Так что: один на костылях, другой с привязанным к телу руками… Сумки нести действительно некому. Спрашивать традиционное: «Как отдохнули?» было как-то даже неловко…
* * *
На виллу возвращаемся ближе к вечеру, когда уже начинает темнеть. Я ухожу наверх, чтобы попробовать быстренько угомонить нагулявшегося Даньку. Любка после двойного «апре ски» берется за приготовление ужина. Уже совсем темно, когда мы слышим звук мотора. Кто это приехал в нашу глушь?
— Мы кого-то ждем?
Сенцов удивленно пожимает плечами и идет открывать. Тем более, что приехавший как раз принимается звонить в дверь… Когда он входит в дом, обстукивая высокие солдатские ботинки, даже рот раскрываю от изумления. Вот уж кого точно не ждала, так это господина Вице-премьера… Смотрит на меня и наверно что-то такое видит в моем лице, потому как вместо «здрасте» произносит:
— Не гони сразу. Дай хоть сказать…
Молчу. Только как рыба хватаю ртом воздух. «Открывает рыба рот, но не слышно, что поет…»
— Ужинать будете, Александр Сергеевич? — Любка поднимается из-за стола и этими своими словами все решает за меня.
— Да, спасибо.
Отвечает ей, а смотрит на меня. Выглядит вроде немного получше. По крайней мере, с лица ушла бледность. Совсем не благородная, а отдававшая в неприятную зеленцу у висков и под глазами. Вроде и отъелся немного… Щеки уже не как два провала на черепе в антропологическом музее… Любка накладывает ему полную тарелку еды, кладет приборы. Ставит стакан.
— Выпьете с нами? А то Романова не пьет, а вдвоем получается не так ловко, как на троих.
— Увы. Мне потом снова за руль. А дороги тут… не очень.
Наконец, решаюсь заговорить:
— Как ты нас нашел, горе ты мое луковое?
Улыбается нерешительно.
— По навигатору, Надь. Электроника — это страшная сила.
— Да я не про это!
— Я знал, где ты и Данила. Я всегда это знаю.
Вот как… Всегда, стало быть… Невольно скащиваю глаза на Любку, но она хранит на лице великолепную невозмутимость. За едой поддерживаем ничего не значащий разговор. Собственно, это Любка трещит без умолку, а ей поддакивает Сенцов. Мы же с Сашей молчим. Он заговаривает лишь под конец, когда продолжать молчать — хозяев обидеть.
— Спасибо, все было очень вкусно.
— Не за что, — Любка улыбается.
Я же, чтобы избежать все возрастающей неловкости вскакиваю и принимаюсь убирать со стола. Но мне не дают. Саша перехватывает мою руку и просит.
— Дашь на Даньку посмотреть?
Я замираю. Любка уходит на кухню, Сенцов рассасывается в том же направлении уже совсем незаметно.
— Неужели ради этого приехал?
— Не только, но…
— Как и тогда, в пионерлагере том — не только ради Димы и сохранения своих проклятых тайн, но и на меня с ребенком глянуть. Так?
— Надь… Надя! Если бы я мог… Если бы я только мог… — качает головой и отворачивается. — Ты не простишь, знаю, но хотя бы поверь — иначе было нельзя! Я не мог подставить тебя еще раз!
Пожимаю плечами, отводя глаза. Подставить! Вопрос только: где правда, а где ложь. И кого именно он там не мог подставить — меня, или все-таки себя. Верить ему не хочу, и смягчаться не желаю… Но что-то в его словах, в его интонациях цепляет, попадает в моем глупом сердце куда-то очень точно. И чего я такая дура распоследняя? Явился не запылился, наплел чего-то, а я тут же и начала растекаться как шоколад на солнышке. А ведь в том страшном пионерском лагере, и после, когда на больничной койке валялась, мечтая о самоубийстве, думала, что не прощу его никогда. И к сыну не подпущу на пушечный выстрел. А теперь вот, безропотно веду его наверх, в нашу с Данькой спальню.
Малыш мой спит. Личико ясное, маленький ротик приоткрыт. Кулачки закинутых вверх ручек расслаблены. Интересно, ему сны снятся? И если да, то какие? Саша склоняется над кроваткой, и на его лицо ложится отсвет того же расслабленного блаженства, которым дышит личико Даньки.
— Надь, какой он хорошенький… Даже не верится…
— Еще одну экспертизу?
Смеется тихонько и качает головой.
— Нет, двух вполне достаточно. Слушай, а какие у него глаза? Я ведь, кажется, никогда не видел…
— Твои, Саш. Серо-голубые.
Молчит. Пальцы сжали перекладину на детской кроватке так, что костяшки побелели. Да, непросто все это…
— Я много думал об этом…
— Время у тебя было.
— Надь, не перебивай. Это… некультурно.
Теперь так же тихонько смеюсь уже я. Данька принимается возиться. И мы замираем. Потом Саша интересуется одними губами.
— Тут есть где поговорить, чтобы его не потревожить?
Киваю. Комнат здесь, на втором этаже, помимо двух спален, в которых устроились мы с Данькой и Любка с Шуркой, еще две. Выходим в коридор и сворачиваем в следующую же дверь. Саша плотно прикрывает ее за собой и обводит помещение взглядом. Мебели тут не много. Только самое необходимое: шкаф, тумбочки, столик с зеркалом, пара стульев и, естественно, здоровенная кровать. Смотрит на нее и воровато отводит глаза. Подношу фигу к самому его носу. Хватит. Дурней нема. Он смеется и как в самый первый раз целует сначала сам кукиш, а после запястье там, где бьется пульс.
— Опять ничего не можешь с собой поделать?
— Не могу, Надь…
— А я, пожалуй, попробую с собой справиться.
— А надо?
— Единственный вывод, который я для себя вынесла из всей этой истории, таков: от тебя, Саш, нужно держаться как можно дальше. Целей будешь. И физически, и душевно.
Отступает, опуская руки.
— Все так. Тут ты абсолютно права. Не надо было мне приезжать. И сегодня. И все предыдущие разы…
Уточняю:
— Два раза.
— Три.
— Первый, когда ты меня из сугроба вынимал, не в счет.
— Почему?
— Это была случайность.
— В этом мире нет ничего случайного.
— Ты фаталист?
— Да нет. Прагматик.
— Больше тебя не пытались травить или отстреливать?
— Пока нет.
— Ты хоть понимаешь, что вокруг тебя происходит?
— Кажется, начинаю понимать. Но полной уверенности нет. И главное, нет никаких доказательств.
— Это… политика?
Усмехается криво.
— Скорее экономика. И хватит. Не за тем я сюда ехал. Сбежал через окно в сортире, как заяц петлял, чтобы от погони уйти и все такое прочее…
— Правда что ли через окно?..
— Ага. Лучше ничего не придумал. Я ведь, черт побери, не Джеймс Бонд, а просто чиновник. В очках вон…
Сдергивает их с носа и с отвращением осматривает. Как у любого человека, который давно и постоянно носит очки — на переносице привычные отметины. Массирует их, зажмурив глаза.
— Почему не сделаешь себе линзы?
— Я в очках интеллигентом выгляжу.
Смеюсь.
— А на самом деле?
— На самом деле хам, наглец и потомственный гегемон. Папа на заводе всю жизнь проработал. Токарем. А мама — в милиции. Участковым. Боялись ее все, как черт ладана.
— И ты?
— И я.
Опять смеется. И даже как-то светлеет от этих воспоминаний.
— Они живы?
— Что? Да. Оба уже на пенсии, но держатся молодцом. Купил им дом хороший на Волге. Так они оттуда и не вылезают. У отца там пасека, куры свои, корова. У мамы огород, парники. Мясо не покупают. Отец летом прикармливает кабанчиков — посеял на просеке траву всякую, которую они любят, какую-то еще жрачку им готовит и возит. Они привыкают в определенное время туда приходить. А ближе к зиме мама берет в руки карабин… И все. Холодильник промышленный полон. До следующей осени как раз хватает. Очень гордятся тем, что живут на полном самообеспечении. В магазин только за хлебом ходят и за сахаром.
— А за водочкой?
Грозит пальцем.
— А самогон на что?
Смеюсь, а потом грустнею. Мои-то родители умерли уже давно. Ушли друг за другом. Сначала мама прибралась. А папа — вроде и здоровый был мужик, — сразу после этого хиреть начал. Через два года и его не стало… Так что нет у моего Даньки дедушки и бабушки. То есть — вот они, имеются. И ему с ними, наверно, в этом доме над Волгой летом было бы очень хорошо… От этих мыслей как-то размякаю. Сашка, сволочь, тут же чувствует это, снова подступает ближе, обнимает, притягивая к себе…
Его губы находят мои, руки гладят спину, а потом и налитую молоком грудь. Тут же чувствую, как ткань вокруг сосков начинает намокать, и дико смущаюсь. Отстраняется и смотрит с любопытством, продолжая водить большими пальцами по напрягшимся соскам, которые явственно проступают через хлопок блузки и тонкое кружево лифчика.
— Что это? Молоко?
— Да.
Принюхивается. А потом наклоняется и втягивает сосок в рот — прямо через ткань. Вздыхаю и позволяю ему расстегнуть пуговки на блузке, стянуть в сторону кружево и начать ласкать мою грудь уже без помех… Боже. Что он каждый раз со мной делает?..
— Сладкое… Ты вся сладкая. И пахнешь корицей…
Бормочет невнятно, не отрываясь от своего занятия. Я же стою, откинув голову назад, пальцами вцепившись ему в волосы на затылке и боясь шелохнуться, чтобы не спугнуть подступающее блаженство…
И тут за спиной Саши распахивается дверь. Резко, так что ударяется о стену ручкой. На пороге женщина. И я с ужасом узнаю ее. В первую очередь по трости, на которую она изящно опирается.
— Какая прелесть!
Саша вздрагивает и оборачивается, все еще прикрывая меня своей спиной. Я, пользуясь этим, принимаюсь торопливо застегивать блузку. Все равно совершенно непристойно выглядит — промокшие круги вокруг сосков не могут не привлечь внимания.
— Наташ…
Саша оставляет меня и делает шаг к жене. Но она уклоняется, продолжая придирчиво с усмешкой рассматривать меня. Естественно видит и молочные круги…
— Стало быть и ребеночек где-то поблизости? Как удачно. — оборачивается в сторону коридора и повышает голос. — Разберитесь с ним.
Вижу какое-то движение за спиной этой суки и слепо бросаюсь вперед спасать Даньку. Но не успеваю ничего. Возникший рядом с Сашиной женой Георгий Федорович — снова в черном, но уже опять не в смокинге, а в комбинезоне, вскидывает руку и одним коротким ударом погружает меня в глубокий нокаут.
Когда очухиваюсь, то обнаруживаю себя уже не в спальне, а на диване в гостиной. Руки связаны за спиной. Ноги по-моему тоже. Пробую пошевелить — точно. Справа от меня в кресле сидит Саша. Его держит под прицелом невозмутимая Любка. Смотрю на нее с изумлением. Она натыкается на мой взгляд и быстро отводит глаза. Сашина жена, постукивая своей тростью, прогуливается туда сюда мимо нас. Сенцова не видать. Зато имеется Георгий Федорович, который занял позицию у дверей. Это что же получается-то?.. И… Господи!!! Что они сделали с Данькой?!!
— Мой сын…
— О! Проснулась! — Сашина жена останавливается напротив меня. — Не дергайся. Спит он. Концепция поменялась. Раньше я думала поступить как обычно. Твою смерть свалить на Димку. Бедолага. Совсем с катушек слетел… Его оказалось так легко убедить в том, что это именно он убивал всех твоих баб, Саш.
— Но зачем, Наташ, зачем?
— Как зачем? Если бы я все пустила на самотек, ты бы со мной давным-давно развелся. Я же видела, что любви давно нет. А мне это совсем не надо было. А так ты заводить романы боялся. Ведь это всегда кончалось трупом… И очередным водворением Димы в больничку. Все довольны, все смеются.
— Что изменилось теперь?
— Теперь у меня есть Георгий. Мы поженимся и будем жить долго и счастливо. Правда Гошенька? — громадный Гоша кивает с каменным лицом. — И у нас будет много-много денег после того, как ты отправишься на тот свет. Все ждала, что тебя все-таки грохнут, но нет. Живучий, как кошка! Даже в той аварии, когда и я чуть на тот свет не отправилась, а Димка дурачком стал, тебе — хоть бы хны. А ведь все тогда из-за тебя, сука, приключилось! И не надо снова начинать гундеть про неизвестно откуда выскочивший Камаз с неработающими тормозами…
— Что теперь будет? — задаю вопрос, а сама все еще не веря собственным глазам смотрю на свою подругу. Она-то как?.. Почему?.. Мы ведь с ней всю жизнь…
— Что будет? — Сашина жена хромает в сторону второго кресла — слева от меня, и усаживается, вытянув плохо гнущуюся ногу. — Все просто. Сценарий таков: вы, Надежда Николаевна, шантажировали моего блудливого мужа, требуя признать ребенка. Он приехал, чтобы разобраться с вами. Вы поругались. Он выхватил пистолет…
Отворачивается от меня и переводит взгляд на мужа.
— После того, как ты начал угрожать Надежде Николаевне, ее подруга — капитан Любовь Крылова, решила вмешаться. До этого она позвонила своему шефу, Георгию Федоровичу. Но ему было слишком далеко и слишком долго добираться, чтобы урезонить задурившего шефа… Так ведь Гошенька?
Тот снова кивает усмехаясь. А потом оставляет свой пост у дверей, перемещается за кресло Сашиной жены и демонстративно кладет свои огромные ладони ей на плечи. Саша сидит в кресле напряженный, вцепившись кончиками пальцев в край подлокотников. Словно прыгнуть вперед готовится. Я же изо всех сил прислушиваюсь, пытаясь уловить хоть какой-то звук, плач, что угодно, что могло бы подтвердить, что ребенок мой все еще жив, что они меня не обманули. Гоша наклоняется и забирает из рук у Наташи ее тросточку.
— Позволь я ее поставлю поудобнее, дорогая.
Георгий аккуратно пристраивает трость рядом с креслом. Но на мой взгляд как-то-так, что Наташе до нее дотянуться сразу будет проблематично. Случайно или?.. По напряженному взгляду Саши, который как и я следит за действиями Георгия, понимаю, что и он обратил внимание на эту странность. Зато сама Наташа ничего этого не замечает — слишком увлечена собой и своими придумками.
— Капитан Крылова успокаивала тебя, как могла. Но ты, Саша, был в таком бешенстве, что сумел вырваться и открыл пальбу. Пристрелил свою любовницу и ее ребенка. И тогда героическая Любовь Крылова открыла огонь на поражение. Она хотела только ранить тебя, просто для того, чтобы нейтрализовать. Но ты дернулся в самый неподходящий момент, и пуля попала тебе прямо в сердце. Вот как-то так… Хорошо я придумала?
— Лажа. Никто не поверит, что я мог так разбушеваться. Не мой стиль, дорогая, — голос Саши скрипит как ноготь по стеклу.
Георгий неожиданно принимается смеяться. Наташа обводит нас всех злобным взглядом. А Саша продолжает развивать мысль.
— Я был удивлен, когда увидел тебя здесь. А теперь до меня дошло. Тебя подставляют.
— В смысле?
— Все будет подано, как убийство из ревности. Не так ли, Гошенька? — имя произносит с откровенной издевкой, подражая тому, как его произносила его жена.
Перевожу взгляд на Георгия и пугаюсь — столько в его лице холодной злобы.
— Догадался, да?
Саша кивает:
— Это было несложно. С какой другой целью ты бы потащил ее сюда?
Гоша кивает задумчиво и крепче сжимает свои ладони на плечах Натальи, которая в этот момент предпринимает попытку встать. Но что для него ее куриная возня?
— Ты, Александр Сергеевич, всегда был умником и хитрецом. Вот только на любую хитрую задницу всегда найдется штопор с секретом.
Наташа шарит вокруг себя в поисках палки, но ее нет.
— Я не понимаю… Гоша!
— Сиди смирно, Наташ. Скоро уже все закончится.
Саша только качает головой.
— И как ты позволила ему обмануть себя? Теперь вот умрешь, а потом на тебя еще и всех собак повесят. Ты как задумал Георгий? Сначала она убьет нас с Надей, а потом покончит с собой? Или как?
— Гоша!!! — Наталья впивается ногтями в руки Георгия на своих плечах, которые держат ее как капкан, и видимо причиняет ему боль, потому как тот морщится, а потом нажимает на какую-то точку на шее женщины, после чего та мгновенно отключается — голова свешивается безвольно.
Георгий распрямляется и переводит взгляд на Сашу.
— До чего мерзкая баба! И как тебя угораздило, Александр Сергеевич, вляпаться в нее?
— Молодой был, глупый…
— Да… По молодости мы совершаем много глупостей. За некоторые потом приходится расплачиваться всю жизнь… До самой смерти. Вы согласны со мной, капитан?
Любка кивает. И я с ужасом смотрю на нее, пытаясь понять, пытаясь увидеть в ее лице хоть какое-нибудь разумное объяснение происходящему. Но нет — сплошной камень, монолит… И где, кстати, Шурка Сенцов? Куда она его-то дела?.. Не успеваю додумать эту мысль, потому что Гоша резко командует.