В глубине души она понимала, что уже допустил, иначе не отправлял бы от себя так далеко. Но одно дело понимать разумом, и совсем другое перестать надеяться. Эмма все еще надеялась, что Гревилл на ней женится. Надежда умирает последней.
На следующий день, когда их парусник легко скользил по глади Неаполитанского залива, не в состоянии сдержать восторг, Эмма вдруг запела. Содрогалась от ужаса, потому что повторяла ошибку, сделанную тогда на концерте, снова пела прилюдно, но справиться с собойне могла. Она пела какую-то красивую песню, услышанную в предыдущий вечер издалека, слов не знала, помнила только два: «Санта Лючия», их и повторяла на разный лад. Но ведь и вчерашний певец тоже выводил только эти два слова.
Звонкий, нежный голос летел над заливом. Эмме показалось, или все вокруг затихло, как тогда в парке? Даже волны стали плескаться чуть тише…
Красивое море, солнце, огромная гора и нежный голос, напевающий «Санта Лючию…»
Пела она чисто, ни разу не сфальшивив, так поют птицы на рассвете. Лорд даже прослезился. Эмме аплодировали два матроса парусника, и с соседнего парусника тоже доносились восторженные возгласы «Белиссимо!». Она с испугом оглянулась на Гамильтона, ожидая увидеть рассерженное лицо своего хозяина, но увидела… восторг. Девушка смутилась, за время жизни у Гревилла она отвыкла своевольничать, зато научилась бояться.
Вечером она написала длинное письмо Чарльзу с описанием красот Неаполитанского залива, катания на паруснике, своего восторга… Только про пение ничего не написала.
Неизвестно, разобрал ли ее косноязычное послание Гревилл, но ответа не было.
Прошло несколько дней, Эмма и мать уже достаточно освоились в доме, они держались скромно, по собственному почину стараясь не мешать хозяину. Все казалось великолепным, но девушка была одержима одной мыслью: когда же приедет любимый Чарльз и заберет ее в Лондон.
Поинтересовавшись, чем она занята рано поутру, а также о чем задумалась, и услышав все тот же ответ: «Чарльз», лорд даже обиделся:
— Эмма, вам плохо здесь? Не нравится?
— Нет, мне все нравится. Просто я люблю Чарльза и хочу к нему.
Лорд мысленно выругался.
Он пытался возить девушку и ее мать по окрестностям, показывал вулкан подальше и поближе, развлекал, занимал, а у нее один вопрос каждый день:
— Писем от Чарльза не было?
Наконец лорд Гамильтон не выдержал. Они сидели на террасе, любуясь на крупные яркие звезды, каких действительно не увидишь в пасмурном небе Уэльса.
— Послушайте меня внимательно и не отвергайте сразу. Я не молод, не красив, не сказочно богат. Но у меня есть достаточно всего, чтобы огранить вашу красоту. Эмма, вы не глупы и прекрасно знаете, что огранка огранке рознь. Она бывает временной, такую предложил вам мой племянник. — Сэр Уильям сделал останавливающий жест, заметив, что Эмма собирается что-то сказать. — Подождите, сначала я.
Он встал, прихрамывая прошелся по комнате, остановился почти рядом с ее креслом. Пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо, но почти сразу она опустила голову: сидеть в такой позе было просто неудобно. Гамильтон не возражал, он говорил не только ей, но и себе тоже:
— Эмма, да, я немолод и для вас малопривлекателен внешне. Но молодой человек возьмет от вас все, что ему понадобится, и ничего не даст взамен, кроме ночных ласк. Знаю, что это немало, что молодому телу нужно молодое тело, знаю, что на свете есть любовь и что может так статься, что вы полюбите по-настоящему. Так вот, если вы полюбите по-настоящему, я не буду препятствовать. А сейчас, пока вы ни в кого не влюблены, — не воображайте, что сгораете от страсти к моему племяннику, будь это так, вы не остались бы у меня ни на день, — позвольте мне огранить вас. У вас есть природная красота и немало талантов, я уже успел в этом убедиться. Но вы совершенно необразованны, хоть Гревилл и старался чему-то научить. Нет, для этого нужны серьезные учителя и серьезная учеба. Уметь пользоваться столовыми приборами и не ковырять в зубах после еды еще не все, и даже по-королевски подавать руку для поцелуя или разливать чай мало. Вы красивы, слов нет, но нужны еще знания, даже столь хорошенькая головка, как ваша, Эмма, не должна быть пустой.
А девушка вдруг… расплакалась.
— В чем дело, я вас обидел?
— Я… не виновата, что мне нельзя было учиться… я не виновата, что мало знаю…
— Я научу! Вернее, не я, а нанятые учителя!
— А… чем я должна платить?
— Пока просто тем, что будете хорошо учиться и услаждать мой слух и взор. И не только мой. Если поймете, что я вам не противен, попробуем жить вместе, а если поймете, что вообще терпим, то… станете леди Гамильтон.
Эмма вытаращила глаза на посла:
— Вы хотите на мне жениться?
— Завтра — нет. И даже послезавтра тоже. Во-первых, вы сами должны понять, устроит ли вас старый муж, не будет ли это золотой клеткой. Не подумайте, что я столь великодушен, просто мне не хочется, чтобы моя молодая супруга меня ненавидела. Во-вторых, я буду честен: общество должно привыкнуть к мысли, что вы его часть не в качестве дамы полусвета, а в качестве супруги посла Великобритании, что, согласитесь, не одно и то же.
Девушка откровенно хлюпнула носом, что вызвало у Гамильтона легкую улыбку, он склонился над рукой своей «гостьи»:
— Так вы согласны принять от меня огранку?
— Только огранку…
— О!.. Вы строптивей, чем я думал. Но я согласен. Только запомните одно, Эмма, учить вас будут серьезно, денег в руки я вам не дам или почти не дам, вы не способны их ни экономить, ни разумно тратить, не хочу, чтобы мы через месяц остались нищими. Все остальное будете иметь сполна.
— А мама?
— Миссис Кэдоган будет жить с вами, если сама того пожелает. В качестве кого — определите вы. Давайте обсудим, чему вас учить. А еще, может, мы могли бы перейти на «ты»?
— Вы переходите, а я пока по-старому, можно?
— Ты прекрасно сказала, дитя: «по-старому». Ты права, я почти стар телом, но, поверь, молод душой. Итак, я намерен пригласить учителей пения, рисования, будем учиться играть на фортепиано и говорить по-итальянски. А еще читать, пожалуйста. В моей библиотеке много достойных книг, бери любую. Чарльз писал, что ты любишь читать. — Гамильтон почувствовал, что зря упомянул племянника, потому что в глазах прекрасной женщины тут же появилась грусть. Он постарался поскорей продолжить: — Позже мы поедем путешествовать по Италии, здесь столько всего, что должен увидеть образованный человек.
Они так и не перешли на «ты», Эмма не смогла, все же разница в возрасте и происхождении с Гамильтоном была большой, а сам лорд говорил ей «ты» лишь изредка, не желая эту разницу подчеркивать. В семьях аристократов не принято тыкать даже слугам…
Вечером Эмма рыдала на груди у матери:
— Мама, я так люблю Чарльза! Но он бросил меня, а лорд Гамильтон обещает сделать образованной…
Мать гладила прекрасные волосы своей дочери, уговаривая:
— Не всегда любовь к молодому и красивому приносит радость, часто только страдания. Может, и лучше, что тебя полюбил вот такой — образованный и богатый. А что он годится в отцы… так это ничего, больше будет баловать.
— Но я не могу стать любовницей лорда, что на это скажет Чарльз, вдруг он отвергнет меня из-за этого?! И неблагодарной быть тоже не могу. Что мне делать?!
— О, синьор! Это немыслимо! Это великолепно! Белиссимо! — Тонкий голос кастрата Априле, который занимался с Эммой музыкой, буквально дрожал от восторга! — Столь чудного голоса, столь совершенного природного дара я не встречал! Синьоре Эмме будет рукоплескать вся Европа. Вы правильно сделали, что определили для нее карьеру певицы!
Бровь сэра Уильяма чуть приподнялась:
— Это она вам сказала, что намерена стать оперной певицей?
— Нет, но такой голос не должен пропасть!
— Он и не пропадет. Пусть поет на приемах, какая разница, где ее слушать — в театре или у меня в гостиной?
— О… но она просит более частых и серьезных занятий.
— А голос не сорвет?
— Нет, нет! Если не будет петь всегда и везде, излишне напрягая его, то все будет в порядке.
— Тогда занимайтесь.
Гамильтону очень нравились вокальные упражнения Эммы, даже когда она просто распевалась, выводя ноты гаммы, голосок звучал так, словно исполнялась прелестнейшая ария. Чистый, звонкий, богатый оттенками и при этом очень чувственный, этот голос заставлял забыть обо всем, слушатели не помнили слова исполняемой арии, не помнили вообще, что именно пела Эмма. Они помнили только сам голос.
Лорд Гамильтон с удовольствием улыбнулся: утренняя почта оказалась не слишком объемистой, разобрана быстро и можно послушать, как занимается Эмма. Что за прелесть эта девушка, все давалось ей легко! Прошла всего пара месяцев после их договора, а Эмма уже сносно болтала по-итальянски и попросила учителя французского. Прекрасной миссис Харт, как Эмму звали в Неаполе, не могли нахвалиться все учителя — рисовала она так, словно всю жизнь этим и занималась, довольно уверенно бренчала на рояле, теперь вот занялась еще танцами, и тоже одни похвалы: идеальная пластика и чувство ритма.
Настоящий бриллиант! Великолепная находка!
Восхищенный Неаполь даже простил лорду Гамильтону откровенную покупку любовницы у племянника. Иногда Уильям смеялся про себя: что сказали бы в Неаполе, узнай, что они пока не любовники? Пока? Да, он был уверен, что пока. Эмма перестала относиться к нему, как к папочке, перед которым надо приседать в реверансе, и все чаще болтает по пустякам.
Впрочем, не совсем по пустякам, и Гамильтон этим невероятно доволен.
Вчера он застал Эмму в беседке, читающей книгу. Она настолько увлеклась, что не расслышала шаги своего наставника, хотя походка из-за небольшой хромоты у него весьма примечательная. Но Гамильтону даже пришлось полминуты постоять, пока Эмма, переворачивая страницу, не обратила внимание на его присутствие. Женщина вспыхнула, смутилась:
— Простите, я не заметила…
— Что такое вы читаете?
Эмма смущенно показала обложку:
— Вы разрешили мне брать любые книги из своей библиотеки… Это Вольтер…
Гамильтон не смог сдержать удивления:
— И вам нравится?
— О да! Здесь такие зрелые рассуждения, словно этот Вольтер знает обо всем на свете.
Хохот лорда Гамильтона разнесся по парку:
— Дитя мое, Вольтер знает! Это один из тех, кто воспитывает вкусы наций.
— А где живет Вольтер?
— Его уже нет, Вольтер умер. Был французом, но Франция изгнала своего гения…
Гамильтон еще долго рассказывал подопечной о Вольтере, французской литературе вообще, советовал, что почитать…
— Молодой женщине будут интересны «Страдания молодого Вертера…»
— Гете? Я читала, мне понравилось!
Эмма заметила, что при этих словах в глазах лорда мелькнула грусть, но не решилась задать вопрос. «Спрошу потом…»
«Страдания молодого Вертера» были любимой книгой умершей жены лорда Гамильтона, но, именно обсуждая эту книгу, она коротко сошлась с другим, более молодым и красивым, чем сам Гамильтон. Нет, они не стали любовниками, Катарина была вдвое старше и довольно быстро после того угасла, но осадок остался, вызывая у Гамильтона приступ ностальгии при одном упоминании книги.
— Любовь всегда жертва, но тот, кто любит, получает за свою жертву счастья больше, чем тот, кто лишь позволяет любить. Когда-нибудь вы поймете это, а пока просто поверьте, что для меня иметь право любить вас уже счастье. А если полюбите кого-то другого вы… Поверьте, Эмма, в моей жизни это уже было, я не молодой Вертер и не стал стреляться. Как видите, жив до сих пор.
— Расскажите…
— Когда-нибудь потом.
— Что это?
Лорду Гамильтону показалось, что рядом с креслом стоит прекрасная древняя статуя. Но статуя вдруг улыбнулась.
— Эмма?!
— Нравится? А так?
Несколько мгновений — и перед ним уже совсем другая скульптура. Потом еще… и еще…
Лорд Гамильтон обомлел:
— Где вы такому научились?
Она махнула рукой:
— Так… работала у одного… богиней.
— Кем?!
— Богиней здоровья. Изображала древнегреческие скульптуры.
— Да, у тебя получается…
— Вам нравится? А это прилично?
— Если не будешь делать это обнаженной, то прилично. Даже интересно, я никогда такого не видел. Живая скульптура… надо же придумать!
— Я еще могу. Показать?
Девушка демонстрировала все новые и новые позы и чувства.
— Какая же вы одаренная, Эмма!
Она была смущена тем, что получила столь лестный отзыв.
— А гостям показать можно?
— Если вот так, то можно.
— Я не делаю ничего предосудительного, не показываю свое тело обнаженным.
Гости на вилле стали частыми, почти каждый вечер собиралась самая разная публика.
— Это королевский двор?
— Нет, что вы, король и королева здесь не бывают. И нас к себе не пустят на прием.
Эмма хотела спросить почему, но опомнилась и поинтересовалась иначе:
— Даже вас?
— Я бываю. Я дружен с королем.
— Расскажите!
— О, король в Неаполе необычен.
— Чем?
— Тем, что это королева.
— Неаполем правит королева? Но я слышала, что король.
— Вы правильно слышали, только королем правит королева, следовательно, и Неаполем тоже.
Эмма расхохоталась. Лорд Гамильтон подумал, что ей стоит подсказать не раскрывать так рот, хоть он и хорош, и зубки белые, а еще не смеяться громко.
Девушка тут же доказала, что способна схватывать даже мысли на лету:
— Я громко смеюсь?
Гамильтон только кивнул. Она умница, достаточно лишь намекнуть.
— Король толст, некрасив и покрыт лишаем. При общении старайтесь не прикасаться к его волосистой части головы, чтобы не подцепить эту гадость.
— Где я могу общаться с королем, чтобы подцепить от него лишай?!
— Я на всякий случай, хотя он непременно найдет способ познакомиться с вами поближе, уже спрашивал.
— Вас?
— Да. Он любит охоту, в этом мы единодушны, а где, как не на охоте, люди становятся приятелями? Да, еще король груб, часто несдержан и косноязычен. Не ищите в его словах ни особого ума, ни легкости. Обожает сальные анекдоты, которые полагается слушать с улыбкой даже в сотый раз, а по окончании посмеяться в кулачок или прикрыться веером. Обижаться нельзя, даже если в них откровенная грубость почище матросской. И крепких выражений не замечайте, король умеет ругаться.
— О!.. Я тоже!
— Что?!
— Я тоже умею ругаться! Чарльз все время отчитывал меня за это.
— Я предпочел бы не слышать ваших ругательств.
— Постараюсь. А королева?
— Королева Шарлотта — дочь Марии-Терезии. Ее сестра Мария-Антуанетта пострадала вовремя революции во Франции. Не будем сейчас о ней, но могу сказать, что все дети Марии-Терезии Австрийской отличаются крепким здоровьем и телосложением.
— Ну, да, я знаю, что их вон сколько перемерло! Мне рассказывали, когда ехали по Франции.
— Не перемерло, а умерло. Но ни один не умер из-за слабости здоровья, всех подкосила оспа. Одну казнили. Мария-Шарлотта тоже крепка, и в мать плодовита, у нее уже пятнадцать детей, и, кажется, это не предел. Едва родив одного, Ее Величество тут же беременеет снова. И, несмотря на свое состояние, она активно участвует в управлении государством.
— Как мне нравится королева Неаполя! Как бы я хотела с ней познакомиться!
— При дворе вы приняты не будете, Мария-Шарлотта блюдет заповеди своей матери, а вот просто познакомиться, думаю, получится. Королева любит красивых людей. Но будьте очень осторожны, королева не любит тех, кому оказывает знаки особого внимания король.
— Плешивый?
— Эмма, умоляю, одно такое слово — и мы вдвоем отправимся в Англию на первом же судне.
— Ах, как было бы хорошо!