НИКОГДА НЕ КОНЧИТСЯ ИЮНЬ
ГЛАВА 1
— Марк Смилевич — браво! Отгадано двадцать музыкальных отрывков из двадцати. У вас, разумеется, пятерка. Варя Козырева — четыре. Как же вы не узнали вступление?.. Там же просто — начинается с пиццикато, потом минорный аккорд!..
Я, задумавшись, посмотрела за окно на склонивший голову клен. Сегодня оглашение результатов последней контрольной, а на завтра уже взяты билеты на Средиземное море — впервые в жизни мы всей семьей вылетаем на отдых за границу. Наконец-то я отдохну как следует! За последний месяц гитарный футляр уже оттянул все плечи…
Это будут мои самые счастливые каникулы!
А молодец Марк! Взять и отгадать все номера! Это ведь не просто рядовая контрольная — это безумная затея преподавателя под названием «Двадцать мировых оперных шедевров». Нужно было угадать музыку, пройденную и прослушанную за весь четырехлетний курс обучения. Но я тоже не промах! Я узнала все отрывки, и сейчас Артем Витальевич…
— …Буранюк! Вы меня слышите?..
Услыхав донесшуюся откуда-то свою фамилию, я повернулась от окна и увидела грустное лицо Артема Витальевича, преподавателя по музыкальной литературе.
— Даша, я не понимаю… Как вы могли наделать такое количество ошибок?.. Я был просто вынужден поставить «два». По окончании подойдите и уточните время пересдачи. На это у вас остается пять дней.
Я растерялась. Какая пересдача?.. Какие пять дней?!.
— Подождите, Артем Витальевич… как же так?!. — вскочила я с места. — Я же все написала…
Подошедший Артем Витальевич положил передо мной лист с моей работой.
— Ваша?
Я уставилась на лист.
Ну да, моя. И в то же время… что за ерунда?.. Я точно помню, что вторым номером было ариозо Ленского, а здесь написано — моей рукой — «ария Онегина»… И здесь тоже, Сальери вместо Моцарта…
Чувствуя нависшую над поездкой угрозу, я резко оттолкнула от себя ужасный лист.
— Нет, не моя. Я этого не писала!
Артем Витальевич ткнул в надпись: «Письменная экзаменационная работа по музыкальной литературе студентки четвертого курса народного отделения Дарьи Буранюк…»
— Как это не ваша? Вы же лично подписывали свою контрольную!.. Почерк ваш?
Почерк мой, но то, что написано дальше моим почерком, не лезет ни в какие ворота…
— Мой, но…
Артем Витальевич развернулся и пошел прочь, раздраженно бросив на ходу:
— Выберите время для пересдачи на этой неделе. Все свободны.
Да это просто бред какой-то!.. Растолкав текущую к выходу веселую толпу, я подбежала к педагогу.
— Артем Витальевич, но у меня билет на самолет на завтра…
— В таком случае пересдать придется через год, и тогда же получите диплом. Выбирайте, что для вас важнее.
Нет, только не это!.. Отец… Страшно даже представить его реакцию!..
— А сегодня… сегодня никак нельзя пересдать?..
— А вы готовы пересдать сегодня? Ведь в случае неудачной пересдачи вас гарантированно оставят на второй год!
Увидев мои наполнившиеся слезами глаза, преподаватель смягчился.
— Ну-ну, Даша, не плачьте! Это еще не трагедия. Честно говоря… — он понизил голос, — если бы работы проверял я один, я натянул бы вам тройку. Ведь у меня просто в голове не укладывается — как вы могли понаписать такого! Лауреат шести международных конкурсов, гордость училища, и вдруг спутать Онегина с Ленским, а Аиду с Травиатой… Вы же все отлично знали! У вас же пятерка в полугодии!
Я опять взглянула на лежащий передо мной листок.
— Я сама не понимаю, как я могла это написать! — увидев слова «ария Онегина», я в отчаяньи выкрикнула: — Да и не писала я этого!
Артем Витальевич вздохнул.
— К сожалению, даже не знаю, чем вам помочь. Для пересдачи должна вновь собраться экзаменационная комиссия, а Элеонора Львовна и Иннокентий Викторович сегодня принимают экзамены на отделении теории. Самое раннее, когда мы сможем вас принять — это завтра.
Я горько усмехнулась.
Значение имеет только сегодня. А завтра или через пять дней — уже неважно.
Прощай, Средиземное море!..
Я набрала в грудь воздуха и обреченно сказала:
— Тогда в любой день. Мне все равно.
И, зажав в кулаке злополучный клочок бумаги с ответами, медленно вышла из класса.
ГЛАВА 2
… — Алеша, угомонись и не мешай мне. Даша, это ты? Ну как контрольная? Иди сюда. Посоветуй, какой взять сарафан — голубой или сиреневый? Или, может, оба?
Мама вышла в прихожую, неся на руке два сарафана.
— Возьми голубой… — произнесла я, тяжело опускаясь на низкую тумбу для газет.
Следом за мамой в коридор выскочил младший брат.
— Алеша, да сядь ты на место, сил уже нет никаких! Из-за тебя забуду что-нибудь важное! Господи, как с тобой учителя справляются?.. Брал бы пример со старшей сестры! Вот Даша действительно заслужила поездку, педагоги на нее не нарадуются!
Надув губы, шестиклассник ушел в комнату.
Мама, свернув сарафаны в кучу, повернулась ко мне.
— Дашка, что с тобой?..
Внезапно я припала к ее плечу и разрыдалась.
А из ладони выпал листок, на котором стояла жирная двойка.
… — Нет, Игорь, поездку надо отменять, — резюмировала мама, когда вся семья собралась на кухне. — Как же мы поедем без Даши?..
Отец стоял, как монумент, грозно подперев спиной дверь кухни. Выслушав длинную мамину речь, завершившуюся этими словами, он долго молчал и, наконец, тяжело произнес:
— Лера, я тебя понял, а теперь послушай меня. Что значит — как мы поедем без Даши? Даша не ребенок, ей скоро девятнадцать лет. Она должна была просто лучше готовиться к экзаменам. У всех нас был тяжелый год…
Мама хотела что-то возразить, но отец жестом остановил ее.
— …и я считаю, что из-за Дашкиной глупости, безалаберности — называй это как хочешь — лишать всю семью возможности настоящего отдыха, о котором мы так мечтали, просто несправедливо.
— Да, несправедливо, — тихонько поддакнул из-за угла предатель Алешка.
И в этот момент все посмотрели на меня, как на подсудимого, которому предоставляется последнее слово.
Я окинула взглядом сурового отца, преданную маму и замершего в ожидании братишку.
И, скрепя сердце, объявила:
— Я считаю, вы просто обязаны полететь. Я настаиваю. — Настояние получилось какое-то неуверенное. — А в следующий раз мы непременно отдохнем все вместе. Ну, раз уж так вышло…
— Три — один, — констатировал отец и посмотрел на маму. Та некоторое время молчала, но, поймав мою вымученную улыбку, наконец, сдавленно произнесла:
— Ну, хорошо. После обеда съезжу, сдам Дашин билет…
Таким образом, заседание семейного совета состоялось, и наутро все, кроме меня, улетели в Италию.
Сдерживая слезы, я проводила их в аэропорт, выслушала мамины последние наставления и с нелегким сердцем вернулась домой.
Квартира встретила меня непривычным безмолвием — ни маминой болтовни по телефону, ни тяжелых шагов отца, ни воплей каких-то мультяшных уродов из Алешкиного компьютера. Впервые в жизни я осталась дома совсем одна.
Телефонный автоответчик мигнул красным огоньком. Я нажала на кнопочку.
— Даша Буранюк? Это Артем Витальевич. Ваша пересдача назначена на 12 часов дня четвертого июня. Жду вас в аудитории номер 17. Готовьтесь. Желаю успеха.
Я представила золотящееся в закатном солнце Средиземное море, потом подошла к полке, где громоздилась куча дисков с классической музыкой и вытащила оттуда концертное исполнение оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова».
Включив оперу с жутковатым сюжетом, я устроилась в вертящемся кресле за компьютером и начала водить мышкой по коврику, стреляя разноцветных пиратов.
— «Помер Борис Тимофеевич!..» — пророкотал из наушников глубокий бас.
Я приготовилась к вдумчивому прослушиванию, но не успела дослушать первую строку арии, как содрогнулась в кресле — кто-то так неистово колотил в дверь, словно хотел во что бы то ни стало сорвать ее с петель. Скинув наушники, я побежала в прихожую и прильнула к глазку. За дверью стояла соседка снизу, толстая Надя Козяичева.
Я открыла дверь и вопросительно посмотрела на нее.
— Помер Борис Тимофеевич, — сообщила та.
— Что?..
— Сосед твой сверху, говорю, помер, — втолковала Надя, — по пятнадцать рублей с квартиры собираем на венок. Я вам звоню-звоню, стучу-стучу… Ты спала, что ли?
Я мельком посмотрела на Надины огромные кулаки.
Да ты своим стуком и Бориса Тимофеевича из гроба поднимешь!..
— Ага, — испытывая какое-то странное смятение, сказала я, сгребла мелочь с тумбочки и сунула ей в потную ладонь.
— А родители где? — поинтересовалась Надя.
— Уехали, — коротко ответила я, захлопывая дверь.
Черт знает что.
Взгляд упал на лист с контрольной — он, до сих пор никем в суматохе не поднятый, валялся возле полки с обувью. Я подобрала его и медленно поднесла к глазам.
И все-таки, что-то в нем не то. Я не могла написать этого.
Я вдруг отчетливо вспомнила, как звучал этот второй отрывок, заданный для угадывания, и как моя рука уверенно выводила на бумаге: «ариозо Ленского»… Почему же сейчас я вижу совсем другие слова?..
И…
И совсем другой листок!
Память, открывшая мне момент написания, явила мне и тот лист, на котором было начертано про ариозо Ленского. Тетрадный лист в клеточку, обычного формата.
Этот листок тоже был в клеточку, но она была чуть мельче. И сам лист был чуть-чуть меньше обычного.
Кто-то подменил листы!
Но кто, кто?
И зачем?
Скорее всего, кто-то сделал это из зависти — незадолго до экзаменов я во всеуслышание объявила о семейной поездке в Италию после окончания училища. И, как водится, не все восприняли это известие с радостью. Светка Липатова, помнится, недовольно протянула:
— Конечно, у тебя же папа — адвокат…
И Лена Курганова тоже скривилась и шепнула Светке: «Деньги некуда девать…»
Припоминая все это, я вновь посмотрела на листок. Потом вынула из сумки тетрадь — ту самую, из которой был вырван лист для контрольной. И вложила в нее тот, что держала в руках. Он был явно мал — он лежал в тетради, словно младший брат всех остальных, скрепленных дугами скобок.
Если это кто-то из завистливых одногруппников… что ж, пусть радуются.
Скоро я получу диплом и, надеюсь, больше никогда их не увижу.
…Но ведь почерк, которым выполнена контрольная — мой почерк! И он не подделан, нет — я ясно вижу свою руку.
Как же так?..
Так ничего и не поняв, я прошла обратно в комнату и вновь надела наушники.
«Ах, Борис Тимофеевич, зачем ты покинул нас?!.» — на невероятной высоте завизжал истерический женский голос.
Я вздрогнула от какого-то нехорошего ощущения и тут же сорвала их обратно.
Квартира Бориса Тимофеевича, того, что умер наяву, а не в опере, располагалась как раз надо мной.
Борис Тимофеевич Залевский. Одинокий пенсионер.
Кажется, антиквар.
Я была у него однажды, в детстве — мой брат Алешка тогда еще даже не родился. Я относила пожилому антиквару блины — была Масленица, мама напекла блинов и послала меня с огромным блюдом раздать их всем соседям. Тогда-то в первый и единственный раз я и попала к Борису Тимофеевичу.
У него было очень уютно и интересно: много картин, каких-то старинных предметов… Борис Тимофеевич, помнится, налил мне чаю с мятой и земляничным вареньем…
А теперь его уже нет…
Я поняла, что, несмотря на необходимость подготовки к музлитературе, не смогу больше слушать «Катерину Измайлову», вытащила диск и сунула его обратно на полку.
Тишина вновь объяла меня со всех сторон.
При мысли, что в квартире наверху стоит такая же неживая тишина, стало жутковато.
Может, послушать что-нибудь повеселее? Например, «Свадьбу Фигаро»?..
Но почему-то мне показалось это неэтичным по отношению к лежащему наверху покойнику.
Внезапно мне стало безразлично все на свете.
Пусть даже я останусь на второй год.
Я выдернула наушники и выключила компьютер.
ГЛАВА 3
Через три дня я успела привыкнуть к одиночеству в квартире. Понемногу оно даже стало мне нравиться. Я могла сколько угодно валяться в ванне, без брюзжания отца «Ну когда она, наконец, закончит свои мыльно-рыльные процедуры?! Она же здесь не одна!» И сколько угодно играть в «Растения и зомби», без увещеваний мамы: «Даша, ты уже взрослая, тебе пора стать серьезнее. Дай поиграть Алеше. А сама лучше подучи «Движение» Диенса…»
Теперь, отложив «Движение» Диенса в дальний угол, я играла в «Зомби» до одурения. Еще я сидела по ночам в интернете и спала до одиннадцати.
Единственное, чего я не делала — это не готовилась к пересдаче.
Стоило мне только приблизиться к наушникам, как в памяти оживал бас, ревущий «Помер Борис Тимофеевич!..»
Однако, время, отпущенное на подготовку, истекало, и после завтрака я решила все-таки переступить через внутреннюю преграду и послушать что-нибудь вразбивку, пытаясь при этом угадать, что именно я слушаю.
Но стоило мне лениво потянуться за дисками, как раздался звонок в дверь.
Надеюсь, больше никто не умер?.. — с этой нехорошей мыслью я пошла открывать.
За дверью стоял светловолосый веснушчатый парень лет шестнадцати с падающей набок челкой. В руке он держал огромный чемодан.
— Я — Степа! — сообщил он мне с лучезарной улыбкой.
— А я — Даша, — в ответ представилась я, не понимая, что означает этот визит.
— А где Борис Тимофеевич? — выдержав паузу, спросил незваный гость, незаметно заглядывая за мою спину.
Это словосочетание заставило меня насторожиться.
— Так схоронили вчера… — тихо произнесла я.
— Кого?.. — нахмурился Степа.
— Бориса Т… — продолжить я не успела, потому что Степа, качнувшись, упал вместе с чемоданом прямо в мои объятия.
Мне ничего не оставалось, как затащить его в прихожую и усадить на стул.
Через несколько секунд парень пришел в себя и спросил:
— А ты кто?
— Я — Даша, — повторила я. — Соседка.
— Соседка?.. — не понял Степа.
— Ну да, соседка. Борис Тимофеевич живет… жил этажом выше.
— Я что же, этажом ошибся? — догадался Степа.
Я кивнула.
Степа посидел еще немного, а потом тихо сказал:
— А я племянник его. Из Астрахани приехал на каникулы. Письмо получил с приглашением…
И он зачем-то вытащил из кармана джинсов мятый конверт и показал его мне. Потом поднял на меня глаза и растерянно проговорил:
— Нам почему-то никто не сообщил ничего… А что же теперь делать-то?..
— А ключ у тебя есть? — поинтересовалась я.
— Есть, — кивнул Степа, — мама дала на всякий случай…
— Тогда пойдем наверх и посмотрим, что к чему, — решила я, с тоской глянув на стопку дисков на полке.
— Пойдем! — оживился Степа и взялся за чемодан.
Мы поднялись на двенадцатый этаж, где жил Борис Тимофеевич.
С того единственного посещения его квартиры несколько лет назад, я ни разу больше не ступала на двенадцатый этаж.
Увидев дверь антиквара, я испытала необычное ощущение, что мне опять семь лет, и я стою с огромным блюдом с блинами, еле дотягиваясь до кнопки звонка. С ностальгическим чувством я оглядела дверь, обитую темно-красной, кое-где потертой, кожей и дверную ручку в виде головы льва. Помнится, в детстве она меня так восхитила, что перед тем, как позвонить, я минут пять с восторгом взирала на нее.
Я и сейчас смотрела на эту дверь завороженно, так, как будто она пропадала куда-то на долгих двенадцать лет и вдруг опять возникла из давно ушедшего времени, но Степа, прервав мои сентиментальные воспоминания, вынул из кармана чемодана ключ, открыл дверь и вошел в квартиру.