. Не твоя вина, что удачи не хватило.
Отвечать я не стала. Уселась на землю и спрятала лицо в коленях. Пусть что хотят говорят, я-то знаю правду.
Слез не было. В глаза как песком сыпанули, они чесались и оставались сухими. Хотелось исчезнуть, стать маленькой-маленькой, меньше макового зернышка и затеряться в высокой траве. Или превратиться в дым, подняться в небо и развеяться среди облаков.
Все что угодно. Только бы не думать о случившемся. Забыть. Стереть из памяти.
Не получалось. Я смогла только отрешиться от происходящего, но перед глазами стоял улыбающийся Зареслав. Он звал замуж, но мы оба знали, уже тогда знали, что это не взаправду.
— Тоня, — чьи-то пальцы больно обхватили плечо и потрясли. Я подняла голову. Рядом стояла Яга.
— Тебе пора.
Кинув последний взгляд на тело князя, я пошла к ковру самолету. Врачи молчали, и даже Кирилл смотрел иначе, без обычного своего превосходства.
— Отвар Забвения дома выпьешь. Потерпишь?
Я кивнула. Мне было все равно, и заполошный стрекот сороки показался слишком громким и неуместным.
— Подожди!
Руки, протянутые, чтобы помочь забраться на повисший ковер, замерли. Яга, нахмурившись, поинтересовалась:
— Ты можешь задержаться? Поймали убийцу, просят прибыть, как свидетеля.
Я ничего не знала. Я не видела, кто выпустил ту стрелу. Но уехать просто так, все забыть, не убедившись, что виновник наказан, не имела права. Поэтому вместо ответа развернулась и пошла прочь от ковра, от людей из своего мира. Шла навстречу неизвестности, навстречу собственным страхам. Шла и понимала: Кромка так просто меня не отпустит.
8.4
Баба Яга улетела вместе с врачами, обещая нагнать позже, а меня усадили на коня позади воина. Ехать так оказалось не очень удобно, но свободных лошадей не было, даже телегу с телом князя тянули волы.
— Куда мы едем?
— В Тулим. Там, на Капище, дружинники ответят, почему не уберегли князя, а убийца выйдет на суд богов.
Больше я не спрашивала — возвращаться в недавнее прошлое не хотелось. Это так тяжело — вспоминать умерших, особенно если еще вчера они были живы, ходили, смеялись, шутили…
Душную серость дня разгоняли скрип телеги, фырканье лошадей да позвякивание сбруи и доспехов — мужчины не снимали кольчуг, словно ожидали нападения. А те, кто окружал князя, надевали шлемы. Так и ехали в полной выкладке. Я позже догадалась: почетный караул.
Баба Яга нагнала нас после обеда, который тоже прошел в тишине — переговаривались шепотом, да и костер разжигать не стали, перекусили хлебом и вяленой рыбой да запили все чистой водой.
Князя аккуратно переложили на ковер-самолет — дни стояли жаркие, надо было спешить. Летели высоко, так что снизу нас, наверное, принимали за крупную птицу. Придерживаясь за войлочный край, я бездумно смотрела на пасущихся на лугах коров, на возделанные поля, на ровные квадратики огородов, на ладные домики. Сверху все это казалось ненастоящим, игрушечным, каким-то… сказочным.
А ведь точно!
— Скажите, — повернулась к спутнице, — на Кромке есть молодильные яблоки?
Баба Яга приподняла нахмуренную бровь:
— Есть-то есть, да рано тебе молодиться. Постой-ка… никак о живой воде сейчас подумала?
Я кивнула. И услышала тяжелый вздох:
— Вода та только седмицу хранится, а потом превращается в обычную, родниковую. Хоть и вкусную, а толку с нее?
— А как же сказки?
— Ты, видимо, их плохо читала, — Баба Яга поправила на князе сбившееся от ветра покрывало и снова вздохнула: — В сказках погибшего героя сначала водой мертвой сбрызгивают, дабы раны затянулись, а по-вашему — консервируют тело, чтобы разлагаться не начало. К Живому-то ключу не один, не два дня добираться, да еще доберешься ли. А там еще семь замков отвори, на семь загадок ответь… да вернись, пока целебные свойства не иссякли.
— Мертвой, как я понимаю, в запасах тоже не имеется.
Баба Яга кивнула:
— Мертвый Родник на камнях Темных Горах дорогу себе проложил. За три года всего одна кружка набирается, да и от той уже ни капли не осталось. Чернобог на волю вырваться пытался, много тогда безвинных людей полегло, вот и пришлось кропить направо-налево, потому что рано еще их нити было обрываться.
— Значит, никак?
— Никак, — сказала как отрезала.
Оставшийся путь мы проделали в полной тишине.
Капище располагалось к югу от Тулима. Широкая дорога стрелой рассекала лес и упиралась прямо в похожую на блюдце поляну. По краю ее огораживал низкий, мне по пояс, частокол, а в центре полыхал костер.
В наступающих сумерках он кидал алые блики на огромных идолов, перед которыми, на деревянных подставках, стояли плошки с медом, зерном и молоком.
Ожидающий возле костра старик поклонился Бабе Яге. Его примеру последовали остальные — похоже, она пользовалась непререкаемым уважением. Коротко кивнув в ответ, та недовольно покачала головой:
— Уже темнеет. Скоро Хорс распряжет своих коней и тени осмелеют. Не время сейчас для суровых дел.
— Суд соберем на рассвете, Хранительница Врат, — не стал спорить старик. — А пока мы будем жечь огни, дабы не заблудилась душа князя в темноте, не сбилась с правильного пути.
— Хорошо задумали, — кивнула Баба Яга — у меня язык не поворачивался назвать ее заведующей. — Я с вами останусь, а вот гостью мою прошу приветить как полагается.
Стоять под пытливыми взглядами оказалось не очень уютно. Сдержала порыв спрятаться за спину Бабы Яги, только голову вскинула да плечи расправила, не желая выдавать страх.
По знаку старика из круга вышел пожилой мужчина и велел следовать за ним. Баба Яга ободряюще кивнула:
— День тебе выпал нелегкий. Ступай отдохни до рассвета.
За капищем стояли привязанные к коновязи лошади. Мужчина легко закинул меня в седло и сам вскочил следом. Сидеть было не очень удобно, но из-за усталости я была согласна на любые условия, лишь бы поспать дали.
Как въезжали в ворота усадьбы почти не помню. Был какой-то переполох, когда хозяйка увидела, кого привез с муж, но грозный окрик заставил ее замолчать. Потом меня мыли в небольшой бане, пытались накормить чем-то вкусно пахнущим, но сил не осталось даже жевать.
— Отведите ее в опочивальню, — приказал женский голос, и вскоре я утонула в мягкой перине. Последнее, что помню, как служанка задувала свечу.
9
Утро выдалось тяжелым. Я не могла разлепить глаза и вырваться из душного, тягучего сна. Кто-то усадил меня и плеснули в лицо ледяной водой.
Теплую истому как рукой сняло. Я вскрикнула и огляделась.
Небольшая комнатка, куда вмещался только сундук, который послужил кроватью, и лавка с разложенной женской одеждой: рубахой и сарафаном. Все без вышивки, украшенное простым швом, проложенным алой нитью.
В памяти шевельнулось что-то про обереги и родовые знаки, но тут же исчезло, вытесненное реальностью.
— Просыпайся скорее, хозяин уже давно ждет.
Только теперь я обратила внимания на девушку примерно моего возраста. Крепкая, румяная, она держала в руках тазик и кувшин с водой. А потом, помогая одеваться, все причитала, какая я тощая да бледная и подозревала страшную хворобу.
На завтрак выдала миску овсяного киселя с молоком и стопку блинов, обмазанных сметаной. Правда, все время торопила — явиться на Капище нужно было до рассвета.