Николай Пахомов
МЕЧ КНЯЗЯ БУЙ-ТУРА Историко-детективная повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Слышали новость?!. — перешагнув порог кабинета, вместо привычного «Здрасьте!», не спросил, скорее, констатировал Тимур Любимов, обозреватель криминальных новостей и любитель «жареных фактов» газеты «Курский курьер».
— Что еще за новость? — также не приветствуя коллегу, даже не поворачивая головы в его сторону от дисплея компьютера, пропела пышногрудая и огненно-рыжая Санечка в невесомой на вид, просвечивающейся насквозь кофточке. Санечка — журналистка, освещающая в прессе события, связанные с молодежью и молодежной политикой властей, от больших — кремлевских, до городских, муниципальных.
— В краеведческом музее новая экспозиция открывается… Меч князя Буй-тура привезли! И…
— Подумаешь, новость, — не дослушав, потеряла Санечка всякий интерес к сообщению коллеги. — Вот если бы инопланетяне на Красной площади сели — то да! Или бы мне кто-то дворец хрустальный подарил! А то — новая выставка. Дел-то… — фыркнула избалованной кошкой. — Экая невидаль! Да у нас только в одном Курске с десяток музеев отыщется… А уж черепушек да железяк там всяких разных — пруд пруди.
Ее изящные пальчики с ярко накрашенными длинными ноготками вновь запорхали веселыми бабочками по кнопкам клавиатуры, заставив экран дисплея морщиться и корчиться от буквенной и цифровой ряби. Зато чуть согбенная грациозная спинка с четко выраженными лопатками, как бы соединенными между собой тонкими лямками кипельно белого, как цвет вишневых садов в пору весеннего цветения, бюстгальтера, была неподвижна, словно у статуи.
— Голодной куме одно на уме, — буркнул беззлобно Тимур, всегда снисходительно относившийся к этой накрашенной кукле, действительно избалованной мужским вниманием, изящная головка которой постоянно была забита одной проблемой: где подцепить себе хоть какого-то олигарха. Да и подобные диалоги, когда один видит в чем-то сенсацию, а другому это — «по барабану», в редакции происходили чуть ли не ежедневно. — Подумаешь: «инопланетяне»… — мысленно продолжил диалог Тимур, лавируя между столами, тумбочками и угловатыми шкафами, вечно заваленными всякой всячиной, чтобы пробраться к рабочему месту. — Тут гости из двенадцатого века — меч самого князя Всеволода Святославича Курско-Трубчевского, или Буй-тура по «Слову о полку Игореве»!.. И пояс то ли тоже его, то ли его супруги, то ли кого-то из княжичей — такой изящный… Из трубчевского клада на Старом городище. А это, замечу, милая дама, почти то же самое, что прибытие инопланетян, — рассуждал сам с собой Тимур, усаживаясь на шаткий стул за «родной» стол. — Только связано не с будущим, а с прошлым… Это ведь тоже космонавты-экспонаты… только из прошлого. Прошлого нашей страны. Понимать надо, бюст ты наш гуттаперчевый, великолепное скопище грехов и соблазнов».
Санечка же, занятая своим делом, к нему явно утеряла всякий интерес. Словно и не было его в их тесноватой с подслеповатым оконцем узкой комнатушке, называемой между собой «пеналом», чуть не до самого потолка заваленной старыми газетами, журналами, энциклопедиями, словарями, настольными лампами, неизвестно как оказавшимися тут торшерами, электрочайниками и прочим хламом, на первый взгляд, совсем ненужным. Но, коснись что, таким необходимым…
Обозреватель криминального отдела газеты, называя коллегу Санечку «скопищем грехов и соблазнов», знал, что говорил. Будучи если не юной, то еще молодой и очень близкой к «поколению пепси-колы», работая в молодежной среде, где секс стал своеобразной физзарядкой и антистрессовым допингом, так как давно вышел из интимной стороны жизни человека, Санечка вольно или невольно придерживалась той же самой субкультуры и морали в личной и сексуальной жизни. Как, впрочем, и ее то ли сводная, то ли двоюродная сестра Танечка, такая же огненно-рыжая разбитная деваха лет двадцати, вечно втиснутая в джинсовые брюки, работавшая то ли каким-то менеджером, то ли секретарем в одном из офисов на улице Садовой и время от времени забегавшая к Санечке «перекурить». Это с ее легкой руки за Александрой закрепилось имя Санечка.
По всей видимости, и Санечка, и Танечка рождены были блондинками и со временем могли стать «белокурыми бестиями». Но в последние годы во всем мире блондинки ассоциировались с недалекими, пустоголовыми «куклами» и стали основными героинями анекдотов о женщинах-недотепах. Поэтому Санечка и Танечка, не желая быть в «стане» блондинистых, высоко ценя свои личностные качества и интеллектуальные способности, воспользовавшись услугами парикмахеров-стилистов, быстренько перекрасились в рыжих вамп-девиц, а проще — в стерв.
Словом, как все бабы, собезьянничали, уходя от одних стереотипов и прибиваясь к другим. А как иначе? Без стереотипов нельзя… Только глаза остались прежних расцветок: у Санечки — серо-зеленые, а у Танечки — небесно-голубые и по детски наивно-открытые, что подкупало и часто обманывало доверчивых людей.
В пупке у Санечки был серебряный пирсинг, которым она очень гордилась. И в летнюю пору обязательно надевала такие забугровые «шмотки», чтобы пуп с пирсингом непременно торчал на виду у публики, притягивая мужские похотливые взгляды. Кроме пупкового пирсинга, на теле, пониже спины, пестрели татуировки в виде роз, лилий и прочей дребедени. Не хватало лишь зэковских «кочегаров» на ягодицах, при ходьбе «бросавших» в анальное отверстие — «топку» — совковыми лопатами уголек. Да, пожалуй, кольца в ноздре. Но, как говорится, еще не вечер!
Беда лишь в том, что Санечка, успевшая не только побывать замужем, но и развестись, не обременив себя ребеночком, при всей своей морально-нравственной раскрепощенности придерживалась строгого правила: с коллегами по работе никакого секса. С кем угодно — где угодно, но только с коллегами — ни-ни! Ни на работе, ни в других местах. А потому, сколько к ней ранее ни «подкатывал» Любимов, он оставался «нелюбимым».
Это-то в первое время и бесило довольно часто Тимура Аркадьевича, мужчину хоть и семейного, но в самом соку. К тому же, чего греха таить, изрядного ловеласа, пользовавшегося успехом у многих представительниц прекрасного пола. Возможно, потому не любившего, чтобы его величали по отчеству. Впрочем, в журналистской среде звать кого-либо, за исключением, разумеется, редактора, по отчеству считалось дурным тоном.
Да, Тимур пользовался определенным успехом у женщин, но только не у Санечки. Пробовал подпоить во время так называемых корпоративных вечеринок (известно, что пьяная баба — чужая жена), но Санечка на такой «крючок» не попадалась. И, вообще, к спиртному она была довольно равнодушна: выпивала всегда аккуратно, не теряя контроля и разума.
Уяснив бесплодность своих попыток взять крепость, легко доступную другим, но не ему, Тимур Аркадьевич, чтобы не выглядеть смешным и навязчивым, оставил куклястую коллегу в покое. Возможно, до «лучших времен», как хотелось ему думать. Что же касается ее профессионального «эго», то она относилась к тем современным «всезнайкам», порожденным лихими девяностыми, которые, чем слабее в какой-либо области знаний, тем безапелляционнее и категоричнее.
Они, малокомпетентные, но скрывающие свою некомпетентность за напористостью, нахрапистостью, агрессивностью, доходящей до откровенного хамства, «лучше всех знают», как выплавлять чугун, как строить дома, как сеять и выращивать хлеб, как проводить расследование преступлений, как реформировать армию и бороться с «дедовщиной» в ней. И, вообще, все и лучше всех знают. Спорить с такими «всезнайками» — это как кричать против шквального ветра: только голосовые связки надорвешь да собственной слюной весь испоганишься — и все…
Так уж сложилось, что жизнь еще не потрепала у Санечки не только ее «крылышки», но и «перышек» на них не тронула. И потому она порхала со своей категоричностью и безапелляционностью, по делу и без дела бравируя ими, как и юношеским максимализмом, вызывая у таких, как Любимов, «тертых» жизнью и обстоятельствами, скептические улыбки.
Тимур давно уже не делил мир на черные и белые цвета, отчетливо понимая, что тонов и полутонов куда больше, чем контрастных красок. И очень поражался, нет, не удивлялся, а именно поражался, как в Санечке совмещались вещи, понятия, идеологические установки и прочие ценности, на первый взгляд вроде бы несовместимые. На тонких золотых цепочках она носила крестик и медальон с изображением Богоматери с младенцем Иисусом, отчетливо видимые сквозь прозрачную ткань носимых ею кофточек — и пирсинг с татуировками… Посещала церковь, крестилась, молилась, шепча «Отче наш», и даже исповедовалась и причащалась у священников, придерживаясь православных канонов — и в то же время желание «пройтись по головам ближних своих», «перемыть им косточки», а еще — следование молодежной субкультуре во многих вопросах жизни. А субкультура современной молодежи, даже на взгляд Тимура, не считающего себя ни поборником добродетели, ни ханжой, не очень-то отличалась нравственностью, высокой моралью. Скорее, наоборот…
Что же касается новой выставки в областном краеведческом музее и экспонатов из Трубчевска, то Санечка в своем нигилистическо-пренебрежительном отношении к известию, доставленному ее же коллегой и сокабинетником, конечно была не права. Это были вещи ценные — как с историко-археологической точки зрения, так и с культурно-эстетической.
В 1975 году в районном центре Трубчевске, что в Брянской области, археологи и местные краеведы, производили раскопки на Старом городище. Там, по легендам, был княжеский замок. К этому времени от самого замка из-за многих веков и людского безразличия к своему прошлому только предзамковый ров, заросший бурьяном да подлеском-кустарником, и остался. А еще — холмики на челе мыска, в чреве которых и был обнаружен клад.
И не просто клад, а клад, прогремевший на всю страну и прославивший заурядный районный городок, подобных которому на Руси-матушке и счету-то нет, на весь мир. Ибо в кладе том, кроме наконечников стрел и копий да всевозможных черепушек, хорошо сохранившегося клинка меча, был еще обнаружен пояс из светлого нержавеющего металла на основе олова, детали которого были соединены между собой подобно браслету ручных часов: и прочно, и гибко.
Впрочем, главной ценностью был даже не пояс, своей конструкцией обогнавший на добрый десяток веков инженерную мысль того времени, а височные колты, разнообразные фибулы и цельнометаллические ожерелья — шейные гривны, изготовленные как из все того же светлого, не тускнеющего и не ржавеющего металла, так и из бронзы и серебра. Ведь их возраст специалистами был отнесен к 6–8 векам новой эры. А этнопринадлежность — к летописным северянам (северам, северцам — в зависимости от употребляемой транскрипции этого слова), так как колты — височные подвески — имели спиралевидные формы разных размеров. Именно в таких колтах-подвесках, если верить археологам да историкам, и любили красоваться северянские модницы, в отличие от своих товарок из племен полян и радимичей, предпочитавших подвески в виде звездочек.
Обнаружение клада дало право городу Трубчевску в том же 1975 году объявить о своем тысячелетнем возрасте. С чем областные, республиканские и союзные власти, к удивлению трубчан, согласились без лишних проволочек. А еще — обзавестись добротным краеведческим музеем, которому в настоящее время могут позавидовать и некоторые областные.
Среди множества экспонатов в музее нашлось место и для меча, снабженного новой костяной рукоятью, сразу же названного мечом князя Всеволода Буй-тура — возможно, из-за добротности его изготовления. Ведь после тщательной полировки клинка не только пропала вековая ржавчина на нем, но и зеркальный блеск появился. «Явно, клинок князя, — решили музейные работники и представители областного управления культуры, — будь иначе — давно бы ржавчиной был источен, в тлен превратившись… Тут и к бабке не ходи, и на гуще не гадай — княжеский меч»!
Определившись с сословной принадлежностью меча, определились и с именем князя — Всеволода Святославича, героя «Слова о полку Игореве». Иного, по определению, просто быть не могло. Только такому богатырю телом и духом, о котором в летописях по поводу его кончины сказано, что «сей князь во всех Ольговичах превосходил не только возрастом тела и видом, которого подобного не было, но храбростью и всеми добродетелями, любовию, милостию и щедротами сиял и прославляем был всюду», мог принадлежать этот меч-кладенец, не поддавшийся времени и тлению.
Только Всеволоду Буй-туру и никому иному! А чтобы сомнения не грызли умы отдельных посетителей музея, рядом со стендом с мечом поместили несколько изображений князя Всеволода Святославича. Тех самых, что можно увидеть в некоторых современных книгах по истории Отечества, а также Курского, Белгородского и Брянского краев. Прообразом для них послужил бюст Всеволода работы известного советского археолога, антрополога и скульптора Михаила Михайловича Герасимова, доктора исторических наук и лауреата Государственной премии СССР, принявшего участие в раскопках могил черниговских князей, проводимых академиком Борисом Александровичем Рыбаковым.
Кстати, и сам бронзовый бюстик князя тут же присутствует, но не Герасимовский, лысоголовый, делающий лицо князя похожим на лицо классического абрека и разбойника, а уже осовремененный, снабженный копной бронзовых, немного вьющихся волос.
С таким продуманным подбором антуража, к тому же снабженным красочными, стилизованными под старину, письменными пояснениями, даже закоренелый нигилист и скептик и тот поверит, что найденный при раскопках Старого городища меч — все-таки меч князя Всеволода, сохраненный провидением до наших времен. А уж про тех, кто влюблен в старину и отечественную историю, так и говорить не стоит — все за «чистую монету» примут и других в том убедят.
В залах Трубчевского музея нашлись места как для стендов с экспозициями всевозможных височных колец, разнокалиберных и разноорнаментированных фибул, шейных гривен, так и для изящного по своему виду и исполнению пояса, ставшего с «легкой руки» работников музея принадлежностью княгини. Правда, какой именно княгини, сказано не было, но оно и так понятно: княгини — супруги князя Всеволода Святославича, дочери Глеба Юрьевича Переяславского, внучки самого Юрия Долгорукого — прекрасной Ольги Глебовны.
Конечно, как всегда, находились «Фомы неверующие», которые, «обласкав» взглядом через витражное стекло сей дивный пояс, «прощупав» визуально каждое его звено, сомневались в принадлежности его княгине.
«К чему нежной княгине на ее шелковые да бархатные платья это металлическое узорочье? Ни к чему! Русские княгини, слава Богу, в ту пору «металлистками» не были… Не чета современным девицам да и некоторым дамам из «высшего света», цепляющим всякие блестящие железяки не только на одежду, что хоть и вызывающе крикливо, но терпимо, а еще и в ноздри, и в пупки, и в более интимные места тела. А это явный признак недостаточности серого вещества в их мозгах».
Княжеской принадлежностью пояс они также не считали: слишком узок — всего два с половиной сантиметра. На таком не то что меч в ножнах не удержать, но и порядочный тесак. К тому же, пояс явно был коротковат, чтобы объять могутную фигуру князя.
«Скорее всего, — размышляли Фомы неверующие про себя, чтобы не накликать на свои головы гнев сотрудниц музея, — пояс принадлежал кому-либо из княжичей. И стан подойдет, и бронь детскую те одевали, и пояс к кольчужке, — прикидывали в уме, — за милое дело, и кинжал… либо малый меч вполне удержал бы».
Вот этот меч князя Всеволода Святославича вместе с частью старогородского клада, а также многими другими экспонатами и был привезен сотрудниками Трубчевского музея в Курский областной краеведческий. Привезен по просьбе коллег для устроения временной экспозиции в рамках действия федеральной программы о взаимном обмене культурными и историческими ценностями и фондами. И пусть денег на культуру в новом демократическо-социальном государстве, пришедшем на смену социалистическому, как всегда, было мало, зато всяких программ — хоть отбавляй! Оно и понятно: не хлебом единым сыт человек… Возможно, и программами…