— Повернись. — Попросил вышедший из душа хозяин каюты, успевший надеть черный комбинезон — точно такой же, как тот, что остался в рубке.
Я крутнулась, ленточки плеснули яростной волной, заходили вокруг бедер.
— Необычно, нетипично хороша… — Протянул Скевос. — И я угадал. Это платье сшито как на тебя.
— Не могу не спросить, где у него батарейка. — Тут же заявила я, чувствуя себя до странности нехорошо под его взглядом. — А то ещё сяду, простите, всей своей обнаженной нижней частью прямо на неё. И будет у нас с платьем одно короткое замыкание на двоих…
Он мотнул головой, глаза у него смеялись.
— Нет, такого я бы не допустил. Платье потребляет излучение, рассеянное по кораблю, своего энергозапаса у него нет. Так что садись смело. Идем?
К выходу он двинулся, не дожидаясь моего ответа. Я зашагала следом.
Привел меня Скевос на один из нижних ярусов. Во время моих прогулок по кораблю вход сюда все время оказывался перегорожен ребристой стальной переборкой. Теперь она скрутилась в громадную балку, подвешенную под потолком — а на пустом пространстве за ней замерли четыре машины. Выглядевшие как… как вязанки копий. Но красивые вязанки, стремительных, чуть надломанных очертаний. Посередине, над каждой, приподнимался темный пузырь, выступая из массы черных толстых стволов с надломом.
— Вершина инженерной мысли Орилона. — Негромко сказал Скевос.
И подошел к той машине, что стояла справа от него. Любовно похлопал по ближайшему окончанию копья — толстенному, где-то полметра в диаметре.
— Боевой челнок для людей, чья воля не подавлена вирусами группы Ив… тот товар, с которым мы хотим познакомить Галактику. Кстати, на Дали, говорят, используются челноки только такого типа… Ты готова?
— К чему? — Осторожненько спросила я.
Вид у Скевоса был загадочный. И тон тоже.
— Мы прогуляемся к соседней звезде. — Объявил он. — Доступ. Готовность к старту номер два…
Вязанка громадных копий, за которую он держался, с легким пощелкиванием разошлась по центру. Открылся вход — небольшой вытянутый люк, окруженный черными копейными трубами, как раз по моему росту. Распахнулся, открывая чрево машины. В проеме вспыхнул зеленоватый ровный свет.
Скевосу, чтобы войти, пришлось согнуться. Я шагнула внутрь челнока, лишь слегка склонив голову.
Узкий проход — и два ложемента.
— Я решил, что нужно преподнести тебе подарок, Наташа. — Серьезно сказал Скевос. — И даже потратил целых пять минут на то, чтобы придумать, какой именно. Жизнь коротка. Тряпки, украшения, валютные чеки… все это не то. Мы поужинаем в короне ближайшей звезды. Садись.
Он сел на ложемент по правую руку, я опустилась на соседний. Как-то все это было странно. Вечернее платье, боевой челнок — и ужин в короне звезды…
Сзади щелкнул, закрываясь, люк. Скевос приказал:
— Выход. Курс на Си-Ри-849. Прыжок с границы безопасного удаления от корабля.
Часть обшивки с челноком вдруг резко отъехала, открыв громадное окно, глядевшее в черноту. Машина, в которой мы сидели, мягко приподнялась над полом — и выскользнула наружу. Я мельком заметила, что ребристая переборка уже успела опуститься, отрезав ярус с челноками от остального корабля…
Темно-бархатная пропасть космоса, утыканная звездами, открылась нам навстречу — и сомкнулась вокруг машины. Несколько секунд было ощущение, что ничего не происходит, а потом пространство за колпаком кабины вдруг смялось, звезды закрутились в спирали. На смену им развернулись щупальца алого сияния, тоже идущие по спирали вокруг челнока.
Щупальца тут же расправились, слившись в громадную, алую в оранжевых отливах равнину под челноком. Прыжок был завершен. И мы летели над звездой…
Гигантскими пиками поднимались вокруг рыжевато-алые протуберанцы. Шевелились, клубились по краям, опадали. На смену им неторопливо поднимались вверх другие.
Машина, в которой мы сидели, неслась между ними, кабину заливали всполохи алого сияния, собственное зеленоватое освещение челнока успело погаснуть…
Скевос вдруг молча встал. И, шагнув через проход, замер у моего ложемента.
— Я, наверно, должен извиниться. Приглашая тебя сюда, я имел в виду не только — и даже не столько ужин…
— Так это боевой челнок или выездной бордель? — Бросила я не слишком любезно, не удержавшись. — Или объект с широкими функциями?
И тут же пожалела о сказанном. Гибче надо быть, гибче. До Орилона пока что далеко…
Скевос, тихо засмеявшись, запустил руки в облако ленточек, без устали танцевавших над моими бедрами.
— Поверь мне, приличная армия не может прожить без борделей. Однако дочери саря не пристало знать такие неприличные слова.
Он всего лишь поглаживал мне живот и выпуклость между ног, просунув руки под платье — а я со стыдом ощутила тихую, животную дрожь предвкушения.
У тела были свои понятия о приличном и неприличном.
— Гравитационный горизонт на уровень ложемента. — Не совсем понятно для меня сказал вдруг Скевос.
И поплыл вверх, поднимаясь к колпаку кабины. Опустился сначала на одно колено, потом уселся рядом со мной — прямо над пустотой, под которой снизу темнел проход между ложементами. Приказал, склоняясь и охватывая руками мое лицо — бережно, как какой-то дар:
— Поворот по горизонтали на сто восемьдесят…
Челнок крутнулся — и алая пропасть звезды вдруг повисла уже над колпаком кабины. Я по-прежнему лежала на ложементе, только звезда теперь сияла сверху. Опуская вниз, ко мне, кроваво-оранжевые щупальца гигантских протуберанцев.
— Учитывая торжественность момента… — Сказал Скевос, глядя мне в глаза.
Его заливало алое сияние, потоком стекавшее по щекам и вискам, расплывавшееся по комбинезону лужами алого огня.
— Я полагаю, что тоже имею право на подарок. Звезда и женщина — вот то, что я хочу сейчас видеть.
И, резко отняв руки, отпрянул назад. Растянулся на своем ложементе, повернул ко мне голову, глянул лукаво.
— Звезду и женщину, Наташа. Здесь и сейчас. Я жду…
Рука его прошлась по груди, комбинезон раскрылся, обнажая тело. Я вздохнула и приподнялась.
Где-то в глубине сознания мелькнуло воспоминание о Ворисоне, который вот так же развалился на ложементе, приказав его оседлать…
— Ворисон был дураком. — Вдруг живо сказал Скевос, словно прочитав мои мысли. — Когда назвал тебя некрасивой. Видел бы он, как ты хороша в пламени звезды. Ты сияешь, Наташа. Вся. Звездная дева, смотрящая на мир из огня. С лицом, которое одно на всю Вселенную…
Я впервые не нашлась с ответом. Молча, не приподнимаясь, перебралась через провал между ложементами — там теперь словно положили стекло. Под руками была твердая, гладкая поверхность.
Скевос, едва я уселась рядом с ним, потребовал:
— Нагнись.
И когда я наклонилась, тут же потянулся вверх. Поцеловал неторопливо, лишь прихватывая своими губами мои губы — но не делая больше ничего. Рука прошлась у меня по шее, сзади, запустила пальцы в волосы.
Потом Скевос надавил на затылок, заставляя пригнуться ещё ниже. Прошептал на ухо:
— У тебя ещё будет время, чтобы выпрямиться, Наташа. Но не сейчас. Пока что придется пожить со склоненной головой. И учти, я проявляю с тобой максимум человеколюбия. И терпения. Я все ещё не приказываю, хотя уже мог бы. Я все ещё жду.
Он откинулся назад, на ложемент, глянул снизу вроде бы насмешливо — но в глазах было ещё что-то, непонятное. Ухватил за кончик одну из моих прядей, свесившихся над ним, намотал на палец, пробормотал:
— Ниже. Теперь твоя очередь делать то, что следует.
И потянул, пригибая мою голову к своей груди.
Только не это, взмолилась я про себя.
Одна рука Скевоса тем временем поднырнула мне под грудь, сдернула платье, обнажив до пояса. Чертовы ленточки немедленно взметнулись ещё выше, словно только этого и ждали. Заплясали вокруг мельтешащим облаком.
Гладкие, шелковые прикосновения к бедрам и груди напоминали торопливые поцелуи.
— Я тебе неприятен, Наташа? — Спросил вдруг Скевос. — Физически, настолько сильно, что ты даже прикасаться ко мне не желаешь?
Я чуть вскинула голову — для этого пришлось прогнуться, потому что кончик пряди по-прежнему оставался намотан на палец Скевоса. Посмотрела на него сверху — пусть и не намного, но все же сверху.
Призналась:
— Нет. Сложись все иначе, я бы даже в тебя влюбилась. Звездный капитан, на своем собственном корабле, несущий смерть и наслаждение одним-единственным своим прикосновением…
Скевос фыркнул.
— Никогда не поймешь, насколько смешно звучат твои слова, пока не услышишь, как их цитируют другие… И, Наташа? Так что же мешает влюбиться?
— Привкус рабства и твоя скорость. — Сообщила я. — И твое сходство в некоторые моменты с Ворисоном. Встань, ляг, делай, как я сказал…
— Я не могу не походить на него в некоторые моменты. — Пробормотал он. — Хотя бы изредка. Я мужчина, как и он.
— Я это уже заметила.
Скевос ревниво бросил:
— Со мной ты этого не заметила, а почувствовала. Всей той частью, что делает тебя женщиной. Тебе было хорошо со мной, Наташа. И ты это знаешь, и я. И что хуже всего для тебя, это знает твое тело.
Он снова потянул за прядь, пригибая мою голову к своей груди. Пробормотал со вздохом:
— Хорошо. Я буду ждать, пока ты не привыкнешь к моим скоростям. А пока буду брать сам. Все, что могу. Прости, но я так привык.
И двинулся, переворачиваясь, подгребая меня под себя. Раздвинул коленом мне ноги, сказал, устраиваясь между ними:
— Знаешь, в этом положении ты тоже великолепна.
Красные отсветы звездного пламени зло сверкали на его плечах, бежали по рукам. Заливали кровью щеки и виски.
И распухшее мужское достоинство уже упиралось мне между ног, давило жестко, чувствительно. Самое ужасное, что почти болезненное ощущение вызывало желание не отодвинуться — а потянуться ему навстречу. Спина зачем-то прогнулась…
— И раз уж ты заговорила о моих скоростях — сейчас я не буду ждать. Полетели, Наташа.
Первое его движение было все-таки осторожным, но уже второй рывок заставил ойкнуть. Кабина вокруг поплыла, качаясь, в кровавых отсветах нависшей над нами звезды…
Его руки приобняли меня за плечи, попавшиеся под них кристаллы рассыпали тонкий звон. Так и пели, не умолкая, в такт рывкам. Ленточки платья бились, оглаживая бедра, несколько штук трепетали там, где не следовало, там, где мое тело ощущало его…
Это длилось долго, став почти мучительным — пока я снова не вскинулась к нему с ложемента. Только после этого было завершение, последнее, долгое, почти судорожное его движение.
И вкус губ Скевоса на моих губах, приправленный солью.
Мы ужинали под звездой, опрокинутой нам на головы. Невидимая пластина, протянувшаяся между ложементами, после команды Скевоса исчезла. Сбоку выплыл столик без ножки, уставленный коробочками и кубиками с вином. Блеснул, поймав зеркальной поверхностью алый свет — и скользнул к нам, зависнув в воздухе между ложементами.
Я перебралась к себе. Дрожащей рукой приняла кубик с вином, молча предложенный Скевосом. Глотнула. Терпкая сладость прокатилась по языку, смывая соленый вкус. Его вкус.
Сидеть лицом друг к другу неожиданно оказалось даже интимней, чем лежать лицом друг к другу. Может, из-за красного света, гладившего кожу и голову Скевоса. А может, я просто опьянела от вина…
— Скевос. — Выдохнула я после нескольких глотков.
Его рука, протянувшаяся к одной из коробочек, замерла в воздухе. Брови шевельнулись, собираясь к переносице.
— Скев. — Поправилась я. — А какой сейчас год? Если считать не от вашего Великого Исхода, а скажем… скажем, от Рождества Христова? Ты вообще о таком слышал?
Рука Скевоса выбрала из коробки на столе тонкий ломтик, отправила его в рот. Ответил он, только прожевав:
— Вообще-то слышал. Одно из первых летоисчислений человечества… сейчас, если не ошибаюсь, идет две тысячи девятьсот восемьдесят третий год по древнему календарю. Ищешь провалы в своей памяти?
— Уже нашла. — Коротко ответила я.
Значит, с того момента, как я провалилась в яму за аркой моего дома, прошло девятьсот шестьдесят семь лет. Почти тысяча.
Ты Древний Рим, Наташка, подумала я горько и торжественно. Исторический уникум. И в этом веке так же уместна, как средневековая монашка в веке двадцать первом. Особенно если ей не повезло — и она перенеслась прямиком в квартал красных фонарей, где-нибудь в Гамбурге…
Скевос, глотнув вина, поинтересовался:
— Мне позволено будет узнать, какой год ты помнишь последним?
— Две тысячи девятьсот восемьдесят второй. — После легкой заминки ответила я.
И подумала — год провала в памяти это не страшно. Это даже может пригодиться, если потребуется что-то объяснить. Попросила:
— Можно, мы не будем больше говорить об этом?