Интересная информация! Мне даже смешно стало, хотя совсем не до смеху. Не то положение, чтобы смеяться. Юра еще что-то говорил, но я его уже почти не слышал. Думал о своем, невеселом. Сколько я уже тут сижу? Сутки? И где этот чертов Сергачев? Это ведь не он меня сюда засунул точно не он! Ему не нужно, чтобы меня именно сейчас грохнули! Так какого черта тогда? ГДЕ он?!
Стоп! А может это как раз Сергачев меня сюда и засунул? Ну так…для профилактики. Чтоб помариновать, чтобы я был мягче, податливее. После того, как посидишь в такой камере месяц-другой, точно не захочешь сюда вернуться! А значит — сделаешь то, что нужно твоему куратору.
Может у меня крыша едет? Паранойя захлестнула? Но без здоровой паранойи в нашем мире не выжить, особенно таким, как я. «Если у тебя паранойя, это не значит, что за тобой никто не следит!». Мне даже Юра кажется подозрительным — уж больно настойчиво он расспрашивает о моих делах. Я его «просвечивал»? Ну и что? Я «просвечивал» его на предмет виновности или невиновности, но никак на то, стучит ли он, или нет.
В этот день кое-что случилось. Костыля дернули на этап. Быстро, так быстро, что никто ничего и сообразить не успел. Впрочем — а что они могли сообразить? То, что Костыля нацеливали на убийство некого Самурая? Откуда им это знать?
Уходя, Костыль важно, витиевато попрощался с «хатой», вернее не совсем со всей хатой, а только с ее уважаемыми обитателями. Мне ничего не сказал, но уже стоя на пороге обернулся, нашел меня взглядом, и пристально всмотревшись в глаза, прищурился, будто подавая какой-то сигнал. Какой? Это мог понять только я.
Само собой — дернули его на этап именно сейчас потому, что Костыль не оправдал надежды куратора. Я жив и здоров, чего не всем желаю. И теперь, после ухода Костыля, начнется второй этап Марлезонского балета. Ведь кто-то должен заменить смотрящего? Стать смотрящим по нашей «хате»? Обязательно должен.
Так оно и получилось. Уже через час после того, как Костыль переступил порог камеры, открылась «кормушка», в проеме которой показалось круглое лицо толстого цирика (Арестанты называют его Боровом. Ну так мне Юра сказал!). «Кормушка» закрылась, открылась дверь, и в камеру вошли трое — впереди худой длинный мужик лет сорока с унылым, кислым лицом, сзади него — два здоровенных амбала ростом метра под два, полноватые, но от этого ничуть не менее эпичные на вид. Два голема — здоровенные и тупые. То ли бывшие борцы, то ли боксеры.
— Опа! — прошептал всезнающий Юра — Это ведь Коля Монгол! А это его торпеды!
— Откуда знаешь?
— Я раньше в другой «хате» сидел. Он там был смотрящим. Ох, и тварь же! После него Костыль покажется настоящим ангелом! Ты не представляешь, что это за гадина! И что характерно — воровской закон блюдет. Вот только получается у него все как-то…мерзко! Вроде и по закону, но с вывертом, и все в свою пользу. И не подкопаешься! Авторитетный! Положенец! Интересно, а какого черта его сюда сунули?
Я знал, зачем его сюда сунули. И было мне тошно. Хорошо хоть Юрок теперь тут есть, а то бы и поспать не удалось. Интересно, если бы я начал сейчас «выламываться» из «хаты» — меня бы выпустили? Вот готов поклясться, что — нет!
А тем временем смотрящий подошел туда, где раньше спал Костыль, сел на нары, и к нему тут же сбежались костылевские прихвостни — их-то не перевели в другую камеру, и на этап не отправили. Все тут остались! Кстати, а где будут теперь спать прихвостни Монгола? Вот эти два облома?
На этот вопрос я получил ответ буквально через десять минут. Уголовники пошептались, потом один из них — густо татуированный бритоголовый парнюга (из свиты Монгола) подошел к мне и встав возле моих нар презрительно сказал:
— Эй, мусор! Твое место у параши! Свали отсюда, я здесь спать буду! Место мусора рядом с петухами!
«Петухи» тут были. Я заметил двух жеманных молодых парней, которые хихикали на нарах возле огороженной тканью параши. Парашу здесь представляла собой возвышение с площадкой наверху, с дыркой, в которой постоянно журчала вода. Тут же рядом был кран со старой, ржавой раковиной. Ходить на парашу было целым приключением — одна на тридцать с лишним рыл, да еще и не каждый раз на нее сходишь — когда обитатели камеры едят сидеть на параше нельзя — могут и опустить. Надо ли говорить, что о туалетной бумаге тут и речь не шла. Хорошо, если есть газета…
Я медленно сел, снизу вверх глядя на здоровенного придурка, и думал о том — специально его сюда заслали, или нет. И чем дольше думал, тем больше во мне крепло убеждение, что случайности никакой нет — подослали. Вот только с какой целью? Просто по уголовному беспределу, место забрать, или же это происки «кума»? Оперативная, так сказать, разработка?
Думал я вообще-то всего секунды три. Не то место, чтобы долго раздумывать. Нужно что-то делать. А что именно? Пока поговорить, время потянуть!
— А кто так сказал? — холодно спросил я
— Я так сказал! — ухмыльнулся бугай.
— Ты — это кто? Я Самурай. А ты, пацанчик, кто? У тебя вообще-то есть имя?
Бугай, как ни странно, вдруг притух. Неужели знает обо мне? Тогда может отстанет?
— Да мне похрен, кто ты такой! Ты мусор поганый! Свали отсюда, я здесь сплю! На этой шконке!
— Нет. Ты не на этой шконке спишь. Ты спишь ПОД ней! — медленно сказал я в наступившей тишине, и сильно, резко ткнул парня в печень. Тот ойкнул, вытаращил глаза, потом глаза закатились, и бугай медленно рухнул на пол. Я с интересом посмотрел на его тушу и недоуменно пожал плечами:
— Что это с ним? Стоял, стоял, и вдруг упал! Видимо, у него падучая! Болезнь такая — постоят вот так люди, и падают! Молодежь сейчас такая хлипкая…
Я снова улегся на шконку, прикрыл глаза и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за тем, что происходит вокруг меня. Пробил я бугаю очень даже качественно, бил сложенными в лодочку пальцами, и боль от удара в печень просто ужасающая. Вот он и рухнул, потеряв сознание от болевого шока.
Удар по печени очень коварен. Ударив по печени «как следует», можно просто-напросто убить человека — если не сразу, то по прошествии нескольких дней. После моего удара бугай может и не умрет — все-таки организм молодой, и наверное тренированный, но то, что последствия этой травмы он будет ощущать еще несколько дней, а то и недель — это совершенно точно. Скоро у него под ребрами образуется гематома вследствие внутреннего кровоизлияния, и любое движение будет причинять боль. Печень нежный орган, хотя и самовосстанавливающийся.
Нет, не жалко! Ненавижу мразей. Вот так взять, подойти к незнакомому человеку и выгнать его с законного места! Это…хмм…фашизм какой-то! А фашистов надо наказывать!
Парень очнулся только минут через десять или пятнадцать. Долго лупал глазами, не понимая, что с ним случилось и где находится. «Братаны» ублюдка согнали какого-то несчастного с его шконки, и уложили болезного на спину. Смешно, но он не помнил, что случилось! Я слышал это по разговорам — мол, подошел, сказал, и упал. Никто из не не видел моего удара. Во-первых, нокаутированный заслонил их своей широкой тушей, потому и не видели. Во-вторых…я специально бил резко, без замаха, и очень, очень быстро. Так быстро, как этим уголовникам и не снилось. Они даже не поняли, что я ударил их «братана»!
— Валеран, ты чо, внатури?! Валеран, чо случилось?!
Я же слушал этих ослов и думал, как пережить ночь.
— Самурай, как ты его, а?! — возле уха послышался шепот Юрки — Круто! И они даже не поняли, что случилось!
— Тихо! — приказал я — Молчи! И вот что еще…ночью придется тебе подежурить. Понимаешь, почему?
— Еще бы не понимать! Кто-нибудь да видел, как ты его ударил!
— Ничего ты не понимаешь! — вздохнул я — Как думаешь, почему Костыля убрали, а сюда сунули этих отморозков?
— Да ладно! Неужели по твою душу?!
— Вот тебе и ладно. Юр, подежуришь? Я немного подремлю.
— Конечно! Спи! Я посмотрю, не беспокойся!
Вот все-таки гуманитарий. Достаточно было всего лишь сказать: «да» — и вопрос исчерпан. Но ему обязательно надо выдать целую фразу! Пустую, не несущую особого смысла. Как только он выжил в таких условиях? Его давно должны были перевести в разряд «опущенных» — просто за то, что не похож на других — длинные волосы, симпатичное лицо. Одного этого достаточно, чтобы кто-нибудь да попытался наехать. Хмм…странно, да. Может его ко мне подставили? «Наседка»? Ох ты ж паранойя моя параноидная…цветешь ты ярким цветом и пахнешь!
Поспать мне не дали. Через полчаса после того, как Валеран мешком свалился на пол, ко мне подошел парень что был у Костыля в шнырях — накрывал ему на стол, исполнял поручения. Типа — его прислуга. Так вот этот прислужник подошел ко мне и не скрывая своего удовольствия сообщил:
— Тебя смотрящий к себе зовет. Базар есть!
Мда. Похоже на то, что не выйдет у меня дождаться ночи. Не будут они ночи ждать. И действительно — что, днем нельзя спроворить? Завали «мусора», и спи себе спокойно! Интересно, что скажет Монгол?
Я встал со шконки и пошел к сидящему за столом смотрящему. Тот сидел так же, как и его предшественник — в торце стола. Рядом сидели подручные — тот, кому я разбил печень был бледен, на лбу его выступил пот, и я со злорадством подумал, что досталось придурку очень даже недурно. Если бы я хотел его убить — сделал бы это легко и свободно. Но мне нельзя убивать прямо сейчас. Нельзя давать повод меня осудить. Потому что ничего у них не выйдет с этой самой бойней, которую они устроили на шоссе — не получится вину повесить на меня. Шито все белыми нитками. Оружие у меня легальное, а отбирать автоматы у террористов чтобы потом в этих самых трерористов стрелять — никому не возбраняется! Святое дело!
Кроме тех, кто сидел на скамьях, рядом клубились еще человек десять — я узнал прежнее окружение Костыля, но были и те, на кого не обращал внимания.
— Косяк за тобой, Самурай! — взял быка за рога смотрящий — Мало того, что ты мусор, волачара поганишь нашу хату своим присутствием, так ты еще и зашиб пацана, который попросил тебя уступить шконку! Руку поднял на черную воровскую масть! Против закона пошел! Как объяснишь свой косяк, перед тем как братва примет решение насчет тебя?
— А я должен уступать место любому придурку, который подойдет ко мне и скажет, что я должен жить с петухами? Так что ли, Монгол? Такая твоя правда, такой закон? А если я сейчас подойду и потребую твое место? Тогда как?
— Ты — мусор поганый! Как ты можешь сравнивать его (он показал на бледного, с бисеринками пота на лбу пострадавшего) и себя?! Он бродяга по жизни, а ты…волчара позорный! Петушара!
Камера замерла. Стихли разговоры, пролети сейчас муха — ее было бы слышно так, как если бы вокруг не было ни одного человека. Спектакль удался! Зрители в предвкушении затаили дыхание, не хрустят печеньем, не трещат развертываемые шоколадки. Не дай бог пропустить каждый миг этого зрелища! Сам себе потом не простишь!
— А ты меня петушил, чмо болотное? — голос мой стал бесцветным, спокойным, будто я стоял не перед кодлой убийц, пришедших за моей жизнью, а просто спрашивал случайного прохожего — «как пройти к вокзалу?» — Беспределишь, тварь?!
Я весь обратился в слух, в одно сплошное ухо. Никакое движение не могло пройти мимо моего внимания. Движение воздуха, тихое частое дыхание, запах потеющего от возбуждения и страха человека, покрадывающегося сзади — я все это чувствовал, осязал, видел.
Тишину резанул яростный голос Юрки:
— Самурай, сзади!
И крик тут же оборвался звуком удара, стоном, хрипом. Но я не мог отвлекаться на посторонние звуки.
Заточка — здоровенный гвоздьсантиметров тридцать длиной — и откуда здесь такой взялся?! Или не гвоздь? В любом случае — хрен редьки не слаще, тридцатисантиметровая штука, с одного конца заточенная до игольной остроты, с другой — обмотанная чем-то вроде ниток, или тонких полосок ткани, скрепленных между собой чем-то вроде клея (жеваный хлеб?)
Он целил мне в затылок. Зажатый в кулаке штырь прошел мимо меня, и человек, наносивший удар по инерции провалился вперед, прямо на покалеченного мной отморозка. Типичная ошибка человека, не знакомого с ножевым боем — нельзя вкладывать в удар столько силы. Вдруг если промахнешься? И вообще, чтобы воткнуть нож в противника не нужно применять очень уж много силы. Достаточно направить нож в определенную точку, и он войдетв тело как в масло. Только надо знать эти самые определенные точки. А еще — суметь нанести удар так, чтобы его не смогли отразить.
Не повезло покалеченному мной отморозку. Штырь пробил ему грудь, отморозок забавно ойкнул, вытаращил глаза, закашлялся, и на губах его расцвели розовые пузыри — явный признак пробитого, наполненного кровью легкого.
Я ударил кулаком — будто заколачивал гвозди. В основание черепа. Сильно ударил, с целью сломать, убить. И цель эта самая была достигнута — шея несостоявшегося убийцы хрустнула, голова запрокинулась назад, вытаращенные глаза уставились в потолок.
Монгол только начал подниматься с места, тянуться куда-то там за пазуху — видать у него был припрятан какой-то сюрприз, который мог бы меня остановить. Но сейчас меня можно было остановить только из пулемета, да и то…не сразу.
Шаг вперед, удар! Переносица вмялась в череп, куски кости вошли в мозг. Хорошая смерть — если смерти вообще бывают хорошими. Ни на кол тебя, мразь, не посадили, ни на дыбе не повисел, ни живьем в землю не закопали. Вспышка! И вот ты уже в аду, нормально поджариваешься на сковороде. Если он есть, этот ад, конечно.
За последние годы я все больше утверждаюсь в мысли, что ад — это Земля. И мы тут отбываем свой срок. Отбыл — и вернулся. Куда? Да кто знает — куда! Вернулся, да и все тут. Домой. Надеюсь, когда я вернусь, меня там будут ждать жена и дочка. Очень надеюсь…
Но это позже! Пока — надо расставить по своим местам всех и вся!
Шаг в сторону захват — удар головой об угол стола. Виском. Еще одной «торпедой» Монгола (или Костыля?) стало меньше.
Еще один! И типа каратэ знает? Нна тебе каратэ! Нельзя задирать ноги выше уровня пояса, это тебе что, балет?! На лоха — сработает, на дурачка, неспособного провести контрприем. А на меня ваши маваши ни хрена не действуют! Вначале тебе яйца разбить, а когда согнулся и зажался — аккуратно так взять за голову, потянуть вверх и в сторону, а потом — рраз! Рывком в противоположную сторону! Ты инстинктивно напрягаешь шею, когда я тяну голову влево, и тем самым мне помогаешь — достаточно быстро рвануть в противоположную сторону, и мои усилия, твои усилия — все вместе приводит к нужному результату. Позвонки хрустят, шея повисает. Наверное, какое-то время ты еще понимаешь, осознаешь, что тебя убили, но ничего поделать не можешь — с такими повреждениями не живут.
Читал где-то, что отрубленная голова после казни живет еще некоторое время — глазами поводит, шевелит бровями, моргает…меня, как прочитал — аж мороз по коже продрал. Вот так понимать, что тебя уже убили, осознавать, что ничего изменить не можешь — что может быть хуже? Впрочем — много чего. Человек в своем патологическом желании убивать себе подобных придумал очень много способов особо мучительной, мерзкой, и невероятно болезненной казни. Чем и отличается от животных.
Монгол ничем не шевелил. Нет, ну так-то он вначале слегка пошевелил — подергался, поскреб ногами по полу, но потом затих и больше своим шевелением меня не отвлекал. Потому я смог посвятить всего себя великому делу очистки этого мира от всякой пакости.
Вначале зашиб оставшихся «торпед» Костыля.
Потом сходил, узнал, кто же разбил нос и подбил глаз несчастному Юрке, предупредившему меня о том, что сзади подкрадывается большой полярный лис. Оказалось — два каких-то отморозка, которые начали визжать и попытались свалить из камеры наружу, и были нокаутированы, а потом утоплены в параше. По очереди, конечно.
Ровным счетом у меня вышло одиннадцать человек. Нет, не человек — тварей. Это даже не животные, это твари, имени которым я не могу подобрать! Демоны? Бесы? Бесы, наверное. Демоны — это для католиков и протестантов, а у нас бесы.
А затем я лег на нары и стал дожидаться расплаты. За все приходится платить. За свою жизнь — тоже.
Интересно — шум-то в камере был неслабый, почему цирики не обратили на это никакого внимания? Типа — меня мочат, я визжу, и нечего мешать добрым людям причинять добро? Скорее всего, так и есть.
Выжидали они с полчаса. Потом «кормушка» открылась в нее кто-то заглянул, и через минуту дверь с грохотом открылась, и в камеру ввалились человек десять мордоворотов — с дубинками, в бронежилетах, шлемах, и все такое прочее. Такое прочее — это берцы, которыми они начали меня резво пинать, вдобавок к массажу «демократизаторами». Хорошо это у них получалось. Если бы я не умел группироваться, если бы мои мышцы не были такими развитыми — точно переломали бы кости и отбили внутренности. А так — превратили тело в сплошной синяк, и потные, довольные, поволокли меня наружу. Я даже сознание не потерял — пока тащили, смотрел в пол, не позволяя себя расслабиться и вырубиться, и убегающая подо мной полоса бетонного пола напоминала мне дорогу. Дорогу, по которой я несусь на автомобиле без тормозов. Куда вынесет меня дьявольский железный конь? Где та пропасть, в которую свалюсь? Знает только Бог. Только вот мне не скажет. У человека ведь свобода воли, ага! Мы сами выбираем свои дороги! Ох, частенько стал в этом сомневаться. С некоторых пор…