— Зай, а ты чего дверь оставил открытой?
В гостиную заходит девушка. Она ростом с моего Снегирька, фигура тоже похожа, даже овал лица. Со спины их было бы не отличить, пожалуй. Только волосы у нее совсем другие — обычные, коротко стриженные, темные. С гривой Эвелины и близко не сравнятся.
Когда девчонка видит нас, мгновенно столбенеет, даже рот открывает от удивления.
— Вот и обладательница задницы с фото, я так понимаю… — хмыкаю я зло, обращаюсь к ней: — Скажи, милая, у тебя случайно нет парика с длинными светлыми локонами?
— Кх-кх… — закашливается она. — Есть… Принести?
— Не нужно, — качаю головой, а потом прошу Семёна: — Отведи девушку на кухню, пусть там подождет, не нужно ей видеть лишнего… И телефон забери, чтобы ненароком не начала звонить куда попало. Заодно выясни, знала ли она, для какой цели позировала на камеру с голой задницей…
Ее уводят. Вскользь замечаю, как у нее подрагивают ноги, потом снова обращаюсь к актёру:
— Повторяю вопрос, зачем ты подставил Эву?
Ублюдок молчит, тяжело дыша.
— Отвечай сейчас же или, клянусь, тебе отрежут язык!
В доказательство моих слов вперед выступает Павел, достает из кармана складной нож.
Актёр это видит и верещит не своим голосом:
— Подставу Ванштейн заказал!
И тут вдруг история заиграла совершенно новыми красками.
— Ванштейн, значит? — зло прищуриваюсь. — Если тебя Ванштейн нанял, поди, и денег заплатил? Что же ты так подставился, номер карты оставил, а? Пожадничал просто, да? Думал срубить бабла и с него, и с меня?
— Если бы не твоя тупая сука, всё бы получилось! Я перед ней и так и этак… Коза фригидная!
Дольше не терплю, от всей души пинаю его в лицо, при этом отчетливо слышу хруст сломанного носа.
Глава 27. Скелет в шкафу Величаева
Этим же вечером:
Лев
Я подъезжаю к клинике, куда сегодня днем привезли Эву. Гребаный керамический кот, который ей так нравился, в итоге сыграл с ней злую шутку.
Я помню этого кота… Появился из ниоткуда на туалетном столике в спальне. Я спросил у горничных, что это за убожество, но мне ответили, что это Эвелина Авзураговна поставила, и я не стал требовать, чтобы выбросили. Можно сказать, пошел на поводу. Раз поставила, значит, нравился ей кот, так? Лучше бы выбросил, честное слово.
Из-за этого уродливого животного и моей несдержанности у Эвы теперь глубокий порез на левой скуле и еще несколько более мелких ниже на щеке, а кроме того, нервный срыв. У меня тоже срыв по полной программе. Если бы меня оставили в комнате с тем актеришкой одного, я бы запинал его до смерти… Всё же грех на душу брать не стал.
Я нахожу лечащего врача Эвы и спрашиваю:
— Как она?
— Швы наложили, думаю, всё будет хорошо. Когда всё заживет, что-нибудь сделаем со шрамами…
— Будут шрамы? — спрашиваю с надрывом.
— Один точно… Глубоко ей скулу разрезало… Но мы сделаем всё, что от нас зависит! Крема, лазерная терапия, своевременный уход творят чудеса.
— У нас свадьба через две недели! — чеканю я строго.
— Это усложняет дело… — хмыкает врач. — Но у нас есть барокамера! Думаю, успеем привести ее лицо в более-менее божеский вид.
— Спасибо, успокоили… Я могу ее забрать?
— Ей вкололи успокоительное, она немного поспала, но уже проснулась, так что да, можете… или оставьте здесь на ночь. Как вам угодно.
Иду к ее палате, захожу без стука.
Эва лежит на кровати, укрытая почти до самого подбородка, смотрит в окно, хотя на улице уже совсем темно.
— Привет, Снегирёк… — здороваюсь я, а у самого горло дерет. Такое ощущение, словно проглотил ежа.
Она не отвечает, только смотрит на меня своими огромными грустными глазищами.
Я подхожу, приставляю к ее кровати стул, сажусь и наклоняюсь к ней.
— Как ты?
Сердце будто трет наждачкой, стоит только увидеть здоровенный пластырь на ее щеке.
Эва тут же подается назад и с обидой в голосе отвечает:
— Ты обманул меня…
— В чем? — хмурю брови.
— Ты сказал, пока я тебя слушаюсь, я в безопасности, под твоей защитой… Я слушалась, Лев! Но больше не чувствую себя в безопасности…
Я тяжело вздыхаю, начинаю с главного:
— Прости меня за сегодняшнее, Эва… Поверь, я бы тебя никогда не тронул, если бы не… В общем, думаю, мне стоит кое-что тебе рассказать.
Пришло время поведать ей об одном из скелетов в моем шкафу. Их там много, скелетов этих… но Эве обо всех знать совершенно не обязательно.
Рассказываю лишь о Ванштейне:
— У моей семьи есть заклятый враг, как бы банально это ни звучало. Когда-то давно мой отец учился на одном курсе с Генрихом Ванштейном. Они крепко сдружились, вместе начали первый бизнес, женились. У моего отца появился я, а у Ванштейна наследник всё не спешил появляться. Их дороги на некоторое время разошлись, именно в тот период мой отец выкупил здание старого мясокомбината, реорганизовал дело. Собственно, тогда и появился наш родной «Величаевский» мясокомбинат. Ванштейн объявился позже, к тому моменту развелся и так же, как и мой отец, в одиночку воспитывал сына…
На миг замолкаю, проверяю, слушает ли Эва, интересно ли ей вообще.
— И что дальше? — спрашивает она, кутаясь в одеяло.
— Дальше эти двое снова крепко сдружились, спали и видели, чтобы мы с Давидом, сыном Ванштейна, тоже стали друзьями. Однако когда ты подросток, очень сложно дружить с человеком, который на шесть лет тебя младше. Мы стали приятелями позже, когда подросли… Вместе ездили на тусовки за границу, развлекались на гонках, участвовали в боях без правил, курили анашу и не гнушались таблетками…
Наблюдаю, как хмурит лоб Эва. Эта часть истории ей явно не нравится, но из песни слов не выкинешь. Остальное ей тоже вряд ли понравится.
— Как-то раз мы изрядно переборщили с экстази…
Я морщусь, вспоминая следующий месяц, проведенный в реабилитационном центре, бешеный вид отца, с которым он являлся меня навестить.
— После я долгое время был чист, даже алкоголь не употреблял… Но на одной из тусовок всё же сорвался. Давид принес новую дурь, и мы попробовали. — Тут замечаю пренебрежительное выражение на лице моего Снегирька, пытаюсь оправдаться: — Я тогда молодой был очень, сейчас ни за что не стал бы такого делать, даже алкоголь почти не пью, ты знаешь. В общем, дурь оказалась с сюрпризом… Мы нажрались в клубе, и только поэтому люди увидели, что мы вырубились, и вызвали скорую. Меня откачали, а Давида нет... слишком сильная передозировка… Он принял больше моего, плюс я старше, сильнее физически, мой организм был чист накануне… Так или иначе я выжил, и Генрих Ванштейн никак не может мне этого простить. Он обвинил в смерти сына меня, хотя именно Давид поставлял нашей компании «веселье».
Я тихо кашляю, даю себе время передохнуть и продолжаю:
— Прошли годы, история поутихла, а потом на каком-то приеме я познакомился с Миланой… Красивая молодая блондинка, она нравилась мне своей веселостью, легким отношением к жизни. Я не знал, что когда-то она встречалась и с Давидом тоже. Да и какая разница, ведь тот давно в могиле. Однако для Генриха разница была.
Снова кашляю и заставляю себя продолжать, хоть это и нелегко, ведь мне до сих пор противна та ситуация:
— Уж конечно, Милана не рассказывала мне, что до сих пор сосала деньги с Ванштейна, являлась к нему в дом на каждый праздник и рассказывала, что ни с кем другим своей жизни не видит после смерти Давида. Генрих млел, горевал с ней о погибшем ребенке и полностью спонсировал несостоявшуюся невестку. Пойми меня правильно, Эва, если бы Милана хотела, я бы сам ее спонсировал, я не жадный, ты знаешь… Но она никогда не просила денег, лишь периодически со мной спала. Ни я, ни она не воспринимали этот роман всерьез, но всерьез его воспринял Ванштейн.
Замечаю, как Эва кусает губу, должно быть, ей неприятно слушать о моих романах с другими женщинами. Всё же продолжаю рассказ:
— Генрих увидел нас вместе на благотворительном приеме, устроенном моим отцом, и начал жуткий скандал. Снова обвинил меня в смерти сына и сказал, что я сделал это нарочно, чтобы заполучить его невесту, Милану, что это и есть повод. Шумиха получилась еще та, нас полоскали в газетах не одну неделю. С тех пор что только ни делал Ванштейн, чтобы попортить нам кровь…
Конечно же, я умалчиваю о многом в этой истории. Например, о том, что за четыре года, прошедших с того благотворительного вечера, я пережил два покушения. Именно поэтому в отцовском доме столько охраны… Ванштейн спит и видит меня в гробу, а пока не уложил в этот гроб, всячески травит мою жизнь. Самое смешное — сделать мы ничего не можем, разве что заказать его самого… Но ни я, ни отец на это не пошли.
Ванштейн тоже далеко не беден, плюс имеет огромное количество нужных знакомств, обезопасил себя со всех сторон. Нам с отцом так и не удалось доказать, что покушения — его рук дело, хотя мы в этом нисколько не сомневаемся. Однако Эве все эти знания ни к чему.
— Как это связано со мной? — вдруг спрашивает она.
— Всё просто… Ванштейн перекупил нанятого мной актера…
— Какого актера? — Эва прищуривает глаза.
— Я просто хотел проверить, останешься ли ты мне верна… — наконец признаюсь. — Алексей должен был ухаживать за тобой и докладывать мне…
Снегирёк буравит меня обиженным взглядом, громко сопит, а потом фырчит:
— Твой проверяющий заявил мне во второй день знакомства, что он гей!
Это мне уже известно, как и любая другая малейшая деталь из того, что на самом деле случилось между Толиком-Алексеем и моим Снегирьком. Я всё вытряс из мерзкого актеришки, он недолго изображал из себя немого.
— Я уже понял, что ошибся… — отвечаю серьезным тоном. — Обещаю тебе, больше никаких проверок. Я заберу тебя домой, мы поженимся, как собирались, и забудем эту историю…
— Ты всё еще хочешь на мне жениться?! — охает Эва.
При этом ее глаза чересчур сильно увеличиваются в размерах.
— Не пойму, что тебя удивляет? — строго прищуриваюсь.
— Зачем я тебе? — стонет Эва. — Совершенно очевидно, что ты мне не веришь…
— Мы поженимся, — говорю как данность. — Всё будет хорошо.
— Не будет! — твердит она как заведенная.
Садится в кровати и, кажется, собирается со мной спорить.
Но я слишком устал, к тому же совершенно не вижу смысла в этих препираниях.
— Ты меня полностью устраиваешь, Эва, так что мы поженимся и заживем нормальной семьей. Собирайся, я забираю тебя домой.
— Я не хочу возвращаться в тот дом… и замуж за тебя не хочу! — вдруг высказывает она то, чего я больше всего боялся от нее услышать.
У меня сбивается дыхание, а сердце пускается в дикий галоп.
«Не хочет, значит…»
Ясно и понятно, что в ней говорит обида, эмоции. Но это ведь пройдет, и когда она здраво посмотрит на ситуацию, поймет, что брак со мной для нее единственный вариант выбиться в люди. К тому же я не могу так глупо потерять своего Снегирька, она мне слишком нужна, жизненно необходима. Я к ней пристрастился.
«А она ко мне?»
Также ясно и понятно — нет и близко, раз так легко отказывается от брака.
В этот момент мне становится не на шутку обидно. Ладно, сегодня паршивый день, но ведь до того у нас было всё нормально… почти.
Как она смеет так легко отказываться от меня?
Я ей кобель подзаборный, что ли?
— Ты ничего не перепутала? — повышаю голос. — Я тебя не в клубе снял, не в кафе подцепил… Мы помолвлены, и уж конечно ты выйдешь за меня замуж! Ты — моя женщина! Или соскучилась по родственникам?
Она не отвечает, просто отводит взгляд в сторону.
— Так и быть, Семён заберет тебя завтра, — повторяю с нажимом. — Но не вздумай дурить, я оставлю у твоей палаты охрану!
Я бы в любом случае это сделал, раз Ванштейн заинтересовался Снегирьком.
Мне до дрожи неприятно от того, что Эва на меня даже не смотрит, просто молчит, отвернувшись. Однако понимаю: вряд ли до нее достучусь. Лучше поговорю с ней завтра.
Поднимаюсь и ухожу.
Пусть побудет здесь ночь, отдохнет, придет в себя.
Она простит и покорится… должна это сделать. Иначе ее жизнь станет на порядок сложнее.
Глава 28. Кто виноват?
На следующий день:
Среда, 15 января 2020 года
7:30
Лев
Без Снегирька мне вчера абсолютно не хотелось возвращаться домой, тем более заходить в ту злосчастную спальню. Конечно, я мог бы остаться в одной из гостевых, но вместо этого предпочел клуб «Яма». Отличное место для того, чтобы спустить пар, и я спускал его на ринге сначала с Семёном, потом еще с парой новых противников — бизнесменов из местных, таких же фанатов борьбы, как и я.
«Яма» — единственное место, где мои телохранители могут наподдать мне по первое число, если им это удается, конечно. Так что кто-нибудь из них всегда вызывается. Я ведь тоже не лыком шит, недаром плачу кучу денег своему тренеру. Мое тело идеально функционирует, с реакциями полный порядок, удар поставлен как надо. При желании мог бы стать профессиональным бойцом. Только это не мой путь, мне просто нравится быть в форме.
Я остался ночевать в гостинице напротив клуба, а сегодня расхлебываю последствия похода туда: болят ребра, ноет челюсть, хорошо хоть синяк на подбородке за темной порослью волос почти не видно.
— Где ты был? — спрашивает отец, заметив, что я пришел на завтрак во вчерашней одежде.
В этом доме так не принято.
— Гулял… — коротко отвечаю.
Отец сразу понимает, где именно, и начитает хмуриться. Его бесит, когда я хожу в «Яму», он считает это пустой тратой моих ресурсов.
«Сломают тебе что-нибудь, и будешь отдыхать на больничной койке… а работать кто будет?» — ругался раньше он.
Теперь уже не говорит ничего, да и глупо было бы пытаться научить уму-разуму тридцатидвухлетнего сына.
— Где Эвелина? — вдруг спрашивает он. — Я, признаться, привык, что ее симпатичное личико украшает наши трапезы.
Вот тебе раз... Даже отец попал под влияние ее совершенного лица. Только теперь ему уже не быть таким совершенным, по крайней мере какое-то время.
Ловлю себя на мысли, что я тоже привык к ее присутствию, мне адски ее не хватает.
— Эвелина немного заболела…
— Что с ней? — тут же начинает тревожиться отец. — Ей нельзя болеть! Она еще не беременна?
Да, мой папаша ждет внука ровно так же сильно, как и я сына.
— Не беременна, — отвечаю сдавленно.
— Старайся лучше, Лев! Я уже похвалился друзьям, что в этом году у меня будет внук с ангельским личиком, не то что твоя физиономия…
— Что не так с моим лицом? — тут же хмурюсь я.
— Мнут тебе его часто в твоем клубе… — бурчит он и мгновенно меняет тему: — Как бы было здорово, роди вы двойню! Два пацана за раз — и наследник, и запасной вариант! Потом уже не страшно, если Эвелина загуляет…
Последняя фраза отца меня буквально выхлестывает.
Смотрю на его невозмутимую рожу — он как ни в чем не бывало намазывает масло на тост, кусает его. Даже не понял, что сказал, как задел меня.
У меня невольно сжимаются кулаки, челюсть опять начинает ныть, поскольку слишком сильно сжимаю зубы. Это ведь отец мне полжизни внушал, какие бабы твари. Это из-за него я такой, какой есть…
— Никто из моих детей не будет рожден про запас! — чеканю я строго. — И Эвелина гулять не будет. Мои отпрыски будут расти с матерью.
— Как будто тебе было плохо с отцом… — щурит глаза он.
Не отвечаю, для споров я слишком истощен морально. Просто встаю и ухожу.
— Ты не поел! — возмущается отец.
— Что-то пропал аппетит, — рявкаю зло.
— Прям и сказать при нем ничего нельзя… — кидает он мне в след.
Не обращаю внимания, просто ухожу, стараясь не реагировать.
Отец может думать всё, что ему угодно, а я костьми лягу, но его судьбу повторять не стану. Только как бы мне извернуться, чтобы не повторить? Вопрос без ответа. Пока что, как ни крути, дела у меня со Снегирьком идут паршиво.