– А чего ты помнить должен? – с любопытством спросила Варя, и увидев, что я не особо рвусь отвечать, махнула рукой – Да ладно…когда поедем?
– А сейчас и поедем. Переодевайся.
– Я построже оденусь – задумчиво сказала Варя – темные брюки и белую блузку. Может и не краситься? А то нехорошо как-то?
– Что нехорошего? Насчет брюк и блузки – да, правильно. Изобрази из себя что-то вроде бизнес-вуман. А я…а я светлое надену. Не люблю темное.
– Значит я в темном, а ты в светлом? Нет уж! Я тогда светлые брюки надену! Вот!
Честно сказать, я так и не понял – почему обязательно мы должны быть в тон друг другу, но зачем спорить? И вообще, в вопросе как одеваться я лучше уступлю первенство женщине. Мужчине думать об этом деле не пристало. Не мужицкое это дело – тряпками трясти.
На сборы ушло полчаса. Варя все-таки подкрасилась, но так…без фанатизма. Ресницы, чуть-чуть брови и глаза. Что мне у нее еще нравится – вот умеет она краситься так, что и «покраски» не видно, и шарму добавляет! Возможно это потому, что она и так красивая, и только чуть тронет себя тоном и краской, и уже совсем красавица, хоть на подиум ее. А если женщина некрасива – хоть тонну краски истрать, только и видно будет – что эту самую тонну, а красивости ей ничуть не добавится. Увы, но это факт. Я так-то сочувствую от природы некрасивым женщинам, но спать буду все-таки с красивой. Не хочу некрасивых. Такой вот, понимаешь ли, Нехочуха.
Про хоспсис я вычитал в интернете. Есть такой…не так давно его организовали. Совсем небольшой, на двадцать коек, и содержится только на средства спонсоров. Государство на него ничего не дает.
Я думал над тем, как мне жить дальше, что вообще делать, для чего жить. Каждый человек наверное об этом задумывается – когда приходит его черед. И я задумался. Зачем живу? Что хочу от жизни? Ну да – заработать денег, вкусно есть, пить, спать с красивой женщиной. Это само собой разумеется, это как бы…в ранге положенности. А еще? А для души?
Вот шел я в военное училище. Знал, что буду Родину защищать. Для этого меня готовили. Потом разочаровался в воинской службе. Наверное – это моя вина. Немного не так я представлял то, как буду служить Родине. Потом в полицию пошел. Но тут уже совсем разочарование. В чем именно? Даже думать об этом не хочу. В общем – участковым Анискиным тут и не пахнет. Показуха, «палочная» система, начальственная глупость и авралы. И меньше всего заботы о тех, кого полиция призвана защищать. О людях. Увы.
И вот – я стал колдуном. И не просто колдуном – я теперь могу лечить. Не знаю – все ли могу лечить, все ли болезни поддаются лечению колдовством, но многие, это точно. Так почему бы и не заняться этим делом? Богатых лечить за деньги – за большие деньги. Бедных – бесплатно. Всех я не вылечу, не смогу, но если спасу даже часть из тех, кто без меня бы точно погиб – разве это не радость для души?
Другой вопрос – а как к такому отнесется Чернобог? Не будет ли он возмущен и не лишит ли меня моей силы? Ведь это ОН дает мне такую силу, без него я бы ничего не смог!
– Я уже тебе говорил, хозяин – возникает в голове Прошкин голос – Все относительно. Убирая проклятье, вылечивая пациента ты развиваешь свою магию, ты поднимаешься по ступеням мастерства все вверх и вверх! А значит – угоден Чернобогу. А Белобог – это вторая сторона Чернобога! Они единое целое, и если Род повернут к тебе только темной своей стороной, почему ты считаешь, что он не повернется к тебе и белой? Чем больше ты используешь свои магические умения, чем больше колдуешь, получая отрицательные и положительные эмоции, тем больше ты угоден Роду, родоначальнику всего сущего в этой Вселенной! Делай свое дело, и не думай о последствиях. Живи, как можешь. Род неспроста избрал тебя своим адептом. Посмотри на свое правое плечо.
Я ударил по тормозам, Варя взвизгнула, едва не врезавшись головой в стекло. Крутнул рулем, направляя машину на обочину, остановил трехтонный аппарат, бросил руль и тут же задрал короткий рукав своей дорогой рубашки. И замер, разглядывая красный, непонятно откуда взявшийся знак.
– Откуда это? – прошептала Варя, широко раскрытыми глазами глядя на сложную вязь узора – когда вчера с тобой ложились спать, этого не было!
– Это знак Белобога – сухими губами ответил я, и протянув руку, взял лежавшую между сиденьями бутылку газированной воды. Отпил, и мне сразу полегчало.
– И не спрашивай, откуда он у меня взялся. Просто взялся, и все тут!
Я оставил бутылку, отпустил педаль тормоза и громадный аппарат мягко покатился вперед. Поддал ему газу, двигатель утробно засопел-зарычал, и мы уже снова несемся по шоссе по направлению к Твери.
Странное ощущение. Мне кажется, что я пешка, переставляемая по шахматной доске рукой невидимого, неслышимого игрока. Зачем я иду вперед, кто меня толкает, что со мной будет – разве пешка может это понять?
Скромная вывеска «Хоспис Анна». И ниже что-то про некоммерческую организацию и все такое. Машину поставил в квартале от этого места – ну так, есть кое-какие соображения на этот счет. Не хочу светиться. Вдруг срисуют номер? Он ведь приметный. Дошли пешком, благо что солнце затянули облака, и жара, которая мучила последнюю неделю, наконец-то немного притомилась и ушла. Даже ветерок подул – подумалось, что следовало наверное взять с собой зонтик. Но кто же знал, что дело идет к дождю?
Дверь в хоспис была закрыта, и мне пришлось позвонить в звонок, прилепленный на косяке. Оно и понятно – тут все-таки бывают и наркосодержащие вещества, типа морфина, так что вполне может вломиться страдающий от ломки наркоман. Хотя может я и ошибаюсь – и тут не бывает никакой наркоты, но только нарки-то об этом не знают. Они все равно будут думать, что здесь имеется склад первоклассной наркоты – раз тут онкобольные. А значит – можно и нужно сюда вломиться.
Открыла дверь женщина лет пятидесяти в белом, отглаженном халате. На нас посмотрела без удивления, без особой приязни но и без недоброжелательства.
– Здравствуйте. Вы что-то хотели?
– Мне бы хотелось встретиться с руководством хосписа по поводу помощи. Спонсорской помощи. Это возможно?
Женщина явно повеселела и подобрела. Оно и понятно – спонсоров все любят, а праздношатающихся и просителей – нет.
– Проходите, пожалуйста! Отец Алексей вас сейчас примет, он как раз на месте!
Отец Алексей – худощавый мужчина с небольшой бородкой и крестом навыпуск на светлой рясе, оказался протоиреем местной церкви, так он мне сообщил при нашем знакомстве. Я сказал ему, что узнал о хосписе из сетевых статей, и вот – хотел бы посмотреть, как тут обстоят дела, поговорить с руководством, и если возможно, внести свой посильный вклад.
Отец Алексей внимательно на меня посмотрел, посмотрел на Варю, которая сидела рядом со мной – такая прекрасная, такая элегантная, и серьезно, без улыбки спросил:
– У вас какие-то родственники болели, или болеют? Нет-нет, мне просто хочется понять. Обычно к нам приходят те, кто прошел через горе, через страдания. Родственники болели и ушли, друзья. Можете не отвечать, если не хотите.
– Нет, у нас все в порядке – ответил я так же серьезно и спокойно – Просто хочу помочь людям. Просто помочь. У меня есть возможность помочь, так почему бы это и не сделать?
– Действительно – улыбнулся уголками губ отец Алексей – Если есть возможность помочь людям, почему бы это и не сделать? Хорошо, что есть те, кто это понимает. Хотите, я вам расскажу о хосписе?
– Да…немного. В принципе, я читал о вас в сети. Мы хотели бы увидеть больных. И если возможно – поговорить с ними. Вы позволите?
– Если только с теми, кто захочет – слегка нахмурился отец Алексей – Сами понимаете, люди больны, некоторые изнемогают от боли и помогают им только сильные болеутоляющие. Так что они могут не захотеть с вами беседовать. Не обижайтесь…вы молодые, здоровые…красивые. А они…
– Нет-нет! Только с теми, кто захочет, конечно! – заторопился я – А после я внесу вам денежный вклад. И если все будет в порядке – ну сами понимаете, кризис, не все так хорошо, как бы нам хотелось – но если все пойдет так, как я планирую, буду постоянно вас поддерживать взносами. Обещаю.
– Это было бы просто замечательно! – просиял отец Алексей – Богу угодное дело! Вы верующий человек? Впрочем – это неважно. Совсем не важно. В любом случае – вы сделаете богоугодное дело, а значит – Бог вас не забудет! Посидите здесь, я сейчас схожу, спрошу, кто из больных может с вами поговорить. Я понимаю, что отдавать свои деньги, когда вы нас видите впервые – это было бы неразумно. Мы пройдем с вами по хоспису, я вам все покажу. Ну и поговорите с тем, кто может. Сейчас вернусь!
Мужчина вышел, а мы с Варей остались сидеть на месте. Вдруг она взяла мою ладонь в свои и тихо сказала:
– Я боюсь – расплачусь. Я так всегда переживаю…в кино увижу больных, умирающих, и плачу!
– А зачем тогда поехала? – расстроился я – иди, посиди в машине! Пойдешь?
– Нет, я с тобой! Постараюсь сдержаться! А ты держи меня за руку и не отпускай, ладно? Если почувствуешь, что я собираюсь разнюниться – ты сожми покрепче мою руку.
Отец Алексей вернулся минут через десять. Встал в дверях, кивнул, а потом вполголоса добавил:
– Вы только постарайтесь не обижать их жалостью, хорошо? Они не доживают. Они живут. Каждому из нас отпущен свой срок, им – немного поменьше. Но они живут. И не хотят, чтобы над ними плакали и портили настроение. Я сейчас вас проведу к одной женщине…она художница, пишет картины. Ей осталось…совсем немного. Но она пишет, пишет и пишет…хорошие картины. Разные. Ей хочется, чтобы после нее что-то осталось в этом мире. Чтобы ее помнили. Она будет дарить вам картину – возьмите. И…ну вы сами все увидите.
Варя вздохнула, я сжал ее ладонь и мы пошли.
Запах лекарств, запах хлорки и…болезни. Ненавижу больницы и боюсь их. Не хочу туда попадать. Впрочем – а кто хочет? Хотя…может кто-то и хочет.
Женщине лет сорок, а может и меньше – болезнь ведь старит. Худенькая, бледная, очень коротко стриженная (после химиотерапии?), красивая, она сидела у окна возле мольберта и рисовала. Солнце освещало ее голову яркими лучами и казалось, что от этой золотоволосой головы исходит сияние. Увидев нас, она улыбнулась и помахала рукой:
– Привет! Отец Алексей сказал мне, что вы хотите поговорить, тут у нас особо некуда присесть, садитесь прямо на кровать! Или так постойте, если стесняетесь!
Она осмотрела нас с ног до головы и довольно улыбнулась:
– Какая фактура! Я хочу вас нарисовать! Можно? Вы такие красивые! Такие молодые! Так приятно на вас смотреть!
Она сняла лист с мольберта, я заметил, что там было нарисовано что-то вроде заходящего солнца, опускающегося в бескрайнее море. И парус. Женщина заметила мой взгляд, улыбнулась:
– Это я. Плыву к солнцу! Оно уходит, прячется, но я все равно его догоню! Все мы плывем к солнцу…
Она поставила новый лист, взяла рисовальные угольки и начала быстрыми и уверенными штрихами рисовать, а я осторожно, не выдавая своих намерений стал ее «прощупывать» магией.
Да, ей осталось совсем немного. Черных сгустков «порчи» я насчитал двадцать с лишним штук. И плюс ко всему, как результат порчи – красные всполохи болезни. Непонятно было, как она вообще живет и как держится на этом свете. Единственное не затронутое болезнью место – это ее глаза. Синие, как вода на ее рисунке.
Мерзость. Это была самая настоящая мерзость! Такой мерзкой порчи я еще не встречал! Метастазы сопротивлялись, как живые, не желая умирать, не желая ускользать из тела своей жертвы! Мне казалось…они живые. И понимают, что я с ними делаю. Они даже шевелились! Как мерзкие черные пауки! Мокрицы!
До сих пор никто не знает, что такое рак, хотя ученые и делают вид, что понимают его происхождение. Как он образуется, что заставляет ткани организма вдруг бурно разрастаться в раковую опухоль, и почему иногда болезнь вдруг отступает, не желая убивать своего носителя – никто не знает.
Я выдирал опухоль за опухолью, покрываясь потом, пуская в ход всю свою Силу и чувствовал, как леденеет мой браслет, бурно отдавая энергию.
Оказалось, что это совсем не так просто, как убрать желание нажираться самогонкой, либо «отремонтировать» печень, истрепанную возлияниями алкоголя. Рак сопротивлялся и не хотел уходить из тела, и это сопротивление было неожиданным и страшным. Если столько сил у меня будет уходить на одного ракового больного…мне тогда нужно обвешаться амулетами-накопителями с ног до головы, в противном случае я рискую сам оказаться на больничной койке. И вот когда я вспомнил о словах Прошки – он сказал, что лучше всего, больше всего накапливают энергию драгоценные камни. Интересно, насколько больше?
– Во много раз, хозяин. Один маленький бриллиант накапливает Силы в сотню раз больше, чем твой браслет. Большой бриллиант, каратов на двадцать – в тысячи раз. Практически неисчерпаемый аккумулятор. Подумай над этим.
Закончил я минут через пятнадцать – вырвал последний метастаз-порчу, заглушил красные всполохи, и вытер лоб платком, который достал из кармана. Я вспотел, как после долгого бега!
– Вот! Почти готово! А теперь – все!
Женщина взяла с мольберта рисунок, повернула к нам… и я чуть не ахнул! А Варя не удержалась – ахнула и хихикнула, тут же зажав рот. Да, это были мы – я и Варя. Лица абсолютно узнаваемы с первого взгляда. Не хуже чем на фотографии. Мы стояли, державшись за руки, и…были абсолютно обнажены! И самое что смешное, художница совершенно точно угадала пропорции наших тел! Как она это смогла – я не знаю. Но и Варина фигура, и моя были переданы так, будто мы стояли перед ней голыми, и она нас рисовала с натуры!
Мы стояли на рисунке прямо, но головы наши были повернуты друг к другу, губы улыбались, и было видно, что эти двое, на рисунке, очень любят друг друга.
– Вы талант! – недоверчиво помотал я головой – Вы настоящий талант!
– Есть немного… – широко улыбнулась женщина, и потянувшись, вдруг удивленно, и даже с испугом пробормотала – ничего не болит…у меня ничего не болит! Давно уже не чувствовала себя так хорошо! Это вы на меня так подействовали, точно! Ваш здоровый и красивый облик! Рядом с такими как вы и сама становишься здоровее. Вы еще зайдете ко мне сюда, ребята?
– Нет… – усмехнулся я – не зайдем. И когда увидел, как потухли глаза женщины, будто подернутые темной занавесью, с улыбкой добавил – Скоро вы поедете домой. Больше сюда не вернетесь. Вы будете жить долго и счастливо. Напишете много красивых картин. А эту подарИте мне, ладно? И подпишите. Хочу, чтобы она была у меня на стене.
– Конечно! – улыбнулась женщина – А еще – вот эту! Она подала мне картину с парусом, уплывающим за горизонт. Помните меня, ребята. Помните, что жила-была такая Настасья Жарова, талантливая, но несчастная художница.
– Будем помнить – снова улыбнулся я – И вы меня помните. Меня Василий звать. А это Варя, моя подруга. И я обещаю – вы будете жить долго и счастливо! Клянусь!
Она мне не поверила, точно. Когда мы уходили, художница смотрела нам вслед с грустной улыбкой, и я обернулся на пороге и помахав, ей сказал:
– Потом нарисуете картину маслом, и дидите мне на память. Помните – я сказал вам, что вы будете жить долго и счастливо. А я всегда держу свое слово. И вы сдержите – обязательно! А то не будет счастья! Все оставшиеся вам семьдесят лет!
Я подмигнул ей и закрыл за собой дверь.
Следующим был старик-ветеран. Он рассказал мне, как ушел на фронт мальчишкой шестнадцати лет, приписав себе два года. Как был ранен, и как спасла его сестричка, вытащив из-под обстрела. И как она погибла на следующий день, а он не знал, и хотел после госпиталя ее встретить и сделать ей подарок – он вырезал из дерева ее портрет.
Он показал мне этот портрет – темная от времени деревяшка, в которой угадывались черты лица курносой девушки.
После войны он женился, родились дети, внуки. Они все его любят, но так от него устали – он ведь теперь уже не встает, позвоночник в метастазах, а им трудно с ним заниматься. Вот он и попросился в хоспис – пусть хоть месяц отдохнут, съездят на море. Он вообще не любит доставлять кому-то неудобства. Они все хорошие, очень хорошие, и не их вина, что на старости лет вот еще и заболел. И ведь не фронтовые раны, а какой-то там поганый рак! Наверное это американцы к нам его заслали, чтобы убивать людей. Раньше ни о каком раке-то и не слыхивали!