— Итак, что мы имеем. Пропал семнадцатилетний паренек. Сотовый телефон был выброшен в предполагаемом месте исчезновения. Место для этого, кстати, весьма подходящее. Ограбление исключается, так как тогда зачем было выбрасывать телефон. Он хоть и копеечный, но все же, скупщики за него рублей триста дадут от силы, значит причина другая. Вопрос — какая?
Ручка, которую Павел держал между пальцами, вращалась, и чем быстрее, тем все больше он погружался в размышления. В этот момент в кабинет вошел лейтенант Соловьев.
— Здоров, мыслитель.
— Привет.
— Как дела?
— Да вот, подкинули дело об исчезновении парня.
— Папаша при деньгах или как? Может вымогательство?
— Да нет, какое там вымогательство. Живет вдвоем с матерью. Она простой служащий. Был у неё дома. Обстановка на уровне восьмидесятых.
— Что ты говоришь, а у тебя супер-пупер и плазменный размером в сто шесть сантиметров на стенке висит?
— Тебе все шутки, а мне капитан сунул дело и говорит, ты у нас на психолога учишься, вот и разберись.
— Старших слушаться надо. Капитан мудрый человек, он знает, кому дохляк подсовывать.
— Да пошел ты, — Павел улыбнулся, и добавил, — Ты все, домой?
— Пора, меня супруга ждет, а я тут с тобой лясы точу.
— Ладно, давай, Маше привет.
— Обязательно, пока.
Он закрыл дверь, и Павел снова остался один.
Так что же мы все-таки имеем, — снова начал он, и перевернул лист дела. — Осмотр места предполагаемого исчезновения показал, что рядом с отпечатком ботинка, в который был одет пропавший Гладышев, обнаружены многочисленные собачьи следы. Судя по отпечаткам, они принадлежат собаке породы ирландский сеттер. Кроме того, выявлены следы, принадлежащие людям, возможно присутствовавшим в этом месте в момент исчезновения Гладышева.
Опрос случайных прохожих, которые выгуливали собак в период осмотра места, где был найден телефон Гладышева, ничего не дал.
— Итак, — мысленно произнес Павел, — дело действительно дохлое, и в каком направлении работать, совершенно непонятно. Если телефон выбросили, значит явно не ограбление. Мать, простой служащий, следовательно, похищение с целью выкупа маловероятно, хотя, надо бы проверить, где она работает и чем занимается. Может от неё зависит кто-то или что-то, например какая-нибудь экспертиза или подписание акта, да мало ли что? Иногда от подписи мелкого служащего под актом приемки большие деньги зависают. Возможно запросила слишком много, или наоборот, встала в позу, вот и решили таким образом нажать на принципиальную дамочку. Может такое быть? — в элементе.
— Хорошо, а что еще?
— Ничего. Ноль, Зеро. Даже противно, что не за что ухватиться. Стоп, а зачем собака?
— Собака, собака, может это просто совпадение. Гуляли с собакой, подошли, время спросить или… Отвлекающий маневр, чтобы легче было организовать похищение? Но для чего, кому это надо? Ребус, кроссворд. Нет, пожалуй, надо завтра с утра пройтись основательней по тем местам, где был найден телефон.
* * *
— Интересно, какой сейчас час? — подумал Николай. Лежать на бетонном полу на тонкой, провонявшей потом подстилке, было противно и непривычно. Кости ныли, но сидеть было и того хуже. Непреодолимо тянуло в сон, веки смыкались сами собой, и тебя неудержимо валило набок. Упасть и удариться головой о бетонный пол было проще простого.
— Эй, не спишь?
— Вить, это ты?
— Я.
— Не могу заснуть. От этого пола, все кости ноют.
— Ты что, никогда не спал на полу?
— Нет, не приходилось, а ты, что, спал?
— Бывало, в деревне к бабке ездил, так там, на печь заберешься и спишь. Подстилка тонкая, разве что теплее, чем здесь, а так, то же самое.
— Не знаю, я ни разу в жизни на печи не спал.
— Слушай, а я в Москве ни разу не был.
— Серьезно?
— Честно. Все собирался, и так ни разу не съездил.
— Слушай, так ведь Тверь совсем недалеко от Москвы, или я ошибаюсь?
— Электричкой два часа с небольшим.
— И че, ты в Третьяковке, Пушкинском, не был?
— А ты был?
Николай засмущался, поскольку понял, что к своему стыду ни разу не был в Пушкинском музее, а когда они от школы посещали Третьяковку, то ходил по залам, мысленно думая, как бы поскорее отсюда слинять и смотаться в буфет.
— Чего молчишь?
— Так ничего. Был, конечно.
— А я вот не был, и мавзолей только на картинке, да по телеку видел.
— Подумаешь мавзолей. Я сам там ни разу не был. Мумия и мумия, лежит себе, кайфует как Тутанхамон.
— Как кто?
— Тутанхамон, царь такой египетский.
— А… Слушай, а ты в самом центре в Москве живешь?
— Скажешь тоже. В центре жить хорошо, но с другой стороны, там и дворов-то настоящих нет. Кругом конторы, да магазины, везде тачки крутые понатыканы, не пройти, ни проехать. А у нас называется, спальный район. Кругом жилые дома, гаражи, да ракушки. Зато железка рядом и место отличное, где можно после школы потусоваться, пивка дернуть, девчонок покадрить, ну и вообще, место классное.
— Здорово. У нас тоже хорошо. Дом трехэтажный, говорят, сразу после войны немцы пленные строили. Правда, квартиры коммунальные, зато комнаты большие и потолки высокие. И двор хороший, и вообще отлично у нас, не то, что в Москве.
— А с чего ты решил, что у нас в Москве хреново?
— Да так, посмотришь телек, то взорвут где, то убьют кого, народу тьма, машин тоже. Не знаю, мне кажется, у вас там свихнутся можно.
— А я Москву даже на Париж не променяю.
— Париж, сказал тоже. А ты был в Париже?
— Не был я нигде, ни в Париже, ни в Пушкинском музее.
— А говоришь, был.
— Соврал. В Москве живу, а кроме, как в Третьяковке и цирке, нигде не был.
— А в Большом театре был?
— И в Большом театре не был. На елку ходил в Лужники и Олимпийский.
— Тундра ты. Жить в Москве и нигде не побывать.
— Веришь, выберусь отсюда, по всем музеям пройдусь, чтобы на всю жизнь запомнить. Может и не пригодится, но хоть знать буду, что есть такой музей и я в нем был.
— Ну, ты даешь.
— Чего даешь?
— Надеешься отсюда выбраться.
— Надежда умирает последней.
— Песня или собственна мысль?
— А черт его знает, песня, по-моему.
— Ладно, пойду, посплю, и тебе советую.
— Уснешь тут.
* * *
— Докладывайте, — произнес майор Дроздов, и по-привычке, выработанной с начала службы в милиции, убрал в ящик стола лежащую перед ним папку с делом.
— Да особо нечего докладывать, товарищ майор.
— Плохо, что нечего. А все же, хоть какие-то зацепки есть?
— Так, предположения.
— Давай хотя бы с предположений начнем, глядишь, ниточка появится.
— Я запрос сделал по аналогичным заявлениям граждан за последние несколько месяцев по городу.
— И что?
— Картина следующая. Из пропавших, входящих в возрастной ценз от пятнадцати до двадцати, попадает сорок два человека. Из них восемнадцать найдены. Дела закрыты, так как собственно похищения не было, просто паника родителей. В остальных случаях, картина тоже различная. В трёх случаях имело место похищение с целью выкупа. По ним велись следственные мероприятия и во всех случаях удалось задержать преступников. Впрочем, это и понятно, те, кто не обращался к нам, сами решили эти проблемы, заплатив выкуп. Есть несколько дел, где обращались через несколько дней после пропажи, но это, как правило, контингент из разряда неблагополучных. Сильно пьющие, нигде не работающие, и так далее. Поэтому, проанализировав оставшихся, получается, что есть еще шесть случаев, дела по которым зависли, по причине, что пропавшие так и не были найдены.
— Они в розыске?
— Да.
— А по базе не просматривали, никто из пропавших через больницы, морги не проходил?
— В том-то и дело, что нет. Дела висят мертвым грузом.
— А хоть какая-нибудь связь между ними наблюдается?
— Вы имеете ввиду между пропавшими?
— Да.
— Трудно сказать. Все из разных семей и по уровню достатка и прочему. Только…
— Так, значит, что-то нащупали, верно?
— Да не совсем нащупал, товарищ майор. Скорее предчувствие, совсем маленькое.
— Так-так, говорите.
— Вот посмотрите, — Павел разложил перед майором фотографии шести подростков, юношей и девушек разного возраста, считавшихся пропавшими без вести в разный период за последние пять месяцев.
— И что скажете? — произнес майор, взяв фотографию симпатичной блондинки лет восемнадцати, и не дожидаясь ответа, добавил, — Может как-то связано с продажей за рубеж для работы проститутками?
— Вряд ли. Вот я тоже так смотрел на эти фото и думал, есть ли какая связь между ними или нет? Все учатся, кто в школе, кто в институте или колледже. Семьи, в которых они живут, разные. Вот этот, к примеру, — Лебедев взял фотографию молодого парня спортивного вида, — из обычной семьи. Отец работает, — он повернул фотографию оборотной стороной, на которой мелким шрифтом были написаны данные, и прочел, — Отец — главный менеджер фирмы ООО «Вилькамп», мать — бухгалтер. Или взять вот эту девушку, — Лебедев положил и взял со стола другое фото, — Отец подполковник, работает в Министерстве обороны, мать — учительница начальных классов общеобразовательной школы. Ни каких-то там новых русских, так обычные семьи. Кто-то живет лучше, кто-то хуже, как и все в наши дни.
— Так что же их может объединять?
— Я вот подумал, правда, мысль уж больно крамольная.
— Давай выкладывай, разберемся, крамольная она или нет.
— Я порылся немного в их досье, если так можно выразится, и на что обратил внимание. Все они, так или иначе, занимались спортом.
— А что тут особенного? Сейчас многие занимаются спортом, фитнесом, аэробикой, да мало ли чем.
— Это да, только вот это и смущает, почему это все они, занимались спортом и вдруг пропадают без вести?
— И?
— Понимаете, картина, какая получается. Здоровые молодые люди, младшему из которых семнадцать, а старшему двадцать и вдруг пропадают? Почему именно они, не наркоманы, не те, которые пьют, курят, короче встали на скользкую дорожку, а именно здоровые и молодые?
— Это ты на что намекаешь, неужто опять врачами запахло?
— Не знаю, потому и говорю, что мысль крамольная запала, только ведь логика, товарищ майор, против неё не попрешь. Мне когда эта мысль пришла в голову, я быстренько запросил их медицинские карты из поликлиник по месту жительства. На диспансерном учете из них никто не состоит. У всех здоровье отменное разве что за исключением вот этого, да и то, наблюдается с позвоночником после сильного ушиба во время тренировок.
— Однако, если так, дело пахнет жареным.
— Вот и я про то. Как на все это посмотрит начальство? Улик-то у нас нет никаких и панику раздувать раньше времени нет смысла. Неровен час, произойдет утечка информации, нас журналисты задолбают, а наверху могут понять совсем иначе, если факты не подтвердятся.
— Вот знаешь, Лебедев, я тебе так скажу, ты, когда генералом станешь, меня не забудь к себе под крыло взять.
— Скажете тоже, товарищ майор.
— Знаю, знаю. Помяни меня. У тебя мозги варят, и в тоже время, знаешь, где прыть показывать, а где сначала фактами обзавестись, а потом трубить, что мы громкое дело раскрыли. Молодец. Хвалю и без лести.
— Спасибо. Только что дальше-то делать? Дальше-то тупик. Ну, собрал я эти данные, проанализировал. А выходов никаких.
— Вот что, свяжусь по начальству, попробую запросить по регионам данные, будешь работать дальше. Рой землю носом, вдруг, где есть хоть какая-то связь их объединяющая. Если найдешь, считай на след вышли, тогда можно и на Петровку докладывать.
— Слушаюсь.
— Все, ступай и работай.
Павел вышел из кабинета, сияя как медный чайник, словно ему уже присвоили генеральское звание. Проходя мимо одного из кабинетов он замедлил шаг и заглянул в приоткрытую дверь. Лиза сидела за монитором, и что-то набивала на клавиатуре.
— Привет, — произнес он.
— Добрый день, товарищ лейтенант.
— Лиз, ты вечно со мной любишь разговаривать официальным тоном.
— Потому что я на работе.
— Так что, вечером в кино идем, как договаривались?
— В кино, вечером, это когда же это мы договаривались?
— Еще в прошлую пятницу.
— Вот именно, в прошлую пятницу, а сегодня на календаре уже четверг.
— Лизок, прости. Работы было по горло.
— Верю, у меня тоже полно работы, сегодня остаюсь делать отчет, так что поход в кино отменяется.
— А завтра?
— Вот завтра и поговорим, — сурово произнесла она, и посмотрела в сторону Павла. Его по-детски чистые глаза смотрели на неё столь влюбленно, что она смягчилась и шепотом, но так, чтобы он услышал, произнесла:
— Паша, ты сегодня до каких работаешь?
— До восьми, а что?
— Домой проводишь?
— И ты еще спрашиваешь? — он послал ей воздушный поцелуй и счастливый и радостный, направился к себе в кабинет.
Глава 4
Николай проснулся не оттого, что было пора вставать, а потому что в кромешной тишине подвала звук открывающейся щеколды был похож на затвор автомата, который ему доводилось дважды передергивать, совсем случайно. Вид боевого оружия его так поразил, что еще долгое время он ходил под этим впечатлением и рассказывал об этом с нескрываемой радостью и видел, как завидуют ему друзья.
— Так, все для процедуры готовы? Отлично. Начнем с новенького? Тридцать восьмой, ты как, малек, пообвык? Присаживайся или тебе помочь? — и врач посмотрел в сторону Николая. Двое охранников направились было в его сторону, но он приподнялся с пола самостоятельно подошел к столу и сел на стул.
— Предупреждаю, я в детстве болел скарлатиной, и желтухой. Так что моя печень и прочие органы вряд ли кому пригодятся.
— Что ты говоришь, даже желтухой. Надо же, может у тебя еще СПИД и болезнь Альцгеймера? — врач заулыбался, а охранники рассмеялись, — Шутник вы, однако, молодой человек. Только я спорить с вами не буду. К чему. Вот кровушку вашу возьмем и посмотрим, чем вы болели, и нет ли у вас холерной палочки или чумки, — охранники снова заржали.
— Ручку молодой, человек, вот сюда, пожалуйста.
Николай положил руку. Врач протер её ваткой, смоченной спиртом и воткнул шприц в вену. Он видел, как происходит забор крови для анализа. Секунда, другая и игла удалена. Пробирка заполняется густой красновато-черной жидкостью и затыкается пробкой. На пробирке уже написан номер тридцать восемь. Для них не существует имени и фамилии. Просто номер и больше ничего.
Николай не спрашивая разрешения, встал и отправился туда, где сидел. Вслед за этим он почувствовал удар дубинкой по ногам и резкую боль, последовавшую за этим. Его подхватили и снова посадили на стул.
— А вот так делать больше не надо. С этого стула уходят только тогда, когда я об этом прошу. Запомнил?
— Да, — произнес Николай, и почувствовал, как злость и ненависть к этому очкарику закипела в нем.
— Молодец. А теперь открой рот и высунь язык.
Проведя палочкой, у него взяли мазок. Палочку так же аккуратно положили в пробирку с номером тридцать восемь.
— Вот тебе банка, Утром поссышь в неё, да смотри, целься лучше, обольешь, заставлю выпить, понял?
— Да.
— Умница. Люблю, когда меня понимают и делают все, как я прошу. Ребятам меньше работы, я правильно говорю? — он обернулся в сторону охранников. Те скорчили рожи, и один из них произнес:
— Кончай демагогию разводить. Мы уже карты сдали. Бабки на кону, а ты байки пацану рассказываешь.
— Демагогия это моя слабость. С вами вот о чем говорить, не о чем, а здесь есть с кем. Достояние нации, генетически чистый материал, цветы жизни, так сказать. Им цены нет, а вы…
Снова послышалось ржание и последующий затем возглас:
— Ну и трепач ты, и как тебе Боря терпит?
— Гениальных людей не терпят, их уважают, ценят и любят. Усек, юноша. Это я тебе говорю, тридцать восьмой, потому как тот, что ржет за моей спиной прекрасно знает, что я умею делать, а что он, — очкастый повернул голову, и охранник неожиданно перестал смеяться.