— Пошли, красотка, — сказал он, рывком подняв ее с пола. — Пора.
— Анна, прощай! — услышала она Васин голос. — Я тебя люблю.
Конвойные глумливо заржали, но ей было все равно. Сердце сжало ледяной лапой. Даже если это все не настоящее — какая разница? Такой счастливой, как в те несколько дней вдвоем с ним, она не была никогда в жизни.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она. — Прощай!
— А ключ чего? — спросил один из конвойных старшего. — В замке оставить или заберем?
— Да что ж мы, изверги, что ли? — возмутился старший. — Чего своих сдавать? Дело житейское. Оставь. Проснутся — увидят, заберут.
Ее вели к площади, со всех сторон туда спешили люди, вели с собой сонных детей. Ну еще бы, ни телевизора, ни кино, ни прочих развлечений — так хоть на казнь посмотреть. Тем более, той самой паскуды, которая их этих развлечений лишила.
Небо на востоке наливалось светом, конвойные погасили факелы. Скоро Вася превратится в дракона, подумала Аня. Интересно, будет ли он смотреть в окно, как ее превратят в кучку сырого мяса? Лучше бы не надо.
Конвойные отпихивали от нее беснующуюся толпу. Жирные бабищи так и норовили плюнуть, дернуть за платье, обругать позаковыристее. Каждый шаг давался с трудом. Наконец ее подвели к эшафоту, и она поднялась по занозистым ступенькам. Толпа зачарованно стихла.
Герольд в попугайском наряде зачитал обвинение и приговор — невнятные и коряво составленные. Слава сидел в королевской ложе и смотрел на Аню с кривой гримасой. Рядом с ним притулился глава Госбезопасности, чуть поодаль — остальные члены Тайного совета. Ане показалось, что она снимается в кино, настолько нереальным было происходящее.
Палач, зыркая глазами сквозь прорези в красном мешке на голове, подтащил ее к плахе и разрезал ножом веревку на запястьях. Его подручный толкнул Аню в спину, да так, что она упала на колени, и заставил положить на плаху правую руку.
— Требую последнюю речь! — закричала Аня.
Толпа загудела, члены Тайного совета зашушукались. Глава Госбезопасности что- то шепнул Славе на ухо, и тот сморщился так, словно откусил разом половину лимона. Поднявшись со своего кресла, он стоял и смотрел себе под ноги, потом махнул рукой и сел обратно, с досадой качая головой. Выглядело это так, как будто его любимая футбольная команда не использовала последний шанс сравнять шанс и с позором продула.
— Валяй, — сказал Ане палач.
Откуда-то из толпы женский голос попытался было протестовать: детям неполезно слышать последнюю речь. Но ее быстро заткнули: если уж детей притащили посмотреть на казнь, то немного ругани им точно не повредит. У палача в руке, как по щучьему веленью, появился секундомер. Аня набрала побольше воздуха и начала…
Сначала это была чистая отсебятина — все то, что она чувствовала касательно долбанного королевства, долбанного Черного Властелина, долбанной ситуации и всего долбанного вокруг. Чувствуя, что выдыхается и повторяется, Аня перешла на классику — все варианты большего и малого петровского загиба. Публика, которая сначала смотрела и слушала с презрительно-снисходительной усмешкой (ну что ты там можешь наматерить, девочка?!), уважительно затихла. Похоже, некоторые даже записывали отдельные выражения для памяти.
Перейдя к морским загибам, Аня капитально пожалела, что в свое время поленилась отдать должное бабушкиному многотомному словарю русского мата под редакцией Плуцера-Сарно. Уж больно скучно выглядели эти книги: толстые, на серой грубой бумаге, с плохо пропечатанным шрифтом, как будто их выпустили в подпольной типографии.
Когда закончился последний морской загиб, а ничего так и не произошло: ни землетрясения, ни метеорита, ни даже завалящей вороны, которая нагадила бы ей на голову, — Аня поняла, что пора прекращать этот цирк. Она очень любила известную картинку «Никогда не сдавайся!», на которой почти уже проглоченная лягушка хватает цаплю за горло, но приходилось признать: ничего не вышло. Последний большой казачий загиб — и хватит. Надо уметь проигрывать красиво…
24. Побег Властелина
Слава стоял в темной нише, вжавшись в решетку пустой камеры, и ждал, когда конвойные придут за Аней. Это должно было произойти примерно в половине шестого. Они медленно-медленно проведут ее по главной улице, через рыночную площадь, заставят подняться на эшафот. У него будет достаточно времени, чтобы провернуть задуманное и опередить процессию. Когда Аня окажется на лобном месте, он уже будет сидеть, как положено, в королевской ложе, чтобы лично подать сигнал к началу.
Из караулки раздавался богатырский храп. Такое уж у тигрового горбунка было побочное действие: как только процесс заканчивался, наваливалась тяжелая, дурманящая дремота, переходящая в многочасовой сон, чем-то сходный с летаргией. Разбудить человека, впавшего в горбунковую спячку, было невозможно, даже если бить палками и резать ножами. На что и был расчет.
Он поторопился и теперь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Не хотелось, чтобы его заметили раньше времени. Аню он вообще больше не желал видеть — до того самого момента, когда она окажется на эшафоте. А вот с драконом у него был разговор отдельный. Для этого и пришел.
Наконец вдали послышались голоса и топот. Слава еще сильнее вжался в решетку
— так, чтобы даже слабый отблеск факелов не упал на него. Посмеявшись над спящими караульными, конвойные открыли Анину камеру и увели ее, оставив ключ в замке. Слава шумно выдохнул — забери они ключ с собой, чтобы отдать начальнику тюрьмы, весь его план окончательно пошел бы насмарку.
Когда шаги стихли, он подошел к камерам, вытащил ключ из замка той, откуда увели Аню, и подошел к Васиной.
— Какого хера тебе еще надо? — спросил дракон совершенно убитым тоном, что не могло не радовать.
— Разговор есть.
— А не пошел бы ты?
— Мог бы, — кивнул Слава, подняв решетку и присев рядом с Васей. — Но не пойду. Знаешь, зачем я пришел? Я тебя выпущу.
— Убиться веником!
— Ну, это уже твое дело. Видишь ключ? Он один — и от решеток, и от браслетов. Я его оставлю. Вот здесь, рядом с тобой. Дотянешься, отстегнешься. Руки я тебе развяжу, ноги сам распутаешь. Но решетку открыть не сможешь, изнутри не получится. А вот еще интересная штучка, таймер для замков. Я сейчас уйду, мне на казнь пора, не комильфо опаздывать. Решетку опущу, она защелкнется сама, а таймер вставлю в замок.
— Ив чем прикол?
— Ав том, что я его ставлю на шесть часов. Ровно. Пока ты будешь превращаться в дракона, решетка откроется. Смекаешь?
— Ну ты и ушлепок!
— Ага, сообразил, значит. Молодец, умный мальчик. Караульщики будут дрыхнуть еще часа два, не меньше. На большую лестницу проход свободный, там никого нет. Я даже дверь на чердак открыл, оттуда выберешься на крышу. И как раз успеешь посмотреть, как твою Анечку разрезают на кусочки. Может, и она еще тебя увидит напоследок. Знаешь, пока одну руку, пока другую, потом ноги, то да се… Ну а потом… может, тебе даже удастся смыться, но это уже мелочи. Думаю, это красочную картину ты будешь помнить вечно. И думать, что, может, даже смог бы ее спасти, если б хоть на несколько минут раньше. Всего на несколько минуточек… Пока, Базилио!
Слава похлопал дракона по плечу, бросил рядом с ним ключ, вышел и опустил за собой решетку. Вставив таймер в отверстие замка, он нажал пуск времени и быстро пошел по коридору к потайному выходу, который вывел его прямо на площадь, где уже гудела и бесновалась толпа. Едва Слава успел подняться в королевскую ложу, как стражники начали раздвигать толпу, чтобы конвойные смогли провести Аню на эшафот.
Она шла медленно, высоко вскинув голову, словно возвышаясь над толпой — если не в прямом смысле, то уж точно в переносном. Может, какая-то другая женщина выглядела бы жалко — бледная, в грязном порванном платье, со спутанными волосами, отливающими не победной медью, а тусклой бронзой. Но только не она. Аня подняла глаза, посмотрела на него, и Слава отшатнулся, как будто ему отвесили пощечину.
Сейчас все это закончится, сказал он себе. Ее просто не будет, и он перестанет чувствовать себя маленькой жалкой тварью, клопом-вонючкой. Забудет обо всем, как о страшном сне. Постепенно все наладится, войдет если не в норму, то хотя бы в ее подобие.
— Требую последнюю речь! — вдруг крикнула Аня, когда ее рука уже лежала на плахе.
— Это еще что такое? — неприятно пораженный, спросил Слава главу Госбезопасности.
— По регламенту приговоренный к смерти имеет право, — пояснил тот. — Может говорить все, что захочет, но исключительно матом. Например, ругать Ваше Темнейшество, и никто не сможет запретить.
— И долго? — Славе вдруг показалось, что его капитально нае… надули, в общем. Или он сам себя того-самого.
— Да насколько фантазии хватит. И словарного запаса. Главное, не делать пауз больше трех секунд. Пока рекорд — полтора часа.
— Да едритская сила! — простонал Слава. — А нельзя как-нибудь запретить? Ну, по особой тяжести преступления там?
— Нет, Ваше Темнейшество. Регламент есть регламент. И в нынешнее тяжелое время его соблюдение как никогда важно, поскольку это есть сохранение пошатнувшихся устоев. Если вы запретите, народ не поймет.
Сначала он надеялся, что надолго Ани не хватит. Ну как там бабы ругаются — повторяют тупо пяток, может, десяток слов, смешно, жалко и противно. Но минута шла за минутой, и Слава все чаще посматривал на крышу тюрьмы. Толпа завороженно молчала, вслушиваясь в переливы Аниного голоса — низкого, бархатного. Она говорила спокойно, не торопясь, не срываясь на крик, но это пробивало сильнее, чем заполошный визг с брызганьем слюной. А уж что она говорила… Такого Слава в жизни не слышал, хотя в значении слов сомневаться не приходилось. Это было… красиво! И главное — в ее словах было то, что он больше всего в ней ненавидел. Сила! То, чем она подмяла его под себя, растоптала, буквально уничтожила.
Слава зажмурился от досады, а когда открыл глаза, в воздухе промелькнула тень. Дракон подлетел к эшафоту, изрыгая языки пламени. Кто-то уже орал от боли, запахло паленым. Палач, сорвав с головы красный колпак, соскочил с эшафота, едва не переломав ноги, а его подручный просто свалился мешком на землю и пополз на четвереньках. Обхватив Аню двумя лапами, Вася взмыл в воздух. Нелепая жирная ящерица с нетопырьими крылышками в этот момент выглядела грозным прекрасным змеем, победителем вселенной, похитившим принцессу.
— Стреляйте! — вскочив с кресла, завопил Слава и затопал ногами.
Стражники заметались, в воздух из луков и арбалетов полетели стрелы, раздались выстрелы из пистолетов и автоматов, но дракон уже превратился в темную точку, которая быстро удалялась. Слава рухнул обратно в кресло и уткнулся головой в колени. Толпа гудела, как растревоженный улей.
Расталкивая зевак, к королевской ложе торопливо пробирался стражник, судя по форме, из тюремной охраны. Гулко протопав по ступенькам, он наклонился к уху главы Госбезопасности и зашептал что-то, косясь на Славу. Потом разжал ладонь, и глава повернулся к Славе. Взгляд его был настолько красноречив, что сомнений не оставалось: надо бежать, и немедленно. Второй раз фокус с заговорщиками уже не прокатит. Видимо, этот таймер для замков был главе Безопасности хорошо знаком, и он сразу сообразил, кто мог им воспользоваться.
Медленно встав, Слава сделал несколько шагов к лестнице. Глава Госбезопасности кивнул стражнику, и тот бросился наперерез. Еще несколько уже поднимались по ступенькам, заблокировав выход. Недолго думая, Слава перемахнул через перила и спрыгнул на нижний марш лестницы. Деревянная ступенька подломилась, острые, как иглы, щепы разорвали чулок и впились в щиколотку. Сдирая кожу до мяса, он вытащил ногу и понесся через площадь, распихивая толпу. Зеваки, ошарашенные похищением приговоренной преступницы прямо с эшафота и бегством Темнейшего, даже не пытались его задержать.
Слава свернул за угол и нырнул в лабиринт кривых темных переулков, в которых заблудился бы даже сам Тезей с путеводным клубком Ариадны. Впрочем, и Слава тоже заблудился. Он сворачивал то направо, то налево, и только по далекому гулу мог определить, удаляется от площади или снова к ней приближается. Наконец за крохотным церковным садиком показались унылые заводские здания и складские ангары — там начиналась промзона, где можно было спрятать целую армию. Петляя между грудами ржавого железа, подлезая под ограды из рабицы, он выбрался в самый конец набережной, где сквозь разбитые гранитные плиты буйно пробивалась трава. Эграния текла здесь лениво, отливая всеми цветами радуги, хотя все промышленные сбросы прекратились больше недели назад.
Местность, унылая и безлюдная, просматривалась на сотни метров во все стороны. Укрыться, если что, было абсолютно негде. Оглядываясь поминутно, Слава дошел до того места, где набережная растворялась в прибрежных кустах, и спустился к реке, чтобы обойти корпуса скотобойни и мясокомбината. От тошнотворного запаха его замутило, да так, что пришлось дышать в подол рубашки. Страшно хотелось пить, но на воду из Эгрании мог польститься только самоубийца, который перед смертью по странному капризу решил основательно помучиться.
Насколько он помнил, за городом река уходила в болотистые леса и текла куда-то по направлению к границе. В принципе, он мог идти по берегу, но вероятность, что его рано или поздно сцапают, была слишком велика. Тем более, по следу наверняка пустили розыскных собак, у которых принцип один: «пленных не брать». Самым разумным было бы отсидеться где-нибудь с недельку, в таком месте, где точно не будут искать. Эх, были бы крылья, как у дракона…
От одной мысли о том, что Аня с Васей смылись и что он фактически сам, своими руками, обеспечил им побег, хотелось выть. А ведь все было просчитано. Кроме, как оказалось, двух мелочей. Что глава Госбезопасности узнает таймер, лежавший в столе Властелина, и что нежная фиалка Анечка умеет материться, как команда из пьяных боцмана, извозчика и сапожника. Хотя… она же прапорщик, чего уж там! Если бы знать, что в регламенте есть такое положение. При нем ни одного подобного случая не было.
Впереди в береговом откосе что-то темнело. Подойдя поближе, Слава увидел выход огромной трубы — канализационного коллектора. По идее, из него в реку должны были стекать кое-как очищенные сточные воды, но сейчас труба была практически сухой, только по самому дну тут и там виднелись влажные пятна.
Подумав, Слава поднялся вверх и вернулся к концу набережной. Там прошел еще немного по граниту, снял ботинки и спрыгнул в воду, которая у берега едва доставала до колена. Ободранную лодыжку словно кислотой обожгло. Шипя от боли, он шел по воде обратно, ощупывая перед собой дно, чтобы не наступить на стекло или ржавую железяку. Край трубы немного не доставал до воды, но он все- таки дотянулся — лишь бы не оставлять на земле следов. Конечно, надежда на то, что собаки, дойдя до коллектора, вернутся на набережную и там потеряют след, была наивной. Скорее всего, стражники вернутся обратно и запустят псов в трубу, но все равно это давало хоть какую-то фору.
Коллектор был огромным, и он вполне мог выпрямиться в полный рост. Каждый шаг отзывался гулом и множил эхо. Пару раз ему чудился какой-то шорох, и он останавливался, прислушиваясь. Труба уходила далеко в темноту, вскоре вокруг стало темно, как в могиле, и только далеко сзади маячила светлая точка. Внезапно ему показалось, что слева темнота стала не такой плотной, как будто туда уходил еще один коридор, освещенный где-то вдалеке. Он наклонился и вместо округлой стенки трубы нащупал прутья решетки.
Под ногу попало что-то отвратительно мягкое и скользкое, башмак поехал, и Слава схватился рукой за решетку. Но стоило ему приотпустить прут, как она подалась и распахнулась. Не удержавшись, Слава полетел в темноту. За спиной тихо клацнуло
— решетка вернулась на место. Далеко впереди действительно было чуточку светлее, хотя разглядеть что-то было все равно невозможно.
Поднявшись на ноги, он подергал решетку, но она не открывалась. Видимо, от его толчка сработал какой-то потайной механизм, а потом решетка снова захлопнулась. Путь обратно был отрезан. Впрочем, возможно, и к лучшему. Если его преследователи заберутся в коллектор, они не смогут попасть в этот коридор — если, конечно, не знают секрет. Или у кого-нибудь нет ключа. Но даже если есть, все равно он пока впереди. Надо уходить, и побыстрее. Правда, оставался еще интересный вопрос, куда его выведут эти ходы и выведут ли вообще, но об этом Слава решил пока не думать.