Николай Пахомов
Святослав, князь курский
Золото огнём испытывается, а друг — жизненными ненастьями.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СВАТОВСТВО
Бескрайняя зимняя степь, покрытая нетронутым снежным настом, порой доходящим до конских бабок [1] и упруго пружинящим пол копытами лошадей в тех местах, где под снегом скрывался изрядный тугой валок прошлогодней травы, словно прислушивалась сама к себе, чутко впитывая неторопкий глухой топот множества конских копыт. Прислушивалась — и тут же успокаивалась: в размеренной трусце десятков ко-ней не слышалось обычной нервозности, предшествующей началу ошеломительной скачки идущей в атаку-налет лавы. Не было тут и вкрадчивой поступи разведывательных отрядов, выслеживающих смертельного врага или ищущих беззащитного полона. Только спокойствие и уверенность, спокойствие и уверенность…
Снежные бураны и метели давно уже отплясали свой бешеный танец и отпели лихие, до волчьего завыванья, песни. Частые поземки от-полировали поверхность, смахнув излишки снега с легких возвышенностей в редкие балки и впадины. А потому необъятные для глаз людских ширь и простор были однообразно будничны и скупы на краски и звуки. Монотонные бело-серые поприща-версты [2], тихо скрадывающиеся под копытами лошадей, однотонные светло-белесые краски низкого безоблачного колокола неба с оранжевым языком январского солнца, да ред-кое конское всхрапыванье — вот и все разнообразие. Искрящийся снег, слепит глаза так, что приходится их постоянно прищуривать, защищаясь сеточкой охваченных инеем ресниц или дланью [3] в меховой рукавице. Комья спрессованного снега, выскакивающие из-под копыт подкованных для зимней поры лошадей, с тихим шуршанием тут же опускаются на наст, становясь на нем едва заметными оспинками. Одинокие голые кусты полыни, устоявшие, как видно, под осенними ветрами и дождями — вот еще одно дополнение к скудному разнообразию красок Половецкой степи, по которой движется кавалькада всадников.
Сытые, ухоженные лошади, отливая под косыми холодными солнечными лучами вороными, гнедыми и рыжими любовно вычищенными телами, гривами и хвостами, бегут неторопко, легкой рысью, если, вообще, не трусцой. Крупы их прикрыты шерстяными разноцветными попонами и коврами, часть которых отделана по краям цветной бахромой да золотистыми кисточками. От долгой дороги и бега конские тела разгорячены, и над ними витает тонкое облако пара — своеобразная дань легкому морозцу. Зыбкие облачка пара окружают приоткрытые конские пасти (на этот раз без металлических удил) и расширенные розоватые провалы чувственных ноздрей, легкой изморозью оседают на ресницах удивительно больших лиловых глаз. Более мелкие, едва заметные из-за постоянного движения, облачка пара витают вокруг раскрасневшихся на морозце и ветру лиц всадников. Брови, усы и бороды всадников так-же подернуты следами инея, отчего они делаются похожими на сказочных лесовиков. Но лесовики живут среди леса, а тут степь да степь…
Всадников едва с полсотни наберется. Большинство из них доб-ротно одеты в добротные дубленые овчинные полушубки, густо расшитые по всей поверхности пол цветными вышивками и отороченные по рукавам и вороту мехами; некоторые в цветных зипунах [4], но опять же с меховыми воротниками, отброшенными на плечи. Трое же, что едут в первом ряду — в алых епанчицах-корзно [5] поверх меховых шуб с горностаевыми воротниками и такими же оторочками рукавов и пол. На голо-вах у большинства всадников меховые малахаи или треухи, наподобие тех, которые носят половцы, но есть и аккуратные шапочки, как, напри-мер, у трех всадников в алых епанчицах-корзно. Шапочки изготовлены из меха и обшиты сверху разноцветным бархатом и камкой [6], а для пу-щей красы оторочены мехом соболя или куницы. Причем мех оторочек таков, что до сих пор «горит» и переливает ворсом, словно живой.
Всадники, хоть и не держат воинский строй, но порядок соблюдают: в двух-трех перестрелах [7] из лука впереди и с обоих боков маячат парные ертуальные [8]. Это, конечно, не боевые заслоны, которые применяются при воинских походах, но от случайной стрелы уберегут, да и возможную опасность должны ранее заметить и подать сигнал. Поход, как можно судить по обстановке, не воинский, скорее посольский, гос-тевой, о чем все, кому положено про то знать, давно уведомлены и знают, а потому он не должен преподнести малочисленным всадникам неожиданностей и заморочек. Но, как известно, береженого — Бог бережет, а не береженого — враг на аркане в полон ведет!
По всему видать, что конники — бывалые воины. Об этом говорит их стать и посадка в седле. Однако на этот раз все они без броней, без щитов и копий, даже без привычных луков и тулий-колчанов со стрела-ми, но при мечах и заводных конях, через крупы которых переброшены переметные сумы, доверху набитые всякой всячиной, которую постороннему оку и видеть не надо.
В летнюю пору в высоком небе можно было хоть парящего коршуна увидеть или утреннюю трель жаворонка, невидимого под облаками, услышать. Какое никакое, а все ж развлечение… Зимой — никого. Чисто и пусто… Только потревоженные глухим стуком копыт неожиданно с громким, даже кажущимся в звенящей тишине, грохочущим хлопаньем крыльев метнется вдруг в сторону ошалелая куропатка, едва различимая на фоне заснеженной степи. Но и ее следов на твердом снежном насте не разглядеть. Иногда далеко на горизонте вдруг на какое-то мгновение грязно-оранжевым пятном появится мышкующая лиса, но, увидев всадников, поспешит скрыться подальше: мало ли что на уме у людишек с их конями — лучше держаться от них подальше, шуба будет целее. В зимней степи, если посчастливится, можно увидеть стада сайгаков и даже табуны диких лошадей, но нашим всадникам не везет, что-то не попадаются они на пути. Не видно и хозяев степи — волков, пугающих степной мир своим воем; видать, отлеживаются по буеракам и яругам после ночной охоты. А вот зайцы-русаки, давно уже сменившие свои серые шубейки на более светлые и более теплые, довольно часто выскакивают чуть ли не из-под конских копыт.
Вот и опять какой-то косой, по-видимому, дремавший в уютном теплом лежбище, устроенном им в коконе из густой пожухлой травы, прибитой осенними дождями к земле и присыпанной не одним слоем снега, ошалело подскочил свечкой вверх, да так, что испугал вороного коня передового всадника, чуть на него не наступившего и его не разда-вившего, заставив сбить шаг и громко всхрапнуть.
Задав стрекача, русак отбежал на какое-то расстояние и, прежде чем пуститься улепетывать дальше в необъятный простор степи, оста-новился и, встав для чего-то на задние лапки, воззрился на кавалькаду.
Всадник в шапочке с малиновым верхом, ехавший в переднем ряду крайним слева, увидев улепетывающего зайца, незаметным движение десницы [9] сбросил меховую перчатку, закачавшуюся на шелковом шнуре обшлага рукава, всунул в рот два согнутых колечком пальца и оглушил степь разбойным свистом. Заяц прянул ушами — и бросился сломя голову подальше от всадников.
— И охота тебе, — усмехнулся в темно-рыжую бороду статный всад-ник в алом плаще и собольей шапочке с верхом из золотистой камки, обращаясь к тому, который разбойным свистом пугнул зайчишку, — словно отрок малый тешишься. Ты еще поулюлюкай ему вслед — пуще бежать будет, — басил он беззлобно, озорно поводя черными, круглыми как у совы, очами. Отчего было ясно, что он и сам не прочь вот так за-просто и залихватски поозорничать. — Почитай, полвека уже за плечами — а все дай попроказничать… Гляжу, веселый ты, брат, светлый князь Олег Святославич… Все неймется тебе…
— А что годы считать, трудиться… полвека или не полвека… Будем жить, пока живется да жевать, пока жуется, а счет годам нашим есть и без нас кому подсчитывать, — указал вопрошаемый большим пальцем в купол неба, прежде чем стал надевать рукавицу. — Лучше любой кукушки сосчитает…
Его товарищ сделал вид, что не расслышал последней реплики и не придал значения жесту руки. Он, словно поясняя предыдущее, молвил тихо:
— Я это не в обиду, а к тому, что седина в голову, а бес в ребро…
— Да надоело, брат любезный, Владимир Всеволодович, надутыми сычами ехать. Скучно… Зимняя степь — тоска зеленая, не то что задремать, помереть можно… А тут, косой прямо из-под копыт моего Вихря… Вот я и решил молодость вспомнить, самому размяться и сонную тишину свистом вспугнуть… Будь лук при мне, ей-ей, свалил бы косого единой стрелой.
Сказав последнюю фразу, всадник, которого перед этим Владимир Всеволодович назвал Олегом Святославичем, легонько дернул узду, словно поторапливая коня. Но тот только удивленно повел лиловым глазом, с какого, мол, перепугу — и, конечно же, шаг ускорить даже не попытался.
Третий же князь, ехавший с первыми двумя в одном ряду — а в том, что это был князь, а не знатный боярин, сомневаться не приходилось, стоило лишь только взглянуть на его горделивую осанку и богатую одежду — в их беседу предпочел не встревать, только переводил с одно-го на другого взгляд своих карих глаз, спрятав лукавую усмешку в по-серебренных инеем усах.
Потревоженные на какое-то время молодецким свистом князя Оле-га Святославича всадники — старшая дружина русских князей — поозиравшись по сторонам и ухмыльнувшись мальчишеской выходке князя Олега, опять притихли, предавшись своим размышлениям и тихо покачиваясь в такт лошадиной трусце. Лишь только ертуальные настороженно завертели головами, пристальней вглядываясь в белоснежное безмолвие — не им предаваться дреме, их дело бдеть и бдеть… И пока всадники будут так отсчитывать поприща по заснеженной январской степи, пришло время сделать пояснение читателю как об этой необыч-ной кавалькаде во главе с тремя русскими князьями, так и о причине, побудившей князей оставить свои теплые хоромы и с малой, почти не-вооруженной дружиной, отправиться в неласковую, вечно грозящую опасностями степь.
И первым делом мы познакомимся с князьями, хотя прозорливый читатель и без нашей подсказки уже догадался, что всадник, пугнувший разбойным свистом зайчишку, был не кто иной, как Олег Святославич Тмутараканский и Черниговский, четвертый сын Святослава Ярослави-ча и внук Ярослава Мудрого. А в более сдержанном всаднике читатель явно угадал двоюродного брата Олега Черниговского, Владимира Всеволодовича, князя переяславского, прозванного Мономахом, так как матерью его была византийская царевна Софья, дочь императора Кон-стантина Мономаха. [10] Отцом же Владимира был Всеволод Ярославич, шестой сын Ярослава Мудрого, родившийся на три года позже Святослава Ярославича.
Двоюродные братья были примерно одного и того же возраста, им обоим уже явно перевалило за полусотню лет, ведь родились они еще при жизни их мудрого деда Ярослава Владимировича, хотя помнить его живым из-за своего малолетства не могли. Но на этом все сходство и заканчивалось. Олег Святославич, несмотря на годы, был порывист и эмоционален. Довольно часто случалось, что прежде чем его уста готовы были произнести какое-нибудь слово, длань десницы уже сжимала рукоять меча. Когда-то в молодые годы он имел пышную шевелюру темно-русых волос, легкими волнами струящихся до плеч, но годы и обстоятельства частым гребнем прошлись по ним, посеребрив и проре-див, да так, что от пышной некогда шевелюры остались только вспоми-нания, зато во всю голову красовалась плешь-залысина. Серого цвета, с золотыми искорками, глаза, так когда-то нравившиеся его первой суп-руге Феофании Музалон [11], патрицианки с острова Родос, куда в 1080 году Олег, доставленный хазарскими и иудейскими купцами в качестве пленника в Византию, был сослан по приказу императора Византии Никифора Вотаниата [12], также поблекли, хотя и не потеряли твердости и колючести при пристальном взгляде князя. Тонко очерченный нос, тон-кие обветренные губы, складки на высоком лбу и вокруг рта, а также тугие желваки скул говорили об его упрямстве и тяжелом характере. Рост князя, так как он восседал на вороной масти коне, определить было трудно. Но, судя по тому, что и в таком положении он был не ниже многих дружинников, мерно колыхавшихся за его спиной, был обыкновенный, зато горделивая осанка сразу же выдавала в нем человека не толь-ко уверенного в себе, но и привыкшего повелевать другими. А кряжистость туловища и широкий разворот плеч прямо указывали на физическую мощь их обладателя.
Как мы уже сказали, на Олеге Святославиче, исходя из погодных условий, была шуба, но не овчинная, как у многих дружинников, а медвежья, теплая и не слишком тяжелая, поверх которой было наброшено алое корзно — плащ, неотъемлемый атрибут княжеского достоинства и власти. Одеяние Олега Тмутараканского и Черниговского довершали темно-синего сукна порты и подбитые мехом сапоги с толстыми кожаными подошвами и тонкими, едва различимыми на них каблуками.
Его вороной Вихрь был под половецким седлом, отличавшимся с одной стороны легкостью веса, а с другой — высокой лукой, что позволяло всаднику сидеть в нем, как влитому и поворачиваться почти на полкорпуса в любую сторону, не боясь вывалиться. А это дорого в бою, когда одно мгновение, одно верное или неверное движение может решить твою судьбу раз и навсегда… Тем не менее, седло было искусно украшено серебряными и бронзовыми бляшками и насечками, а потому стоило не одну гривну. Круп коня покрывал ковер, которые изготавливают в далекой Персиде, доставшийся Олегу Святославичу в качестве трофея после одного удачного похода.
Владимир или же в крещении Василий Всеволодович Мономах в свои 55 лет был крепок телом и духом. В отличие от двоюродного брата характер имел сдержанный и спокойный. Прежде чем опустить длань на рукоять меча, он не раз и не два подумает: а стоит ли это делать?.. Если же стоит, то сейчас или некоторое время спустя… Но если уж опускал и брался за меч, то уже не было силы, которая могла бы заставить его вложить меч обратно в ножны, не доведя дела до логического конца. Рассудительность этого князя была видна не только в его словах, но и в размеренности и основательности движений, в манере общения. Он не делал порывистых движений, как часто случалось это с Олегом Святославичем. Но если уж принимал решение, то шел к его исполнению не-уклонно, не считаясь с помехами и препятствиями на своем пути. Каза-лось, время было бессильно перед ним. Ни цвет его курчавых волос на голове и в окладистой бороде, ни их густота почти не изменились. И если в молодости волосы были ярко рыжего цвета, то теперь стали бо-лее темного оттенка с редкими серебристыми вкраплениями. Черные пронзительные глаза из-под тонких, почти невидимых под инеем бро-вей, да мясистый нос с легкой горбинкой, по-видимому, доставшиеся ему через мать по наследству от деда-императора, придавали чертам лица какое-то орлиное, а потому чуть хищное, выражение.
Владимир Всеволодович, князь переяславский, возможно, был чу-ток ниже своего двоюродного брата, но в основательности и кряжистости тела, в саженном развороте плеч вряд ли ему уступал. Конь под ним был той же масти, что и под Олегом Святославичем, вороной. Но если у Олегова коня на лбу красовалась небольшая белая «звездочка», то у коня Владимира Мономаха эта «звездочка» была более заметная и обширная. К тому же все четыре ноги его жеребца Позвизда, названного так, возможно, в честь языческого славянского бога бурь и непогод, щеголя-ли в белых «носочках» чуть ли не до коленного сустава, вызывая зависть у знатоков конного дела.
Одежда князя Владимира, как и одежда его двоюродного брата, была добротна и нарядна: опять же медвежья шуба, алый плащ, цвета спелой вишни тонкого сукна порты, подбитые мехом сапоги с загнуты-ми, как у половцев, носками.