Вкладываю весь вес и силу в кулак и обрушиваю его на скулу Кеннета. Это удаётся только за счёт неожиданности. Брат падает на пол, и я ударяю его раз, когда он приподнимает голову и смотрит растерянным взглядом — он всю жизнь считал меня слабаком перед ним и отцом. Но, к счастью, всё проходит.
Хватаю коробочку и письмо и, придерживая простыню, иду в номер к Патрисии. В коридоре на меня обращают внимание гости отеля и обслуживающий персонал. Они почему-то легко пожимают плечами на мой внешний вид, кто-то хихикает, но никто не возмущается. Быстрым шагом преодолеваю расстояние до номера.
— Патрисия, это Лукас! Надо поговорить, Кеннет временно отключен в нашем люксе, а ещё я не знаю, где Лорин! — стучу в дверь, говорю не слишком громко, но и не слишком тихо.
Слышу быстрые шаги и щелчок замка. Открывает дверь растрепанная блондинка, такое чувство, что её потаскали за волосы, а нос она всё поднимает повыше. Видно, боится, что снова потечёт кровь. Она хватает за руку, затаскивая внутрь опешившего от такой картины, и закрывает дверь. В комнате работает телевизор, и то, что понимаю из услышанного, радует и объясняет, почему я нигде не вижу Лорин.
— Дорогие зрители, главная новость сегодняшнего утра — аудиозапись отправителя, имя которого мы не в праве разглашать. А на ней признание сына миллионера Генри Мэя — Кеннета Мэя. Он избивает свою девушку и грозится продолжить это в очень изощрённой форме. Давайте ещё раз послушаем запись. Надеюсь, широкая огласка даст ей сил на то, чтобы уйти от диктатора, а другим — повод задуматься, в каком мире мы живём. Ведь в таком же положении могут оказаться не только незнакомцы, но и ваши близкие, вы просто об этом не знаете, — обращаясь к экрану пронзительным взглядом, ведущий говорит. — Дорогая, мы с тобой.
Пат начинает тихонько всхлипывать прежде, чем я слышу диалог между Лорин и Кеннетом о том, что он не прекратит издевательства. И дальше только хуже. Я с трудом осознаю, что происходит — просто не укладываются в голове все эти события. Единственное, что я понимаю — бизнес отца сейчас потерпит, вероятно, самые большие потери и слитая запись дело рук Лорин, но это не объясняет, где она. Почему не обнимает рыдающую сестру, не стоит со мной рядом — не делает ничего из того, что ожижаемо в этой ситуации. Кажется, что… Я боюсь об этом думать.
Быстро открываю коробочку, которую так и сжимаю до белых костяшек, и нахожу в ней носок с запиской: «Добби свободен» [1]. Мой смех оглушает меня самого, а слеза обиды прорывается, чтобы стало легче. Только это не тот раз. Лорин выполнила уговор и сбежала. И я не уверен, что она теперь вернётся. А зачем ей теперь сбежать, если не навсегда? Если я есть — или уже был — у неё, а она — у меня. Я бы защитил её ценой всего. Злость. Всё, что я могу достать из своего арсенала. Она поднимается во мне с одной целью — залить всё, до чего можно добраться. Какая теперь разница, что она написала в письме? Мне не нужно это прощание со мной, этот акт милосердия. Она не могла сказать лично, а я не собираюсь помогать ей облегчить так душу. Я рву его, как она порвала моё сердце.
Детально вспоминать все события, случившиеся после этого, не хочется, да и точно не сейчас. Сегодня важный день, сегодня я обязан подумать прежде всего о себе. И мысли сами возвращаются к тому, как Пат собрала вещи в особняке родителей и уехала домой, ни разу не оглянувшись назад.
Синяки на теле ещё не прошли. Вместо того, чтобы скрывать, она показывала их любому, кого встречала. Может, и не гордясь этим, только чтобы переступить это и понять, чего она стоит, было необходимо прочувствовать жалость и сочувствие окружающих. Люди меняются только через боль. В тот день Патрисия не знала, что я в особняке, поэтому наблюдал за тем, как она изменилась, какая сила у неё появилась стоило дать всему огласку. Прямая осанка, расправленные плечи, новая стрижка и цвет волос — она решила оставить позади старый образ вместе с прошлым. Я был рад увидеть такую Пат, но мечтал о появлении Лорин. Её смеха, подколов, близости, голоса и силы, с помощью которой она выдавила огромный гнойный прыщ на нашей семье. А другая часть меня всё ещё думала о том, насколько глубокую рану она нам нанесла. Ведь если бы она ушла, как Патрисия, собрав вещи и уверенно покинув меня, это хотя бы поставило точку в наших отношениях. А вместо этого многоточие становилось длинной в несколько страниц.
Я много думал о Лорин. О том, что она могла написать в том письме, чего добивалась — не из тех, кто делает что-то просто так. Она сделала это не в чувствах, не экспромтом, испугавшись своих чувств той ночью, а продумала всё до мелочей. Как я узнал позже.
Моя мама, Патрисия, Тоби, мой отец и её родители — каждый получил по письму, в котором она объяснила свой поступок или о чём-то просила. Я ненавидел себя за то, что уничтожил единственный шанс из возможных понять, зачем убежала и почему не могла сказать это. Хотя тут понятно — я остановил бы её любимыми способами или отправился бы в след за ней. И дело тут не в собственнической натуре, а в том, что она любит влипать в разные ситуации. Кто же её вытащит из них? Кто если не я? Может, Лорин и убежала от этого? Ей надоело, что все так и норовят научить её жить, а сама она ещё не научилась, а ей так отчаянно хочется делать это самостоятельно. Лорин хочет быть ровней, уверенной и взрослой, а не тем подростком, которого я встретил в кафе и был облит лимонадом. Но даже если это правда, мне так отчаянно хочется быть рядом или знать, что с ней всё, абсолютно всё, в порядке. Разве я так много просил?
Если информацию из своего письма восстановить я не мог, то узнать остальные вполне был в состоянии. Только не каждое интересовало меня настолько, чтобы я спросил об этом лично, особенно — предназначенное отцу. Не знаю, что Лорин писала моему отцу, мог только догадываться, и этот вариант заставлял содрогаться. То, что я сказал ей на пляже, не предназначалось для отца — я всё ещё не был готов признаться.
Отец впервые пригласил в свой кабинет сам, передав это через маму, которая ходила вся несвоя после событий на Тенерифе и в СМИ. Её задумчивость и рассеянность заставляли нервничать больше, чем если бы она кричала и бушевала. Она не пыталась защитить своего ребёнка, как львица, готовая перегрызть горло любому, вдруг поняла, что Кеннет был таким всегда и что она свой долг не выполнила. Поэтому злости на Лорин у неё не было: она не боялась потерять деньги из-за шумихи. Наверняка задавалась снова и снова вопросом, почему не смогла донести до него то, что он не имеет права кого-то избивать и добиваться своих целей, используя меня или кого-то ещё.
Бывало мы сидели в гостинной, смотря в окно и разговаривая обо всём, забывая об остывшем чае и делах — она как будто хотела изучить меня досконально и знать всё, что меня беспокоит. Я всегда клал ей руку на плечо, приобнимая, и обещал, что никогда не поступлю с ней так. Она кивала и повторяла тихо: «ты другой». Я смог прийти к отцу, только представляя, как тому тяжело быть в центре всей этой истории. Первое время, сидя в его кресле и смотря на то, как он изменился за небольшой срок, не знал, что сказать. В его холодных глазах больше не было той стальной уверенности, что я тут лишний. Он словно в первый раз смотрел на меня не как на ребёнка, а на уже мужчину, чьё детство он пропустил, отдавая предпочтение Кеннету. Я не злился на него и уже не был напуган, я тоже увидел всего лишь мужчину, взрослого мужчину, который всю жизнь не мог показать свои чувства, боясь того, что их вывернут и используют против него. Не помню, сколько мы так молча сидели, изучая друг друга. Мне отчаянно хотелось уйти, я знал, что ждал этого момента так долго, но он не давал чувства удовлетворения — на самом деле, мне было плевать, принял он меня или нет. Я встал со стула, около дверей услышал движение за спиной. Он так ничего и не сказал за всё это время. Когда я обернулся, держа ручку, его глаза увлажнились. Казалось, ещё чуть-чуть и он подойдёт, обнимет со словами: «Сынок». Краем глаза заметил, как он зажимает в руках конверт на отцовство. У меня это вызвало только усмешку — он так и не собрался с духом открыть его. Он знал, что найдёт там и ему до ужаса не хотелось понимать, что я его сын и он так поступал со мной. Чтобы там кто не говорил, правда не делает жизнь легче. Мы уже знаем подсознательно большую часть вещей, но каждый раз ограждаем себя ложью.
В тот момент хотелось возненавидеть Лорин, сказать, что она предала моё доверие ещё раз, залезла в отношения, которые её не касались. Но вместо этого душа требовала другого — хотелось поблагодарить её. Лично.
Наши отношения не стали теплее или лучше, так и остались никакими, но отец отпустил на все четыре стороны, переведя те средства, которые обещал Кеннет. Брат в свою очередь находился безвылазно у очередного психоаналитика и пытался разобраться в себе. Патрисия не хотела вести разбирательства, судиться, тратя время и деньги на него, отосланный чек отцом она тоже вернула. Конечно же, всё это отразилось на семье в целом, на бизнесе и положении, но родители хотя бы открыли глаза на всё, чем он занимался.
И я в тот же вечер, как получил деньги, купил билеты и улетел, улетел как можно дальше от Америки, от семьи и друзей — мне тоже нужно было разобраться в себе. Когда эта мысль пришла в голову, то я знал наверняка, зачем Лорин убежала. Ей это было необходимо так же, как и мне. А то и больше. Я вглядывался в иллюминатор и боялся, что никогда больше её не увижу. Что, сняв со всех кандалы, она считала, что больше здесь не нужна. Мир был большой, и она была в нём новичком. Что открывающиеся возможности отговорят её возвращаться. Проходил день за днём, неделя за неделей и не было никаких вестец. И я понял, что нужно действовать, даже если Лорин этого не хотела.
Добиться расположения Патрисии и её родителей было несложно. Они знали из писем: мне можно доверять и я никогда не делал Лорин больно, что уж там — даже не собирался.
Каждую неделю выходные я проводил дома у Лорин, изучая её комнату, вещи, разговаривая с Пат и родителями, чтобы понять, куда же она направилась и где её искать. Не отпускало чувство, что мы играем в игру и правила знает только Лорин, а я как слепой котенок упирался то в одну стенку, то в другую.
Проходили дни, я не сдвигался с места. Даже те весточки, которые получала Пат из разных уголков мира, не давали намека на то, что же делает её сестра — это сводило с ума. Порой казалось: я вижу её где-то в толпе, у дома, в котором мы жили, или в галерее, где теперь работал, и каждый раз или я не успевал, или хватался за девушку, которая абсолютно точно не была Лорин.
Однажды так отчаялся, что предпринял попытку узнать что-то у Тоби. Слабо верилось, что он знает меньше моего.
— Уходи! — кричит ирландец через дверь в квартиру. — Я вызову полицию.
— Я пришёл только поговорить, — упираюсь лбом в дверь, устав каждый раз чувствовать приближение провала. — Не заставляй это говорить… Ты моя последняя надежда.
— Мне не о чем с тобой говорить, мерзавец, из-за тебя всё так вышло. Пока ты и твоя семейка не придумали всю эту забаву, всё было отлично. Лорин так бы и жила спокойной жизнью.
Не нужно рентгеновское зрение, чтобы представить его лицо — оно искажено гримасой грусти и разочарования. Как будто я воспринимаю это как-то иначе.
— Как будто она была счастлива, Тоби. Ну кого ты обманываешь? Если честно, я устал искать зацепки и придумывать планы, чтобы найти её. А мне, представляешь, всего лишь нужно знать, что она в порядке. Как она произносит эти слова и смешно морщит нос, как откидывает волосы назад и готовится послать тебя куда подальше. Всё, ты меня достал! Я знаю, каково тебе, не нужно делать из себя мученика! Не тебя бросили сразу после свадьбы, не твоя семья сейчас тонет в грязи, от которой не отмыться, — я ударяю в дверь. — Мне плевать на Кеннета и отца, но моя мать страдает за них, чёрт побери. За тех, кто думает только о себе. Я вижу, как она несчастлива, но не может отпустить эту любовь! Так и какого хрена ты прячешься от меня? Струсил?
Замок неожиданно щёлкает и дверь отворяется. Стоит хищно улыбнуться — значит, он всё-таки повёлся на провокацию — и в лицо летит кулак. В голове проносится мысль: «можно отклониться», а сердцем понимаю — без этого наше хрупкое доверие не построится. Только боль от этого меньше не становится. Как в замедленной съёмке вижу искаженное лицо Тоби. Как чёртов лепрекон, честное слово! Он ударяет прямо в нос, слышу тихий хруст, прижимаю руки к лицу и кричу:
— Твою мать! — слёзы сами собой появляются на лице, хожу из стороны в сторону по площадке, капая на пол кровью, которая легко просачивается сквозь пальцы. Тоби говорит:
— А теперь заходи, а то теперь точно соседи вызовут полицию.
— Боишься попасть в обезьянник? — произношу я, всё ещё матеря его всеми словами.
— А я смотрю тебе мало, да? Заходи, пока не передумал
Приходится послушать рыжего лепрекона. Не сразу отходит от сердца его удар, но от части я его заслужил. В конце концов, именно я, а никто-то другой забрал его даму сердца, более того — сделал своей женой. С другой стороны — а чего он так плохо её охранял? Я бы не смог отпустить Лорин по доброй воле, но она нашла другой способ — сбежала.
— Садись, — говорит Тоби, указывая на диван. Плюхаюсь и закидываю повыше голову, чтобы из носа не так текло, сглатываю кровь и думаю о том, с какой целью пришёл. Неужели я думал, что Лорин всё это время прячется здесь?
— Держи, — поднимаю голову, и Тоби даёт банку холодного пива, я хочу уже открыть. — Не для тебя, для носа.
С его стороны слышится характерный звук, и он отпивает приличный глоток, аж сводит челюсть от его ирландской наглой и довольной морды.
— Так что ты хочешь от меня? Недостаточно ещё сделал? — его банка слегка трещит в кулаке, а взгляд если и ненавистный, то чрезмерно внимательный. Теперь-то ему точно интересно, зачем я пришёл.
— Нужно поговорить о Лорин, — отпивая глоток, он на секунду останавливается. Замечаю, как в его глазах появляется боль и тоска по ней — он тоже не свыкся с этой мыслью.
— И что о ней говорить? — его взгляд опускается на колено, которое он сжимает свободной рукой. — Она решила, наконец, разобраться в себе. В своих чувствах.
Тоби смотрит так, словно я собираюсь его убить, а он будет противостоять мне до последней капли крови.
— Разве она не оставила тебе письмо? — я мгновенно теряюсь, и он ловит это состояние и интерпретирует его почти правильно. — Ты не стал его читать, верно? Почему тогда пришёл ко мне? Думаешь, знаю, где она? Даже если бы и знал, то не сказал бы.
Да, это похоже на Тоби: он бы даже не поехал за ней, зная точные координаты. В этом наше отличие — я рванул бы за ней хоть на край света. Мне нужен всего один разговор, всё лишь один взгляд, и я пойму, обман всё это или по-настоящему. Ведь я соврал ей, всего один раз, но он важен. Возможно, она не убежала бы, если бы знала, что весь наш брак и свадьба — это фикция. Что священник был подставной, и об этом знал только я и он. Не мог же я заставить её выйти за меня вот так, а когда бы мы разобрались в чувствах, то и решили бы что-нибудь. Я же видел, видел, как она смотрит на меня, а потом меняется, вспоминая то о сестре, то об этом парне передо мной, то ещё о чём-то. Всё было слишком быстро, слишком непонятно. Но если она и не говорила ничего о чувствах, я же чувствовал, наша близость — не только одно желание.
— Наш брак незаконен, священник был подставной, — Тоби поднимает глаза на меня и наклоняет голову, ожидая продолжения. — И после этого не скажешь, где она? Я заплатил деньги актеру, всё это просто… пшик.
На телефон поступает звонок, прерывая воспоминания. Не открывая глаза, провожу по экрану.
— Алло, — мой голос спокоен и ровен, можно сказать — медитирую.
— Сегодня у кого-то большой день! — кричит в трубку Чарли, пребывая в приподнятом настроении. Обычно он выглядит серьёзным и шутит-то редко, последнее время что-то в нём поменялось, но со своими заботами я так и не спросил его об этом.
— Ты придёшь?
— Как я могу пропустить такое событие, Лукас? Более того — приду не один, — за всю нашу дружбу первый раз слышу о том, что он говорит о ком-то. О ком-то особенном.
— Как его зовут? — шучу я, а Чарли прыскает в трубку.
— Не раньше, чем ты заведёшь кого-то с именем Матиас. А вообще ты должен определённо её увидеть, она тебе понравится, — не успеваю больше ничего сказать, как он отключается.