Я закрыл глаза, пытаясь отогнать наваждение, но от того еще сильнее погрузился в собственные воспоминания и чувства, грозящие обернуться настоящей бурей. Сердце колотилось как бешеное, и туника уже насквозь пропиталась потом. Так случалось всегда, когда я вспоминал о Корделии. Резкое и пронзающее насквозь чувство потери никуда не делось за эти годы, не ослабло, и всё так же остро чувствовалось теперь, стоило лишь на мгновение приподнять ее образ над пучиной воспоминаний.
— Молодой господин, не будете ли вы так добры подать монетку?
Я настолько погрузился в себя, что даже не заметил, как ко мне подобрался местный нищий, старик с одной ногой и морщинистым загоревшим до черноты лицом. Нет, то был не старик. Время наложило на его лицо свой отпечаток, но куда больше над ним постаралась сама жизнь. Он не узнал меня, зато я узнал его: торговец книгами из дома Корделии, у которого я иногда покупал что-нибудь из любовной лирики: сочинения Плавта или Акрония, поэмы в стихах, дошедшие до нас через века после смерти их авторов. У меня была превосходная память на лица, но я никогда не запоминал имена их обладателей. Человеку, стоящему передо мной было не больше тридцати пяти, но в лохмотьях и под слоем грязи он выглядел на все шестьдесят. Видимо, теперь он обитал где-то здесь же, окончательно разорившись и опустившись на самое дно.
— До срока мир его сгубил, и на лице его прекрасном оставил след тех лет, что он провел во тьме подземной, — процитировал я одно из сочинений Плавта, некогда преподнесенное мне тем стариком, что сейчас стоял передо мной, опираясь на костыли.
— Когда-то я слышал эти слова. Мне кажется, их произнес я сам, но никак не могу припомнить, к кому они были обращены. Твоё лицо мне будто бы смутно знакомо…
Сам не понимая, что делаю, я отвязал от пояса кошелек и отдал его онемевшему от удивления старику. Золота там было более чем достаточно, почти моё жалование, на которое я мог бы отлично жить еще пару недель, ни в чем себе не отказывая. Возможно, так я хотел откупиться от прошлого, настырно возвращающегося ко мне раз за разом, но, так или иначе, это были все мои деньги на этот месяц. Развернувшись, я пошел прочь, не оглядываясь, и с трудом сдерживая подступивший к горлу комок. Многие говорят, что прошлое должно быть похоронено и забыто, что было, то было. Но всю жизнь я только и делал, что собирал его в себе, бережно храня каждый момент моего бытия, каждую частицу каждого чувства и каждой мысли. В шестнадцать лет я был подобен старику на склоне своих лет, прикованному к постели, единственное сокровище которого — минувшие дни, его жизнь, проходящая перед внутренним взором. Однажды эта моя особенность спасёт меня от неминуемой смерти, не даст исчезнуть в пламени, подобно тому, как исчезает в нем листок, на котором начертана вся жизнь человеческая. Я покинул пустынный форум и устремился к капитулу, не ощущая более ни жара стоящего в зените солнца, ни пыли, забивающейся в глаза. Казалось, я чувствовал лишь взгляд ее зеленых глаз, встречавших меня прежде в этом месте. Конечно же, лишь иллюзия, разбуженная вновь открывшейся раной, но в тот момент я всё бы отдал, чтобы она превратилась в реальность.
Глава 3
Тот, кто вступает на путь служения Фениксу, должен быть вежлив, открыт и услужлив не только со старшими, но и с равными себе. Помогай каждому, кому потребуется твоя помощь, будь честен и благочестив.
Из Наставлений Святого Антония.
Экера мне удалось найти только ближе к вечеру. Все документы, книги, письма и даже записки для слуг аккуратно упаковали и перевезли в архив капитула, выделив целое помещение, словно дорогому гостю. Несомненно, по окончанию расследования все эти богатства ожидает беспристрастное пламя костра, кроме наиболее ценных экземпляров, само собой, которые навечно поселятся в огромном хранилище знаний, выстроенном орденом. Я до сих пор маялся догадками по поводу того, с чего бы это вдруг слуги Антартеса решили прибрать к своим рукам весь ход этого, без всякого сомнения, едва ли не международного происшествия, и разгадка, казалось, была совсем близко. Осталось только протянуть руку и схватить благочестивого брата Экера за ворот.
— Здравствуй, брат Маркус, я так рад твоему появлению! — в своей обычной манере обратился он ко мне.
— Трифон всё-таки довел до тебя своё указание? — скорее утвердительно ответил я.
— Более того, велел отчитываться за каждый наш шаг. Сказал, что будет держать дело на личном контроле и, как же он выразился…
— Не потерпит ненужной инициативы?
— Кажется, так. Но откуда ты знаешь?
— Именно это он и сказал в наш последний разговор с ним. Скажи мне, брат Экер, вокруг чего же вся эта суета? Прежде, чем мы приступим к делу, я бы хотел узнать обо всём поподробнее.
Неосознанно я будто бы начал подстраиваться под манеру разговора моего собеседника, пытаясь завоевать его расположение. Как я уже говорил, общаться с ним дольше нескольких минут — сущая пытка, но сегодня придется потратить на этот разговор куда больше времени, что не могло не напрягать меня.
— Строго говоря, к делу я уже приступил. Позволь сразу предупредить тебя: нашей эта работа станет тогда, когда мы в равной мере вложим в нее свои силы. Я не люблю, когда кто-то пытается присвоить мои достижения и когда люди желают добиться чего-то, не прилагая усилий.
Нравоучений было не избежать, в том был весь брат Экер, преданный не только Книге, но и всему морально-нравственному кодексу ордена. Не скажу, что его требования были так уж безосновательны и несправедливы. Скорее, наоборот. Но я чувствовал в своих руках конец той самой нити, которая в конечном счете приведет меня к чему-то несравненно более важному, чем разгребание пыльных фолиантов. И потому слова Экера не вызвали у меня тогда ничего, кроме раздражения.
— У меня и в мыслях не было ничего подобного, — дружелюбно улыбнувшись, я доверительно положил свои руки на плечи Экера и заглянул тому в глаза, — не будь у меня желания поскорее приступить к работе, я бы не потратил три часа на твои поиски. Мне нужно было закончить кое-какие дела, и теперь я готов отдаться поставленной нам задаче целиком и полностью.
— Правда? — как-то по-детски доверчиво осведомился Экер.
— Само собой.
— Тогда приступим немедленно. Времени до захода солнца еще очень много…
— Подожди, брат Экер. Я же не могу приступить к работе, не зная даже, что это за дело, в которое орден решил сунуть свой нос. Зачем к расследованию допустили дознавателей? Какие доказательства были найдены на месте убийства. Мне просто необходимо знать всё это.
— Того я не ведаю, брат Маркус.
— То есть как?
По его виду было понятно, что он не врет. Да и не умел никогда, поскольку даже тень неправды так явственно проступала на его лице, что не заметить ее мог только слепой. Когда Экер лгал, он походил на бездарного актера, пытающегося сыграть самую первую в своей жизни роль, и выглядело это очень забавно. Лгал он в основном тогда, когда Трифон начинал отрабатывать на несчастном парне свои издевки, чего не мог себе позволить ни один другой человек, поскольку родня Экера, хоть и не принадлежала к Сотне, ничуть не уступала ей богатством и властью.
— Брат Трифон дал мне чёткие указания: составить каталог документов и книг убитого, ни больше, ни меньше. «Никакой самодеятельности», ты ведь знаешь…
— Но что мешает нам заглянуть в те самые бумаги? В них наверняка можно найти много полезного и интересного.
— Брат Трифон запретил мне изучать их, там и так работы не на один день.
— Заняться каталогизацией этого дерьма мог любой переписчик, который только-только осилил чтение и письмо. Это ведь унизительно: Трифон просто убрал нас с дороги, заставив заниматься никчемной работой, от которой никакой пользы. Ты разве собрался следовать его приказаниям?
— Да.
Впрочем, я и так знал, каков будет ответ Экера, и потому не слишком удивился его однозначности. Он был мягок, подобен теплому воску, который может принять любую форму в зависимости от рук, в которые попадет. Он сам затолкал себя в подобные поведенческие рамки, и, вероятнее всего, не осознавал этого. Книга Антартеса учила смирению, Наставления — смирению еще большему, потому как никому не нужны дерзкие и самовольные послушники, не приученные к полному подчинению приказам иерархов. Вот только подобное поведение подходило скорее сироте, взятому орденом на воспитание, но никак не благородному отпрыску одного из самых богатых купеческих семей города. Но он, как и я, был младшим сыном, лишь шестым. Возможно, кроме одной идеи, вложенной в его голову будто бы самим Антартесом, в его жизни больше не было ничего. Я представить себе не мог, что можно сделать в данной ситуации, казавшейся безвыходной: Экер донесет на меня при первой же возможности, задумай я увиливать от свалившейся на нас работы или же начни я копаться в бумагах, пытаясь найти в них что-нибудь интересное. И хотя мой коллега временами казался невероятно наивным, ума ему было не занимать, так что одурачить его вряд ли бы получилось.
— Ты не думал над тем, почему Трифон не допустил никого из младших дознавателей до этого дела?
Я решил пойти с козырей, на ходу пытаясь построить теорию, которая в идеале должна будет пробить броню упёртого Экера. На самом деле я понятия не имел, посвящал ли всеми нами любимый начальник Кабинета хоть кого-то из своих подчиненных в тайну смерти Дарбина, поскольку ни с кем из младших дознавателей не общался уже больше месяца. Среди них у меня не было ни друзей, ни приятелей, поэтому смысла в общении с ними я не видел никакого.
— На что ты намекаешь, брат Маркус? — нахмурив брови, спросил Экер, собираясь уйти из моего захвата.
— Посмотри на это.
Я наконец отпустил пытающегося уйти из столь близкого контакта дознавателя и, привычным движением запустив руку за пазуху, вытащил заветный листок с заклинанием, явив его взору отпрянувшего в сторону брата Экера. Опасно было рассказывать о моих изысканиях даже друзьям, этому же фанатику — опасно втройне, но в тот момент иного выбора у меня и не было. Неуверенно протянув свою костлявую руку, Экер взял у меня единственную имеющуюся в моём распоряжении улику, заставив меня внутренне собраться и не пытаться вырвать ее обратно.
— Похоже на какую-то математическую задачку… из тех, какие давал мне мой покойный учитель. Что это?
— Это, брат мой, заклинание, найденное мной на месте преступления, с помощью которого была убита одна из жертв. Дарбин, насколько я знаю, был убит с помощью точно такой же штуки, а его убийца по какой-то причине решил оставить эти бумаги у всех на виду.
— Такие расчеты ведь используют имперские инженеры? — в голосе Экера слышалась изрядная доля сомнения, однако я сумел заинтересовать его.
— Именно. Ты ведь видел, сколько там крови? Несчастный буквально взорвался изнутри, замарав своими внутренностями все стены и потолок. Кто может быть способен на такое, по-твоему?
— Но ведь если…
— Если убийца — инженер, показательно уничтоживший ряд важных особ, был ли на то особый приказ самого императора, согласовавшего эти убийства с орденом, или же за этим кроется какой-то заговор? Это ты хотел сказать?
— Я…
— Почему вообще кабинет занимается этим делом, не тайная полиция, не вигилы? Или сам орден замешан в этом деле, прикрывая таким образом свои действия. В том числе от нас, светских братьев, для которых интересы семьи значат куда больше, чем интересы магистра и которые, в случае чего, могут выступить против него.
Экер выглядел крайне растерянным, сдавшись под напором моих, мягко говоря, ничего не стоящих догадок. Всё это, как говорится, шито белыми нитками, и на основании лишь одной имеющейся в моем распоряжении улики, можно было построить хоть тысячу теорий, каждая из которых при ближайшем рассмотрении рассыплется быстрее, чем кто-нибудь успеет удивиться. Мне удалось ошеломить своего собеседника своими неоднозначными вопросами, но убедить — еще нет.
— Здесь, — я ткнул пальцем в листок, — указаны координаты еще одного места убийства. Вполне вероятно, Трифон уже был там, заполучив в свои руки оригинал, который я по своей глупости ему предоставил, но пока это — единственная имеющаяся у меня зацепка. И потому я должен оказаться там как можно скорее. Ты понимаешь, к чему я клоню?
— Но зачем тебе всё это? — отойдя от привычной манеры обращения, Экер, казалось, попытался пронзить меня своим удивленным взглядом.
— Зачем что?
— Проявлять ненужную инициативу.
— Ты уже начал говорить как старший дознаватель. Но ты уверен, что он — именно тот, кому стоит подражать, если Трифон даже не в состоянии доверить информацию о деле такому преданному и надежному брату ордена, как ты? Наверняка он ни во что не ставит эти твои, такие нужные в нынешние времена, качества, предпочитая заваливать своих подчиненных мелкой и недостойной слуг Антартеса работой в попытке забрать себе все лавры.
— Смирение и отказ от гордыни — качества ничуть не худшие. Я делаю лишь то, что должно, а в остальном пусть решает Антартес.
Я рискнул вступить на скользкую дорожку и, не сделав и двух шагов, свалился в пропасть. Не стоило заводить разговор на эту тему, поскольку, казалось, честолюбия в брате Экере не было вовсе. Он готов был делать всё, что ему прикажут, и ничего не требовать взамен, и потому моё последнее высказывание только отдалило его от меня.
— Предлагаю маленький договор, — в отчаянии пытаясь удержать внимание Экера, я решил прибегнуть к последнему способу, — я отправлюсь проверить то место, которое указано в свитке, и, если там не будет ничего, что могло бы пролить свет на это дело, вернусь сюда и буду тихо и смиренно заниматься тем, что мне поручил брат Трифон.
Некоторое время Экер разглядывал меня, нервно теребя в руках попавшееся под руку перо, будто осмысливая мои слова. Мне удалось пробудить в этой бездушной машине ордена хоть какой-то интерес: всё-таки он свойственен молодости, до завершения которой у Экера еще было несколько лет. Эта маленькая искорка готова была вот-вот потухнуть, но я вовремя подбросил ей немного пищи, не дав интересу угаснуть.
— Мы ведь ничего не потеряем. А в случае удачи можем обрести очень и очень много. Кто знает, может, сам Антартес разжег во мне это устремление? Прошу тебя как брата: прикрой меня один раз перед Трифоном. Знаю, как сложно это будет, но, если он спросит, выполняю ли я порученную мне работу, ты без зазрения совести можешь ответить «Да, брат Маркус делает всё, что в его силах». И это будет чистой правдой, поскольку моя работа — делать всё для процветания ордена. Мне нужен только один день, большего я не прошу.
Судя по выражению лица брата Экера, в голове его происходила нешуточная борьба между любопытством и сознанием некоего долга перед орденом, согласно которому меня следовало сдать со всеми потрохами. Спустя несколько минут затянувшегося молчания, Экер всё-таки вынес свой вердикт.
— Хорошо, я помогу тебе, брат Маркус. Но не просто так. В ответ ты выполнишь одну мою просьбу.
— Какую же?
— Я еще не придумал. Любую, какую сочту нужной.
В синеве его глаз на мгновение проскочило нечто неприятное, заставившее меня внутренне содрогнуться. Впрочем, наваждение прошло так же внезапно, как и появилось.
— Хорошо, — безо всяких раздумий, ответил я. Такое предложение, исходящее от самого безобидного из всех служителей ордена в тот момент устраивало меня даже чуть больше, чем полностью.
Мы пожали руки и, обсудив еще несколько моментов предстоящего дела, разошлись. Я отправился домой, а Экер, как это у него и заведено, собирался остаться в архиве на весь оставшийся день и еще ночь, дабы не тратить время на «всякую ерунду» вроде дороги от капитула до дома и обратно.
Грева, моего единственного слуги, дома не оказалось. Вполне возможно, опять набрался дешевого вина и пошел в бордель, в который раз залечивать старые боевые раны. Была у него жена, и даже дети вроде как имелись, но старик отчего-то всегда предпочитал спускать жалованье на гетер и выпивку, нежели хоть как-то помогать семье. На меня он всегда смотрел не как на человека, но как на ожившую золотую вазу, принадлежавшую лично Великому маршалу, создание совершенно другого уровня бытия, разговаривать с которым не просто бесполезно, но даже страшно, и уход за которой, тем не менее, внезапно оказался его прямой обязанностью. Когда я о чем-то пытался его спросить, Грев лишь забавно выпучивал глаза и вытягивался по стойке смирно, отвечал глупо и невпопад, зная лишь, что мне нужно во всем угождать. Но понимал это, однако, совершенно по-своему.
Упав на свежезастеленную кровать, отдающую слабым ароматом цветущей лаванды, я долго не мог заснуть, в душной тьме рассматривая фрески на потолке, пытаясь собраться с мыслями и придумать, что же делать дальше. Где-то к полуночи, судя по громкому шарканью и звукам обрушения, заявился Грев, но я не обратил на этого никакого внимания, пребывая где-то между сном и реальностью. Фрески надо мной, изображающие сцены человеческого бытия Антартеса, то оживали, наполняясь светом и звуком, то вновь замирали, теряя форму, и терялись во тьме. В какой-то момент я закрыл глаза и провалился в сон. В следующее мгновение мне в глаза уже бил свет нового дня.