Как мало детям пока надо… Радостно заорали все, даже Лисандр. И рванули к старым, но еще крепким мосткам с другой стороны пруда — детям страшно понравилось купаться и беситься на песчаной отмели, там, куда уже не доползали щупальца липкого прибрежного ила, но было еще совсем неглубоко. И щекотки они боялись с большей охотой, чем странных незнакомых людей и неизвестности впереди…
Мои затеи могли не нравиться детям аристократа, непривычная работа их раздражала, отсутствие нормальной обуви и одежды бесило. Но я не просто назвалась взрослой и главной — я вела себя как взрослая и главная. Я знала, что делать, и уверенно вела ребят за собой.
Это очень важно, по себе знаю. Особенно когда ты еще ребенок или подросток. Сколько угодно можно бунтовать, но, когда в момент опасности или неуверенности рядом есть тот, кто точно знает, КАК НАДО… жить становится не страшно. Появляется чувство защищенности. И можно немного побеситься на мелководье.
Ну и еще один маленький секретик. Работать дети не любили. А вот беситься… кто бы позволил им раньше купаться в пруду? Особенно девочкам? Какие бы мордочки они не строили поначалу, им этого самим хотелось, и еще как!
Короче, рычаги воздействия у меня появились, дело за малым.
Глава 9
Крепко стянутая веревочными бандажами тачка бодро подпрыгнула на одном колесе, преодолевая очередной ухаб лесной тропинки. Сидевший на ней Шон весело взвизгнул и вцепился в привязанный тюк, а я остановила Лисандра, впрягшегося в оглобли:
— Все, отдыхай, моя очередь.
Пасынок хотел было возразить, вскинулся, но тут же выдохнул, утер покрасневший лоб рукавом и согласно кивнул. Молодец, вспомнил наш «договор на берегу».
Ругаться можно дома. Когда нет посторонних — есть вариант попробовать убедить меня в том, что кто-то лучше знает, что делать. (Ни разу не убедили, но дети старались, и в целом я хвалила за попытки логично обосновать свои претензии).
Но как только выходим за калитку — все. Мы семья, команда, банда, войско и крепость. Один за всех, все за одного, и слово командира — закон. Потому что иначе нас сожрут — я в красках расписала детям все варианты. Впечатлила до того, что потом несколько ночей пришлось спать с ними в одной комнате — у младших случились кошмары. Зато все всë поняли и приняли.
Сегодня мы впервые покинули заимку и шли в деревню, на ярмарку. Готовилась я к этому походу две седьмицы — так здесь называлась неделя. И сейчас мне было что предложить за то, что я хочу получить. Главное, правильно себя подать и не продешевить…
— Эмилина, ты все помнишь? — спросила я, когда за поредевшей гребенкой молодых елей показалась крытая дранкой крыша местной церквушки — совсем привычной по моим воспоминаниям, только вместо креста на маковке красовался кованый обруч — Святой Круг.
— От тебя ни на шаг. Держаться за руки обязательно. По сторонам слишком не глазеть, но демонстрировать умеренный интерес, — заученно откликнулась девочка и старательно выпрямила спину, изображая осанку без примеси спеси. — Не заискивать, но улыбаться в меру приветливо. Ничего не просить, не ныть, на приветствия отвечать с достоинством, если попытаются задеть или оскорбить — не поддаваться на провокацию и ждать, что ты ответишь.
— Умница, все правильно, — похвалила я, осматривая детей. Одеты мы были очень просто, но не без своеобразной элегантности: тот самый обивочный лен удалось покрасить соком толокнянки и синельника в коричневый и серо-синий цвет, правильно расправленные и высушенные на солнце сарафаны, рубашки и штаны выглядели почти как глаженые, скромная, но заметная вышивка по воротнику, манжетам и подолу смотрелась нарядно, правильный крой превращал простые балахоны в оформленные силуэты.
Семейство Аддерли отнюдь не выглядело несчастными нищими побирушками, хотя и богатством тут не пахло. Бабы в деревне остроглазые, оценят, взвесят, разберут крой по вытачкам. И разговоры пойдут нужные — про вдову с руками, головой, хотя и без денег.
Делать вид, что у нас есть какие-то там богатства припрятанные и мы явились в деревню ими щегольнуть, мне сейчас не с руки — не дай бог, найдутся лихие люди и решат ограбить беззащитную заимку. Я не отобьюсь, хотя кое-какие меры приняла. Но это все несерьезно. Эх, мужика бы на подворье… хорошего, путного. Да где ж его возьмешь?
Поэтому мы бедные, взять с нас особо нечего. Но умные и «себя понимаем», как говорили деревенские о людях с чувством собственного достоинства во времена моей первой молодости. Так о нас в округе и должны думать.
Через эту деревню, а точнее, полноценное село, мы проезжали ранней весной, когда улицы тонули в озерах жидкой грязи, а почерневшие за зиму дома выглядывали из-за голых плетней нахохленно и неприветливо. Беранике тогда было не до оценок и рекогносцировки. А вот я сейчас смотрела по сторонам зорко, все примечая, оценивая и запоминая. Весна, конечно, раскрасила пейзаж в яркие цвета, затянув обочины, заборы и дворы кудрявым тюлем зеленой листвы.
Село большое — своя церковь, сходная изба, солдаты гарнизона на постое, штаб волостной, почти сто дворов, целых четыре улицы. Ну и на выселках еще народишко. Так что народу сегодня, в предпоследний день седьмицы, на базарной площади, как раз между резным храмовым крыльцом и строгими, темно-серыми в белую полоску воротами гарнизонной конюшни, собралось немало.
Торговали прямо с телег и расстеленных на земле дерюг всем, что в крестьянском хозяйстве родится или пригодится. Больше всего, конечно, было съестного. А запах пирогов так густо плыл над толпой — даже крики зазывалы казались лишними, так и тянуло в ту сторону.
Я нарочно досыта накормила детей перед походом, хотя они пробовали даже немного покапризничать, мол, куда столько. И ничего, что ели мы не те самые пироги да каши, о которых сейчас звонко распинался деревенский зазывала, а щи из молодой крапивы, лягушек и клубней камыша. Ну и салатом из разных съедобных трав заедали. Пришлось чуть ли не с ложечки кормить, а потом чуть не волоком тащить отдувающихся и стонущих колобков по тропинке, пока у них там в животах все не улеглось.
Зато теперь отпрыски рода Аддерли смотрели вокруг сытыми равнодушными глазами, а не таращились, сглатывая слюну, на выставленные яства, как некоторые деревенские мальчишки, шнырявшие между рядов.
Шон вдруг соскочил с тележки и пошел рядом со мной, держа меня за руку и словно бы ненароком прижимаясь.
— Бера-а… мне не нравится, как они все на меня смотрят.
— Потерпи, Шон, — я в очередной раз уступила ручки от тележки Лисандру и положила руку на плечо младшему.
— Мы здесь люди новые и необычные. Поэтому всем интересно на нас посмотреть. Помнишь, что я говорила про первое впечатление? Мы — Аддерли, и пусть даже временно потеряли титул, свое достоинство мы не теряли.
Конечно, говорила я это больше для старшего пасынка и девочек, но даже Шон меня понял. Так что под прицелом любопытных, настороженных, недоброжелательных и даже завистливых глаз мы прокатили свою тележку в дальний конец рыночной площади, туда, где местные бабы продавали свое незатейливое рукоделие, собирая дочерям на приданое.
Спокойно заняв место в самом конце цепочки торговок, мы с Лисандром разгрузили тележку, перевернули ее и накрыли куском небеленого льна.
Дети достали и расставили примитивные складные табуретки — у меня муж на рыбалку себе такие делал. Два изогнутых аркой ореховых прута достаточной толщины, их концы-ножки, перекрещенные ножницами и скрепленные с помощью прожженной шилом сквозной дырки и еще одного прутка. Ну и наверху кусок льна, натянутый между получившимися деревянными рамами.
Мы расселись, и я выложила на «прилавок» то, что собиралась продать. Нет, те бабы, что толкались локтями и многозначительно перемигивались, косясь на наши приготовления, не получили того, на что рассчитывали. Никаких «барских» кружев за три гроша от безысходности, никаких «цацек», последних остатков былой хорошей жизни.
Во-первых, на полотне оказались аккуратно смотанные на палочки шелковые нитки разных цветов. Это товар всегда востребованный, уж я по своему опыту знаю, а если правильно распустить и смотать всего один полосатый шелковый шарф, катушек этих получается не так и мало. Больше десятка. Правда, муторная это была работа и кропотливая, но оно того стоило.
А во-вторых, я аккуратно расставила на оставшемся свободном месте несколько пар тапочек. Простых, дешевых в производстве и невероятно удобных в носке. Такую обувь когда-то носили самые бедные испанские крестьяне, и называлась она в нашем мире соответственно: эспадрильи.
Да, я и мои дети были не только одеты с иголочки, но еще и обуты, что по деревенским меркам вообще шик и блеск. Обувь здесь и сейчас стоит не просто дорого — очень дорого, и ее мало.
Вот в эти самые эспадрильи мы и были обуты — подошва сшита из крепко связанного, сшитого и пропитанного древесной смолой крапивного жгута, а верх все из того же незаменимого обивочного льна. С вышивкой!
Глава 10
Примерно с полчаса мы простояли словно под стеклянным колпаком. Народ смотрел издалека, шушукался — особенно, конечно, бабы и девчонки. Воздух уже потрескивал от всеобщего любопытства, но первым подойти никто не решался.
Мы с детьми этот момент репетировали несколько раз — все четверо смирно сидели на своих стульчиках, подстелив на колени льняные котомки, и заплетали в плотные косички крапивное волокно — из таких вот косичек я потом собирала подошвы для эспадрилий.
Это занятие давало возможность не ежиться под пристальными взглядами, а еще не давало скучать. Прогулка по ярмарке для развлечения и утоления любопытства была твердо обещана как завершение нашего визита, и теперь младшее поколение Аддерли ее терпеливо ждало.
Не то чтобы они за две недели так уж перевоспитались. Во-первых, детей в этом веке сызмала учили помалкивать и не лезть поперек батьки в пекло. Даже дворян. Во-вторых, им было просто страшно и неуютно в незнакомом месте, и рассчитывать они могли только на мою защиту. А я ясно дала понять, что защищать буду тех, кто мне в этом не мешает.
Наконец, от толпы селянок отделилась довольно рослая женщина в летах — судя по фигуре и мелкой сеточке морщин на загорелом лице, уже большуха в своем доме, лет за сорок — сорок пять. Одета она была в добротную ситцевую блузу, бежевую в бледно-голубой цветочек, и черную полотняную юбку с серым фартуком.
Она подошла, осмотрела мой товар, детей, с невозмутимым видом поправила скромный, но чистый платок на голове и прищурилась на меня:
— Почем нитки продаешь, барыня?
Я прямо посмотрела в ответ и чуть-чуть приподняла уголки губ в приветливой полуулыбке:
— Не обессудь, любезная, не знаю здешней цены, не приценилась еще. Первый раз на таком торгу. Вот если соблаговолишь хороший совет мне дать и правильную плату назначить, я тебе катушку-другую так отдам, от души и в благодарность.
— Ишь ты, — баба склонила голову и уставилась на меня с возросшим интересом. — И не побрезгуешь совет принять от простой селянки?
— Умными советами только дурак брезгует, — я пожала плечами и уже по-настоящему улыбнулась собеседнице. — А кто с разумом дружно живет, тот ни перед какими людьми не кичится.
— Это ты верно сказала, — кивнула женщина, глядя на меня уже гораздо приветливее. — А это у тебя что за опорки неведомые? — она ткнула пальцем в крайние эспадрильи, с вышитыми голубой ниткой простенькими пятилепестковыми васильками.
Я оценила примолкший вокруг нас базарный гомон и про себя усмехнулась. Разговоры со мной вела одна эта женщина, но слушали все. Сейчас главное — создать правильное первое впечатление у всех этих людей, и особенно у женщин. Нам тут жить.
— Обувь такая, называется эспадрильи. А по-нашему — тапочки. В западных землях у моря такую испокон века простые люди шьют и носят. И удобно, и красиво, и недорого. Человек с малым достатком себе позволить может, а все босиком по грязи не ходить, лапти не топтать, и вид приличный. Особенно хорошо в таких молодым девушкам, кому время пришло женихов искать и по посиделкам гулять. И ножка изящно смотрится, и показать не стыдно. Да и в поле на жнивье обутым тоже приятнее будет — не мне тебе рассказывать, как стерня ноги колет. И главное, на босу ногу обул и пошел, не лапти наматывать по три зари.
Я чуть подобрала подол сарафана, ровно настолько, насколько позволяли приличия, и продемонстрировала собственную ногу, обутую в льняную эспадрилью на крапивной подошве.
— Видишь, подошва смолой пропитана? Не стопчется быстро и сырость не сразу пропустит. По лужам не побегаешь, конечно, но, если дождем слегка прибьет — не страшно. Да и сохнут они быстро.
— И почем отдашь? Или опять совет тебе дать?
Мой расчет оказался верным. Не только эта тетка заинтересовалась, остальные тоже смотрели с жадным любопытством и явно ждали моего ответа.
— Не откажусь и буду благодарна, — я кивнула и подвинула в сторону собеседницы самую нарядную пару. — Выберешь, какие тебе по нраву. А если малы или велики окажутся, веревочкой ногу измерим, и сделаю нужное к завтрашнему дню.
— Разумные ты вещи говоришь, барыня, — удовлетворенно кивнула тетка. — Как же так получилось-то, люди бают, семья твоя против амператора нашего батюшки злое дело замышляла? Недаром же выслали вас в нашу глухомань.
И опять рынок вокруг притих в ожидании моего ответа.
Я вздохнула:
— Так уж вышло, любезная. Доля наша женская везде одинаковая, что у селянки, что у дворянки, — дом вести, детей растить и мужа ждать. Я и ждала… в мужские дела не лезла. Дождалась, как видишь. Ну а дальше — куда он, туда и я, как святой круг предназначил.
Народ вокруг загудел, бабы начали перешептываться активнее, но в их голосах мне слышалось все больше сочувствия.
— Ой и верно, бабоньки… доля наша такая… — слышалось то с одной, то с другой стороны.
— Стал бы он, злодей, перед женой-то отчитываться… графья, оне такие.
— А куды б она делась, ежели его с семьей сослали?
— И деток же не бросишь… ну дык и не родные, а уже свои — мужа венчанного дети. Правильно все. По-божески, по-людски.
— И хозяйка, видать, справная… вона ребятишки умытые, сытые, и при деле.
— Повезло окаянному, да рази ж мужики ценят?
— Не побирается, носа не дерет, с делом вона пришла, с уважением к обчеству!
У меня с души свалился один из лежащих там тяжеленных камней. Расчет оправдался… Время в империи сейчас сытое, ни войн, ни потрясений, даже в самых дальних селах люди не голодают. А сытые люди — добрые люди. И если зацепить за эту доброту правильным крючком — можно добиться правильной реакции. Я поставила на женскую солидарность и выиграла.
Задаром, конечно, никто нас тут любить не будет. Но отношение приветливое сформируется. Не сразу, не скоро своими станем, но надо же с чего-то начинать. Хотя бы с доброжелательных сплетен, бабского сочувствия и взаимной выгоды.
Словно повинуясь невидимому сигналу, женщины окружили тележку и вовсю приценивались к товару, обсуждая и нас, и торговлю, и погоду вокруг с одинаковой непосредственностью.
Мне оставалось внимательно слушать, уважительно поддерживать беседу и улыбаться. Цену мне хором пообещали справедливую, не упырихи ж они тут, чать, вдову и сирот грабить. И тут же заспорили между собой, сколько чего может стоить. А когда узнали, что я хочу не денег, которые в деревнях все же редкость, особенно у баб, а лучше поменяюсь на продукты и некоторые другие полезные вещи из их хозяйства, — я вообще стала самой дорогой гостьей на торжище.
— А ну разойдись! — в женский веселый щебет вдруг тяжелым колуном врезался зычный недовольный голос. — Разойдись, сказано!
Сквозь толпу, бесцеремонно расталкивая односельчанок, пробился староста. Остановился прямо перед тележкой и уставился на меня тяжелым злым взглядом.
— Чего это тут? Кто дозволение дал? Ишь, удумали! И выщенков отбросовых притащили людям показать, не постеснялися! Не надобно нам тута бунтовщиков да смутьянов! Прочь!