Дверь распахнулась — красивый, статный мужчина, лет тридцати шести, в одежде походившей на военную, с орденом на груди, с саблею, держа шляпу с перьями в руках, вошел в комнату. За ним следовали два человека и остановились в дверях.
Низко поклонясь, он подошел к мнимой графине и, казалось, несколько смутился перед столь высокой и знатной особою. Он неловко начал речь свою, запнулся, снова начал и наконец продолжал:
— Графиня, бывают горькие случаи в нашей жизни, преодолевает их одно лишь терпение. Таково настоящее ваше положение. Верьте мне, что я не только ничем не оскорблю вас, как женщину, но отнесусь с должным почтением к вашему сану. Кроме пережитого вами испуга — вам более не придется жаловаться ни на что.
Тут он остановился, но, видя, что графиня молчит, он смелее стал продолжать.
— Я не такой разбойник, что режет и грабит людей по большим дорогам, меня обстоятельства привели к этой страшной жизни. Я хочу покинуть ее и навсегда ухожу отсюда, а для этого нам нужны деньги. Мы бы могли ограбить купцов или почту, но тут не обошлось бы без жертв, а я этого не желал. Муж ваш получил недавно наследство в пятьсот тысяч; из таких огромных денег конечно он может уделить нам, по нашему скромному требованию, только пятнадцать тысяч, а потому будьте так добры, напишите тотчас же при мне письмо к графу, с просьбою выплатить за вас немедленно пятнадцать тысяч. В противном случае, вы понимаете, мы принуждены будем изменить с вами обращение. К тому же, чтобы плата была передана нам одним человеком, обязанным строго молчать.
С напряженным вниманием следили прочие за всем, происходившим в комнате графини. Особенно встревожен был молодой золотовщик; он боялся как бы вновь произведенная графиня не выдала себя, решившись между тем, в случае неудачи обмана, лишить себя жизни, чем отдаться в руки разбойников. Мнимая графиня была в страхе не менее, если не более действительной. Разбойник приказывал ей писать, но что? Как назвать графа? Как ему писать?
Страх его усилился, когда атаман шайки подал ему перо и бумагу, требуя немедленно написать письмо.
Не знал мальчик, как к нему шел наряд графини, иначе он не боялся бы открыться; когда же он откинул вуаль, то разбойник был поражен красотою графини. Ее смелое мужественное лицо, казалось, внушало ему еще более уважения. Мальчик заметил это. Успокоясь несколько, он смело взял перо, «что будет, то будет!» — подумал он и написал коротко.
«Граф! Несчастная ваша жена задержана ночью на пути своем неизвестными людьми, которые требуют выкупу 15 тысяч. Деньги прислать в харчевню возле Шпесарта, с условием, чтобы никто об этом не знал кроме самого подателя денег. В противном случае мне угрожает долгое и тяжелое заключение.
Вас умоляет о скорейшей помощи несчастная жена ваша».
Окончив, он передал письмо разбойнику, тот прочитал, одобрил и затем просил графиню, кого она желает оставить при себе, охотника или служанку, и с кем из них отправит письмо к графу?
Графиня указала на охотника и на студента.
— В таком случае потрудитесь сделать надлежащее распоряжение, — сказал он, подзывая девушку к графине.
Бледная, дрожа от страха, подошла горничная за приказаниями. Снова наступила пытка для бедной графини.
— Мне нечего тебе приказывать, — сказала она коротко, — ты сама все знаешь, проси только графа как можно скорее выкупить меня.
— И сделать это тайно, — добавил разбойник, — у нас везде есть свои сыщики, мы все узнаем и тогда более не отвечаем ни за что.
Перепуганная девушка обещала все в точности исполнить и затем ее отпустили, приказав наперед отложить несколько белья и платья графини, так как с собою брать много вещей было неудобно. Затем разбойник поклонился, прося графиню следовать за ним. Она встала; студент и охотник пошли за ними, и все четверо спустились по лестнице.
Перед харчевнею стояли оседланные лошади. Одна с дамским седлом для графини, прочие же для спутников ее. Ее усадили, двое разбойников верхами стали по сторонам, охотник и студент сели на лошадей под таким же надзором. Раздался условный свисток, и все двинулись в пут.
Между тем оставшиеся в харчевне вздохнули свободно. Опасность миновалась, и если бы не мысль об уведенных товарищах, их бы пожалуй забавляло такое приключение.
Все только и говорили что о великодушном поступке золотовщика. Графиня даже плакала. «Как мне благодарить его? Он спас меня! Да, он пожертвовал, быть может, жизнью своей за меня, для него человека постороннего!» Их успокаивала несколько одна только мысль, что быть может пленникам удастся бежать.
Графиня решила тотчас же вернуться к мужу, все ему рассказать и с своей стороны сделать все, чтобы открыть притон разбойников и освободить пленников. Извощик хотел ехать прямо в город и там донести полиции, механик же продолжал путь свой.
Ночь прошла тихо, ничто более не тревожило наших путников. Но к утру графские слуги вбежали в комнату с известием, что сама хозяйка и работники ее лежат связанные и умоляют о помощи.
— Что за чудо! Неужто мы по пустому заподозрили их? Неужто мы ошиблись? — говорил механик.
— Какое ошиблись! Это все штуки, — сказал извощик, — они хотят скрыть дело, глаза отвести нам! Нет! Шалишь! Я помню, что было, как я вниз-то ходил! Нам сразу показалось подозрительным здесь, да это и лучше, по крайней мере мы были настороже, хоть что-нибудь да успели сделать, а то с перепугу не миновать бы графине рук их.
Все разделяли мнение извощика и решили прикинуться, будто поверили проделке этой. Сойдя вниз, стали развязывать и освобождать хозяев, соболезнуя о таком несчастий. Чтобы задобрить своих гостей, хозяйка взяла с них самую ничтожную плату.
Извощик, простясь с товарищами, поехал своею дорогою, двое мастеровых пошли вместе. Как ни была легка почти порожняя котомка мальчика, однако с непривычки графине она показалась очень тяжелою. Когда же прощаясь, хозяйка подала ей свою предательскую руку, то графиня, дрожа от страха, не смела поднять глаз. Она упорно молчала, боясь, чтобы ее не узнали по голосу. Механик, заметив это, скрыл ее смущение развязным своим разговором и, простясь с хозяйкой и затянув веселую песню, рука об руку с золотовщиком, отправился в путь.
— Теперь только я дышу свободно, — сказала графиня, отойдя шагов сто от харчевни. — Мне все казалось, что я не выберусь оттуда, что вот-вот меня узнают и схватят. О как я вам благодарна! Заходите ко мне в замок, там я поблагодарю вас.
В это время подкатила карета графини; мнимый золотовщик вспрыгнул туда, дверка захлопнулась и карета покатила.
Между тем разбойники ехали скорой рысью, не говоря с пленными ни слова, и только изредка перебрасывались между собою короткими словами о том, куда и как ехать. Они остановились на полянке; разбойники спешились; атаман помог слезть графине и свел ее под руку по крутому спуску. Внизу стояло несколько досчатых шалашей. Кругом долинки возвышались высокие голые скалы.
Грязные оборванные женщины выбежали навстречу разбойникам; целая стая собак вылетела с лаем и воем, с кучею щенят, и также бросилась на них. Атаман повел мнимую графиню в лучший шалаш, будущее жилье ее.
Внутри было все уложено звериными шкурами; сиденья в комнате не было. Все ее убранство заключалось в деревянной резной посуде, да одной кровати; на стене висело ружье — и только. Атаман удалился, и мнимая графиня просила его допустить к ней охотника и студента. Оба они вошли в шалаш и теперь оставшись одни, на свободе могли вдоволь наговориться. Золотовщик стал бранить разбойников, но товарищи остановили его.
— Как можно! Теперь надо быть осторожным! Ведь нас ни минуту не спустят с глаз и теперь наверное подслушивают, — тихо добавил студент.
— Вы не знаете всего, вы не знаете как мне горько! — со слезами говорил мальчик, — я не разбойников боюсь! Меня заботит совсем другое!
— Что такое?
— Да, это длинная сказка; дело в том, что отец мой, будучи отличным золотых дел мастером, женился на служанке важной графини, которая ей дала хорошее приданое, потом крестила меня и постоянно о нас заботилась. Вскоре умерли мои родители; тогда графиня велела отдать меня в ученье, спросив меня наперед, хочу ли я идти по дороге отца моего. Я с радостью согласился, она стала платить за меня. Я кончил ученье, тогда моя крестная мать прислала мне прекрасные камни, заказав обделать их в серьги и брошку. Вот эту работу я нес лично отдать благодетельнице своей. Нужно же было этим негодяям напасть на нас! Что, если графиня потеряет заказные серьги! Что я тогда буду делать? Ну, а как мне не поверят, что на нас в самом деле напали разбойники? Что тогда? Крестная мать ведь меня не знает! Каков же я буду в глазах ее? Что она обо мне подумает?
— Об этом не беспокойся, — сказал охотник, — у графини не пропадут твои серьги, а если бы даже и пропали, то она, во первых, заплатит за них, а потом даст тебе какое-нибудь удостоверение в этом. Однако нам лучше разойтись, — продолжал охотник, — всем нам пора отдохнуть.
Уже светало, когда усталые путники легли спать. Встав через несколько часов, они снова пришли к графине. После сна все они были веселее и бодрее. Охотник и студент рассказывали о том, что видели в разбойничьем стану, предупредив мнимую графиню, что ей в услуги назначена одна из грязных и оборванных женщин, встречавших их накануне. Решено было отказаться от ее услуг, и как только эта женщина явилась к ним, так ее услали, прося более не приходить; всякий чужой им был в тягость. Затем студент продолжал:
— Кроме вашего шалаша, графиня, там еще шесть таких; этот же по-видимому атаманов; он не так велик, как прочие, но гораздо лучше и богаче устроен. В прочих живут женщины и дети; разбойники же редко бывают дома, они чередуются и остаются тут по шести человек. Один стоит на карауле здесь поблизости, другой на дороге, а третий у опушки леса. Каждые два часа у них новая смена; кроме того, при всяком из них по две собаки, которые и шевельнуться не дадут. Так что о побеге нечего пока думать.
— Ну что делать! Будем терпеть, — сказал золотовщик. — Я отдохнул немножко, успокоился и теперь на все готов. А чтобы нам не проговориться и нас не подслушали, то давайте лучше рассказывать что-нибудь. Не хотите-ли нам теперь окончить начатый рассказ? — сказал он, обращаясь к студенту.
— Я уж и забыл о чем говорил, — сказал тот.
— Предание: холодное сердце.
— Да, да, да, теперь помню, ну если хотите слушать, так извольте, я готов.
Холодное сердце
(Окончание)
— В сердце, — отвечал Петер, прижимая руку к высоко поднимающейся груди; ему и теперь казалось, что сердце у него то куда-то глубоко западает, то выскочить хочет.
— Ты перебросал много сот гульденов на всяких нищих и попрошаек — какая тебе от этого польза? Пожелали тебе всяких благ и здоровья, но разве ты от этого стал здоровее? За половину этих брошенных денег ты мог бы держать хорошего доктора, а это для твоего здоровья было бы полезнее. А что тебя заставляло доставать из кармана деньги каждый раз, как нищий протягивал к тебе свою изодранную шапку? Сердце, опять-таки сердце, а не глаза и не язык, не руки и не ноги. Ты, как говорится, слишком все принимал к сердцу — так или нет?
— Но что же мне делать? Как это изменить? Вот хоть бы теперь: я всеми силами стараюсь его сдержать, а оно бьется до боли.
— Понятное дело! — засмеялся ужасный хозяин, — где тебе справиться? А ты вот отдай его мне — увидишь как тогда будет хорошо.
— Вам? Сердце отдать? — в ужасе воскликнул Петер, — да ведь я тогда сейчас умру! Ни за что!
— Ну конечно, если бы кто из ваших хирургов вздумал вынимать у тебя сердце, ты умер бы непременно. А я — дело другое. Впрочем ступай за мною, убедись своими собственными глазами.
Чурбан встал и повел Петера в небольшую каморку. Сердце его судорожно сжалось, но он о нем забыл, так удивило его то, что он увидел. На нескольких деревянных полках стояли стеклянные банки, наполненные какой-то жидкостью, а в каждой банке было по сердцу; кроме того на банках были наклеены ярлыки с именами; на одном написано было: «Сердце исправника Ф.», на другом — «сердце Толстого Исака», на третьем — «Сердце Богатого Плясуна», далее — «Сердце Длинного Шмуркеля», тут были сердца шести хлебных торговцев, ростовщиков, сердца восьми маклеров, сердце главного лесничего, словом сказать, коллекция знатнейших сердец в околотке.
— Видишь? — сказал Чурбан, — все эти люди сбросили с себя всякие тревоги и заботы; из этих сердец ни одно уже бурно не бьется, и бывшие владельцы их вполне довольны, что отделались от неспокойных жильцов.
— Но что же, однако, у них теперь в груди вместо сердца? — спросил Петер, у которого голова кругом шла от всего, что он видел и слышал.
— А вот что, — и он подал ему из ящика каменное сердце.
— Вот что! — молвил Петер, и мороз невольно пробежал по его спине. — Каменное сердце! Однако, г. Чурбан, ведь от такого сердца должно быть холодно в груди? А?
— Не то что холодно, а приятно прохладно. Зачем сердцу быть непременно теплым? Зимой оно все равно не согреет — рюмка водки в десять раз больше поможет от мороза, нежели самое горячее сердце, а летом, в жар — ты не поверишь как славно, свежо от этакого сердца. А главное — ни страха, ни испуга, ни глупой жалости, ничего такого не делается при каменном сердце.