— Кто еще? Чего надо? — раздался мужской голос.
— Дворник это, Семёныч. Тута с водой непорядок, вот смотрим. Дозвольте взглЯнуть…
Пауза… Раздался щелчок открываемого замка, дверь немного открылась. Дворник отодвинулся в сторону. Сзади меня раздался голос Никитина, начавшего выходить в пространство перед дверным проемом: "Уголовно-розыскная ми…". Окончание фразы заглушил громкий выстрел, эхом отдавшийся в подъезде. Пуля ударила в стену напротив. Житель сделал попытку захлопнуть дверь, но я с силой ударил ногой снизу в угол двери, не высовываясь из-за края стены, и для острастки выстрелил в дверь, чтобы напугать. Человек бросился вглубь квартиры, метнулся в комнату и захлопнул комнатную дверь. Мы с Павлом ворвались внутрь. Опять грохнул выстрел, дверь комнаты изнутри прошила пуля.
— Хватай!.. — Павел указал на стоящую в прихожей тяжелую вешалку для верхней одежды.
Мы, вооружившись эдакой штангой, долбанули ей в дверь комнаты. В ответ услышали звон разбитого стекла. Ударили с силой еще раз, дверь открылась, показывая выбитое окно. Мы ворвались в комнату и бросились к нему. "А вдруг не выпрыгнул, а здесь?!" — мелькнула у меня в голове. Но нам повезло, преступник припадая на одну ногу, бежал по двору к выходу в переулок. Никитин встал перед окном, направил револьвер на убегавшего. "Бах! Бах! Бах!" — отдалось у меня в ушах. Бегущий упал и не двигался. Мы, подождав, несколько секунд и убедившись, что он не шевелится, бросились наружу. Сбежав по лестнице, мы выскочили во двор и подбежали к лежавшему мужчине. Он не дышал, у него были пулевые ранения в ноге и спине. Мы постояли рядом, поглядев друг на друга. Никитин сплюнул на снег:
— Вот паскудство! Наповал…
— Что делать будем? — спросил я.
— Что делать, что делать… Звонить, вызывать повозку. И получать нагоняй…
Интересные ссылки. [12]
Глава 7
Мы разделились: я пошел в уже знакомую аптеку звонить на третий Знаменский, а Никитин остался обыскивать и сторожить тело. Вернувшись, я застал Никитина вместе с дворником, стоявшими у тела убитого.
— Позвонил. Пришлют сани, — сказал я.
— Семёныч, — обратился Никитин, — ты постой здесь, скоро из милиции на санях подъедут труп забрать. А мы покамест его квартиру осмотрим.
Павел показал мне найденные вещи убегавшего от нас человека: револьвер, выпавший из его руки, пачка смятых купюр различного достоинства и разных годов выпуска, от царских до "керенок", нож и небольшая тонкая книжечка или блокнотик. Это на самом деле оказалась паспортная книжка, так она и называлась, на имя некоего мещанина, а что меня особенно удивило, в книжке была запись, что она выдана в 1917 году сроком на пять лет. "А я ведь ничего не помню о документах Российской империи, — подумал я. — Почему на пять лет?" Кроме имени, сословия, возраста, вероисповедания и рода занятий были еще приметы владельца паспорта: рост, цвет волос и "особыя приметы", здесь незаполненные.
Мы вошли в подъезд, поднялись по лестнице и зашли в открытую дверь квартиры. Комнатная дверь была нараспашку, из разбитого окна тянул холодным воздухом.
— Давай, я одеялом окно завешу, — предложил я. — И дуть не будет, и не видно снаружи.
— Угу… — промычал Никитин, осматриваясь. — Ну, смотрим, что у него в столе и в шкафу. Здесь класть больше не где.
— Не, надо везде искать. Вдруг у него тайник какой был, — возразил я. — Я от двери по этой стене пойду, а ты в другую сторону, может и найдётся что, нам сейчас любая зацепка пригодится.
Я повесил на окно одеяло, и для начала мы осмотрели наличники двери, но их, видно было, никто не отдирал и щелей не было. Затем мы двинулись вдоль стен, ища какие-нибудь тайные дверцы и осматривая плинтусы. Никитин долго провозился со шкафом, прощупывая висевшую в нём костюмную тройку и простукивая стенки шкафа. Мне достался стол, в котором было только несколько листов писчей бумаги, перьевая ручка и чернильница с засохшими чернилами. Ощупывал и осматривал его я долгое время, даже попросил Никитина помочь наклонить стол набок и посмотреть снизу на ножки. Однако, ни он, ни я ничего не обнаружили. Дальше я осмотрел окно, подоконник, оконные рамы, но, на мой неискушенный взгляд, никаких следов тайника на них не было видно. Никитин перетряхнул постель, подушку, матрас, попробовал скрутить шишечки на железной кровати, которые ему не поддались, но тоже ничего не нашел. Когда Никитин снял с кровати матрас, я обратил внимание, что пол под кроватью по разному отсвечивает в тусклом свете электрической маломощной лампы. Мы присмотрелись — под большей частью кровати была небольшая пыль, а с одного краю она была чем-то стёрта.
— Ага! Гляди-ка, щели-то между паркетом побольше соседних, — ткнул Никитин.
— А если ножом поддеть, — предложил я.
— Щас поддену, дай-ка… — запыхтел Павел, подлезая к нужному месту.
Дощечки паркета подцепились ножом и свободно приподнялись над полом. Под ними была полость, в которой лежал сверток с деньгами, похожий на полученный мужчиной на Сухаревке, еще толстая пачка денег, завёрнутая в ткань, и в ней же была еще одна паспортная книжка, выданная в 1914 году на имя какого-то другого мещанина. Тут же лежал сложенный вчетверо лист гербовой бумаги, оказавшийся тоже паспортом, выписанным в начале века сроком на один год на то же имя.
— Вот это находка! — присвистнул Никитин. — Деньжищ куча, и еще два паспорта. А это и вовсе старый, плакатный паспорт, — указал он на гербовый листок.
— Поехали на Знаменский, — предложил я. — Отвезем всё это.
— Ага. Деньги по описи сдадим, — сказал Павел.
Мы пересчитали деньги, составили опись по купюрам и поторопились в уголовно-розыскную милицию. Уходя, заперли квартиру и занесли по дороге ключ дворнику, который отрапортовал, что приехала повозка и забрала убитого, о чём Семёныч лично проследил.
Мы вышли на улицу, дождались трамвая, подъехали на нём с десяток остановок, и далее до третьего Знаменского добрались пешком. В здании были еще люди, несмотря на воскресенье. Сдали находки дежурному, тот запер их в сейфе до завтра. Начальства не было, нагоняй так же откладывался до завтрашнего дня.
— Ну что, по домам? — сказал я Никитину.
Некоторое время мы шли вместе, поскрипывая снегом. Был морозец, на темном небе виднелись звёзды, гораздо лучше видимые, чем в современных городах, улицы которых залиты ночами электрическим светом. На одном перекрестке мы с Павлом хлопнули друг дуга по рукам и разошлись каждый к своему дому.
Лиза уже давно терпеливо ждала моего прихода. И ведь не позвонишь, не скажешь, что задерживаешься. До мобильных еще целый век почти, даже проводные телефоны были в редкой квартире. Так и ждут люди друг друга — где они, что с ними… Только молча ждать и надеяться, что ничего не случилось…
В сегодняшний воскресный день Лиза не работала, а занималась уборкой комнаты, домашним хозяйством и знакомилась с окрестностями и местными магазинами и лавками. Полного запрета частной торговли еще не произошло, как мне помнилось, торговлю частников будут запрещать и препятствовать ей попозже, к концу восемнадцатого, к девятнадцатому году. А пока в лавочках можно было приобрести кое-какие продукты по большим ценам. Лиза сегодня купила немного сливочного масла, часть использовала, а остаток положила между двумя деревянными оконными рамами.
— Лиз, а как ты в Петрограде продукты хранила? — стало мне интересно, холодильников-то нет. Вернее, а начале двадцатого века их должны были изобрести, но, наверное, распространения еще не получили.
— А я в лавках покупала только чтобы приготовить, на себя одну-то чего разготавливаться. Правда, чаще покупать приходилось. Кто побогаче и у кого кухарка была, так те кухарки с утра на рынок и по лавкам, свежее брали.
— Ну а хранили-то как? — допытывался я.
— В подвалах домов ледники устраивали. В некоторых дворах общий погреб на дом ставили. В ледники, знаешь, даже лёд с Невы зимой заготавливали и развозили, — поделилась сведениями девушка.
А я, удовлетворив любопытство, приступил к удовлетворению более насущного чувства, голода. Лиза приготовила вкуснющий ужин — накормила меня вареной картошечкой с маслицем, и к картошке была селедка. Изголодавщись за день, я ел эту вкуснотищу чуть ли не урча, а она сидела рядом за столом, подперев голову ладошкой, и улыбалась, глядя на мою довольную физиономию. К чаю был ситный белый хлеб, и Лиза взяла себе кусочек сахару — как она сказала, у нас сегодня и воскресенье, и праздник — переезд и новоселье на новом месте, и новая работа. И я, говоря ей слова благодарности, был с ней полностью согласен — даже в такое трудное время должны быть у людей маленькие семейные радости.
После позднего ужина меня начало клонить в сон. Набегавшись и находившись весь день голодным по морозу, после еды уже ничего не хотелось, только положить голову на подушку. Но по Лизе было заметно, что молодая женщина ждёт от меня внимания и продолжения общения. Пришлось сходить в ванную комнату, облиться водой, прогнать сон и обмыться, и лишь потом ложиться с Лизой в постель. Мой молодой организм напомнил мне, что я правильно всё сделал, и что поспать всегда успеется, о чем в скором времени я совершенно не пожалел, раза три.
Пробуждение было трудным. Пришлось хорошенько умыться холодной водой, но спать всё еще хотелось. Никакого, однако, сожаления об упущенных вчера часах сна, конечно, не было. Даже наоборот, очень приятно было видеть радостную Лизу, или, проходя рядом, невзначай коснуться её, или ловить её улыбающийся взгляд. Мы вышли вместе, и Лиза сразу же взяла меня под руку и не отпускала до самых дверей службы. Там, проводя её до канцелярии, я поцеловал девушку, и она упорхнула в отдел, оглянувшись на меня перед дверью сияющими глазами. Створка двери за ней закрылась, а еще несколько секунд стоял, глядя на дверь и глупо улыбаясь, потом опомнился и поспешил на разбор дел и утреннее совещание.
События, к сожалению, не стояли на месте. За прошедшее время были отмечены новые совершенные преступления. На место одного из них были направлены и мы с Никитиным. Бандиты в немалом количестве среди бела дня подъехали на грузовике к богатому дому на Мясницкой и методично обошли все квартиры, грабя жильцов и вынося из квартир ценные вещи. После чего преспокойно уехали на своём загруженном транспортном средстве. По поводу вчерашнего мы, большей частью Павел, получили нахлобучку:
— То, что нашли продавцов и проследили, это вы отлично справились, — сказал Розенталь. — И то, что тайник обнаружили с деньгами и документами, тоже молодцы. А вот за то, что задержать вдвоем одного не сумели, за это вам пролетарское порицание. Учись стрелять, Никитин! Надо, чтобы каждый выстрел точно в цель. Вот как Кузнецов, раз, раз — и точка!.. Хотя нет, на него не смотри, — опомнился Розенталь. — А ты, Кузнецов, запомни — надо живьём брать…
"…демонов," — мысленно закончил я, вспомнив старую комедию.
— Чего ты улыбаешься, Кузнецов? — повернулся ко мне Розенталь, — К порученному делу относиться со всей рабоче-крестьянской сознательностью! Нам нужны только проверенные товарищи, — и закончил уже ни к кому не обращаясь. — Набрали сопляков. Один стрелять не умеет, другой на фронте только и научился, что в расход пускать… Задерживать живыми, понятно говорю?! — это снова к нам.
— Понятно… — вразнобой ответили мы.
Выехали с Никитиным на место "механизированного" ограбления и провозились там почти весь световой день. Обходили все квартиры пострадавших, составляли списки пропавших ценностей, брали описания налётчиков. Особым личным успехом я считал мой опрос дворовых мальчишек об использованном грабителями грузовике. Их наблюдательные и прилипчивые к любой технической диковинке глаза заметили множество деталей, и после наводящих вопросов и выяснения противоречий в их многоголосых рассказах у меня было подробное описание этого чуда передвижения с предположительным регистрационным номером и его водителя. Особенно меня поразила открытая кабина грузовика, и это зимой!
Вернувшись на Знаменский переулок, мы доложились начальству и высказали убеждение, что грузовиков в Москве не так много, а у этого предположительно известен номер, и с таким подробным описанием можно узнать владельца. В свою очередь нас приятно обрадовал Маршалк, сказав, что одни документы убитого продавца краденой ткани новые и "чистые", а вот старая паспортная книжка и плакатный паспорт выписан на имя имеющегося в картотеке бывшей сыскной милиции лица. Им оказался еще при царе судимый мещанин, у которого был брат, тоже фигурировавший в старом деле. И, что замечательно, имеется адрес этого брата, жившего на самой окраине Москвы. Мы с Никитиным взялись съездить и посмотреть на месте этот адрес.
— Сегодня поедем? — спросил я.
— А чего тянуть? — пожал плечами Павел. — Я знаю, где. Это за окружной железкой, в Филях, в той стороне завод "Руссо-Балт" поставили. Часа за три обернёмся, если извозчика возьмем.
Оказалось, что в эти годы границы Москвы очерчивались окружной железной дорогой, и всё, что было вне железнодорожных путей, были уже предместья и отдельные сёла: Фили, Кунцево, Воробьевы горы.
Мы забежали в столовую, и, пообедав жиденьким рыбным супом и кашей из гороха, вышли и потопали по бульварному кольцу в западном направлении и вскоре остановили проезжавшего мимо извозчика на простых деревенских санях. Договорившись, мы уселись в сани и меньше чем через час, проехав через замерзшую Москву-реку по Бородинскому мосту, были уже на месте. Наступили сумерки. Отпустив извозчика и наметив приблизительное расположение дома, мы с Никитиным пошли в ту сторону по улице, застроенной деревенскими одноэтажными домами.
Пройдя мимо дома со сплошным дощатым забором вокруг и закрытыми воротами, мы дошли до поворота, свернули на поперечный переулок, посмотрели на участок с тем домом с обратной стороны. Там были задние дворы, огороды, забор и пустырь. Развернувшись, повернули обратно на улицу.
— Что, зайдём, спросим про братца, — предложил Никитин.
— Ну, давай, — протянул я. — А как спрашивать будем? Вдруг они сообщники, чтобы не спугнуть.
— Ну, как — спросим, когда виделись да говорили. Если увидим, что начал юлить — возьмём за жабры.
— Как-то неправильно это, — сомневаясь, сказал я, но предложить ничего путного не мог.
Мы шли вдоль уличных заборов, а навстречу нам с другого конца улицы показались сани. У нужного нам дома сани остановились, с них слез человек и застучал в ворота.
— Слышь, Паш, а ты этого мужика с саней раньше не видел? — шепотом спросил я.
— Точно! Это ж тот самый, кто ткань на Сухаревку подвозил! — тихо ответил Павел. — Будем брать? — возбужденно прошептал он.
— Ага, щаз! — прошипел я. — Мало нам одного нагоняя! Посмотрим вначале.
Через какое-то время ворота открылись. За ними стоял человек с цигаркой в зубах, в накинутом на плечи полушубке, а из-за поясом видна была рукоятка револьвера. Мужик с саней взял лошадь под уздцы и стал заводить повозку во двор. Мы поравнялись с распахнутыми воротами и бросили быстрые взгляды в сторону дома. Окна дома светились тусклым желтоватым светом, на фоне которого мелькали тени. Во дворе стояли еще одни сани, без лошади, которая, возможно, находилась в строении, видневшемся на задворках. Подвода заехала во двор, ворота закрылись, мы продолжили идти по улице.
— Да, прав ты был, чтоб осмотреться, — проговорил Павел, — их тут многовато. Влипли бы, как пить дать.
— Это ты по теням за окнами понял? — спросил я.
— И по ним тоже. И по окнам — они ж в доме все, понимаешь, светились, в каждой комнате. Если б никого в них не было, не стали бы зазря керосин в лампах жечь.
Дойдя до деревенского перекрестка, мы выбрали приблизительно направление и потопали в сгущающейся темноте в сторону Москвы-реки и моста, по которому недавно сюда проезжали. Прошли мимо недавно построенного здания Брянского вокзала, который скоро станет называться Киевским, мимо огромного дебаркадера над платформами, от которых буквально на днях, в феврале 1918 года, отошли первые поезда.