КОЛОКОЛ
Недалеко от С. Бриё, в цветущей, вечнозеленой долине расположилась маленькая деревушка, утопающая в яблонях и розах; но вместе с тем, над нею высится с одной стороны почти отвесная голая гранитная скала, совершенно не гармонирующая с характером всей этой местности. На вершине скалы до сих пор еще виднеются не то развалины замка, не то какие-то друидические памятники. За скалою же опять тянется долина, заросшая душистым тихим лесом. Воздух в этой долине необыкновенно чист и прозрачен, и эхо нигде не раздается так звонко, как здесь. Жители деревушки уверяют, что по вечерам, особенно во время заката солнца, они слышат какой-то удивительный церковный звон, доносящийся до них из глубины леса.
— Это звучит небесный колокол бывших урсулинок, — говорят они с благоговением.
Действительно, лет четыреста тому назад в глубине рощи, по ту сторону гранитной скалы, стоял какой-то женский монастырь, кажется, урсулинок или кармелиток. Монастырь этот был снесен по приказанию одного из последних Валуа, заподозрившего сестер в политических интригах.
Для наблюдения за всею этою, казавшеюся подозрительною, местностью, был устроен тут вместо него военный пост, но затем и он был упразднен, и благодетельная природа давно уже уничтожила все следы пребывания здесь человека. Но звон колокола, призывавшего когда-то урсулинок на вечернюю молитву, по уверению окрестных крестьян, все еще не перестает звучать в долине.
Как рассказывают, задолго до упразднения монастыря была там заключена одна из незаконных дочерей бургундского герцога, — замечательная красавица, отличавшаяся своим необыкновенно кротким нравом. Дни и ночи простаивала она на молитве, — все моля Бога отпустить ей ее невольный грех.
Давно уже полюбила она одного бретонского рыцаря, находившегося на службе при дворе герцога, ее отца, и не смела признаться в этом никому на свете. Когда, наконец, решено было, что самая подходящая для нее доля была монашеская келья, она стала упрашивать своего отца послать ее сюда, в монастырь урсулинок, стоявший в цветущей долине С. Бриё: знала она, что тут была родина ее милого.
— Почему стремишься ты в такой далекий монастырь? — с удивлением допытывался герцог, но она отмалчивалась, то бледнея, то краснея от его проницательного взора.
Но, так как в сущности герцогу было решительно все равно, куда бы ни поступила его незаконная дочь, лишь бы не оставалась она при его дворе, то он позволил ей избрать монастырь по своему желанию.
В день отъезда ее исчез и бретонский рыцарь, но этого уж и подавно никто не заметил: мало ли разных рыцарей приезжало, уезжало и толпилось тогда при дворах владетельных герцогов?
Ехала дочь бургундского герцога в свой монастырь с целою свитою прислужниц и телохранителей; ехал следом за нею и бретонский рыцарь, охраняя ее от всякой опасности. Небезопасно было тогда путешествовать даже и мужчинам, не только молодым девушкам, но дочь герцога видела около себя своего рыцаря и ничего не боялась ни днем, ни ночью, ни в темном лесу, ни на глухой дороге.
Раз напали на них какие-то разбойники и, пока ее телохранители отбивались от них, рыцарь взял под уздцы ее лошадь и увел молодую девушку в чащу леса. Здесь умолял он ее бежать вместе с ним и укрыться в его неприступном замке; целовал ее руки, клялся ей в вечной любви. Девушка плакала и невольно отвечала на его ласки, но все же ни за что не соглашалась нарушить свой обет.
Печально простился с нею рыцарь, и уехала она в монастырь урсулинок, в цветущую долину С. Бриё, а он заперся в своем неприступном замке, грозно возвышавшемся на скале, над долиной.
Долго томилась она в стенах своего монастыря и тихо гасла, тая со дня на день, как свечка.
Томился и рыцарь в своем неприступном замке и, наконец, решился проникнуть в монастырь и хотя бы силой увести оттуда свою милую.
И вот, раз ночью спустился он со своей скалы и тихонько пошел по дороге к монастырю. Все было тихо кругом, и доносились до него одни только могучие звуки монастырского колокола.
Так шел он час, шел другой, окруженный темной чащей леса, а монастыря все еще не было видно. Однако, не мог же он сбиться с дороги, — каждый камешек на ней был знаком ему с детства, а между тем, чем дальше шел он, тем лес становится гуще, тем труднее было ему пробираться сквозь густую заросль: ноги путались во вьющихся травах, густой терновник преграждал тропу.
Но вот, мелькнул перед ним какой-то проблеск света, и он пошел в ту сторону. Но то занималась в небе заря, и безмолвный лес вдруг огласился тысячью птичьих голосов, и все они пели и кричали ему на все лады: «Назад! Назад!» Но рыцарь шел вперед, не обращая на них никакого внимания. Наконец, увидал он монастырскую ограду. Радостно ускорил он шаги и подошел было уже совсем близко, но, к удивлению его, за оградою монастыря не оказалось: виднелась одна только груда каких-то безобразных развалин да каменные глыбы, обросшие мхом, валялись там и сям; колокол же не переставал звонить, но он гудел откуда-то сверху.
Остановился рыцарь и задумался: вчера еще вечером видел он из своего замка монастырь, видел монахинь, проходивших по двору к вечерней службе, а тут в какую-нибудь ночь монастырь оказался разрушенным, и развалины его успели даже обрасти мохом!
Понял рыцарь, что было это видение, и что Сам Господь предостерегал его от задуманного им недоброго дела.
Повернул рыцарь в обратный путь: перед ним лежала с детства знакомая дорога, и не прошло и получаса, как поднялся он уже и на свою скалу. Обернулся рыцарь посмотреть на монастырь, — по-прежнему незыблемо стоял он на своем месте: крыши его золотились под лучами восходящего солнца, а колокол так и гудел, и торжественные звуки его разносились далеко по окрестностям.
Уехал рыцарь из дома на долгие годы. Опустел его замок, и по ночам только совы криком своим нарушали царившее в нем безмолвие.
Несколько лет странствовал рыцарь по белому свету, не находя ни покоя, ни исцеления, и снова вернулся он домой, и снова пытался силой проникнуть в монастырь урсулинок, и опять заблудился в чаще леса. Долго бродил он по лесу, не раз выходил на зеленые лужайки вроде той, на которой был расположен монастырь, но его там нигде не оказывалось; а колокол все звонил откуда-то сверху.
Вернулся рыцарь на свою скалу и опять увидел монастырь, — чистенький, выбеленный, утопающий в зелени, а колокол его все звонил таинственно-прекрасным, хватающим за сердце звоном.
Так прошел год. Рыцарь все сидел в своем замке на своей голой скале, не спуская глаз с монастыря, или же ходил по своей высокой замковой стене и слушал глубокий звон большого колокола, доносившийся к нему из чащи леса, но дороги туда он так и не нашел.
Но вот, в одно прекрасное майское утро вышла из ворот замка погребальная процессия: длинная вереница сестер-урсулинок медленно шла за гробом, покрытым монашеской мантией, поверх которой лежал венок из белых роз.
Смотрит рыцарь и бледнеет; кровь останавливается в его жилах; в тревоге спешит он навстречу погребальной процессии. Не обмануло его вещее сердце: в черном гробу в венке из белых роз лежала прекрасная дочь герцога.
В тот же день исчез рыцарь из своего замка, и никогда уже никто не встречал его. Замок его пришел в полное запустение: стены потрескались и развалились, крыша как-то съехала на сторону и вся заросла диким шиповником.
Лет через пятьдесят умер в Иерусалиме старик, привратник храма Господня. Был он для всех чужой, хотя и прожил тут не один десяток лет. Чужие положили его в гроб, никто не стоял возле него, никто не скорбел об умершем, никто не плакал, когда пришли люди с молотком и гвоздями, и бедный старик навеки скрылся под крышкою гроба.
— Кто-то был он? — равнодушно спрашивали люди.
Да, кто был он? Думается нам, что был он тот самый рыцарь, замок которого высится на скале над цветущей долиной, где в темной лесной чаще, в монастыре урсулинок, так торжественно и протяжно звучит церковный колокол, возвещая миру о смерти.
Несколько сот лет прошло с тех пор, и все изменилось в цветущей долине С. Бриё: вырос тут и город, прошла неподалеку и железная дорога; кипит здесь новая, суетливая жизнь, и некому думать о старых временах. Но над развалинами замка, говорят, все носятся две белые тени, — каждый невинный ребенок может видеть их: они никого не пугают, никому не причиняют зла, и чудный звон колокола по-прежнему торжественно и протяжно звучит откуда-то из темной чащи зеленого леса.
СТАРИК
По дороге из Трегье в Треву, несколько в стороне, стоит старая часовня, окруженная запущенным, совсем заросшим кладбищем, на котором давно уже никого не хоронят. Около часовни виднеются остатки какого-то здания.
Старожилы говорят, что это был замок, разрушенный якобинцами во время революции, но что и до того времени, примерно лет сто, никто в нем не жил, и разрушать его не было нужды, — и сам собою разрушился бы он в самом недалеком будущем.
Замок этот был не древний, — построенный не ранее XVI века, и принадлежал мирным бретонским помещикам. Но лет за сто до революции вся семья вымерла, и доживал здесь свой век только последний потомок ее, — одинокий, грустный и молчаливый старик.
Вырос он в этом замке; здесь, на кладбище, прилегавшем к нему, похоронил всех своих близких и остался доживать свой век вдвоем с преданным ему слугой, таким же стариком, как и он сам.
Когда люди высказывали удивление, как это живут они в таком уединении одни-одинешеньки, они всегда отвечали с улыбкой:
— А вы не считаете наших дорогих покойников, что лежат тут же, под самыми окнами нашего замка? Право, мы в большом обществе!
Дом стоял на вершине довольно высокой горы, и подъем к нему был очень крут, а потому старики наглухо заперли ворота своего замка и сообщались с внешним миром лишь через старое кладбище, откуда путь шел совершенно пологий.
Окрестные женщины очень любили обоих кротких, безобидных стариков и помогали им, чем могли, — чинили им белье, носили им молоко и оказывали всякие другие мелкие услуги. В кладбищенской часовне всегда горели лампады, и те же женщины помогали им поддерживать в них постоянный огонь.
Но вот, в один прекрасный день пришел слуга в деревню и позвал в замок сиделку, — очень плохо было его господину. На другой день позвал он и другую, чтобы они чередовались у больного.
Недели две лежал уже старик, не вставая с постели, и было ясно, что не сегодня-завтра выроют новую могилу на старом кладбище около замка. Ни священника, ни доктора не звал, однако, к себе больной. И стали сиделки приставать к старому слуге, как это берет он на свою душу такой тяжкий грех, — вдруг умрет его господин без покаяния.
Решился слуга переговорить с больным и в тот же вечер, укладывая его на ночь, сказал ему об этом.
— Ну, что ж? Завтра пораньше утром сходи в Трегье и попроси кюре придти ко мне. Давно уже и сам я собирался причаститься да все откладывал, — думал, поправлюсь немного и сам схожу в церковь. Да видно, уж не поправиться мне!
С вечера сказал слуга сиделкам, что рано утром пойдет он за священником, и лег спать. Но плохо спалось ему, — все думал он о том, как пойдет он к кюре и что ему скажет, что, пожалуй, тот еще не захочет идти напутствовать больного, который так давно уже хворает и только теперь собрался пригласить его. Такие и подобные им мысли долго не давали ему заснуть.
Но вот, услыхал он, что поют петухи. Встал он тихонько, вызвал сиделку и сказал ей, что идет за кюре, так как дорога дальняя, и кюре должен успеть побывать тут до обедни.
Было еще совсем темно, когда выходил он из замка, и он не без труда нащупал ногой ступеньки, ведущие к кладбищу.
«Неприятно, однако, проходить ночью по кладбищу, — подумал он, — хотя дурной час уже прошел».
Но не успел он подумать этого, как увидал какую-то тень, которая вдруг поднялась с земли и пошла ему навстречу. Испугался было старик, но, разглядев в подходившем молодого человека, несколько успокоился. Молодой человек был хорошо одет и вежливо поздоровался с ним.
— Здравствуйте, — сказал ему юноша, — вы что-то очень уж рано собрались в путь.
— Право, не знаю, который теперь час, — я вышел из замка, когда пропел петух.
— Да, белый петух [20]. А куда вы идете?
— Я иду в Трегье.
— Ну, и я тоже. Пойдемте же вместе.
И они пошли.
Старый слуга сначала было встревожился, но молодой человек внушил ему такое доверие, что он вскоре совершенно ободрился и разговорился, рассказал ему, куда идет и по какому делу, чего опасается и т. п. Молодой человек почти ничего не отвечал, но казалось, слушал его очень внимательно.
Между тем, еще раз пропел петух.
— Ну, вот и утро, — сказал слуга.
— Нет еще, — это поет серый петух.
Действительно, долго еще шли они вперед, а ночь была так же темна.
Молодой человек молчал. Старик же опять начинал тревожиться: чем более приглядывался он к молодому человеку, тем страннее казались ему его наряд и вся его манера.
Наконец, опять пропел петух.
— Ну, вот, теперь это уж третий петух! — сказал старый слуга со вздохом облегчения.
— Да, это красный петух, — утро не замедлит, — отвечал ему молодой человек. — Вы видите, что вы вышли из дому чересчур рано и очутились на кладбище ровно в полночь. В другой раз старайтесь выходить позднее, — если бы я вас не встретил, вы могли бы наткнуться на пути на многие неприятности. А теперь возвращайтесь домой, — кюре уже предупрежден и через час будет в замке. Прощайте, Франсуа!
С этими словами незнакомец исчез в утреннем тумане.
Старый слуга оцепенел от недоумения: уже много-много лет прошло с тех пор, как кто-нибудь называл его по имени, да вряд ли кто-либо из окрестных жителей и знал его имя: все они, так же, как и его господин, обращались к нему не иначе, как со словом «старина»: «Ну, что, старина? Здравствуй, старина! Прощай, старина!»
Что же бы это был за человек? И вдруг показалось старому слуге, что он когда-то давно-давно видал его где-то и даже очень хорошо его знал. Но когда и где, он так и не мог вспомнить, — память давно уже изменяла ему.
Вернулся слуга в замок и, увидав его, крикнула ему сиделка:
— Ну, слава Богу, что вы вернулись, а то мы очень боялись, как бы господин ваш не скончался без вас, пока ходили вы за священником.
Через час пришел кюре и напутствовал умирающего.
Весь этот день прошел спокойно. Больной тихо лежал в своей постели, а сиделки по очереди читали ему Книгу Жизни, оставленную для него священником. К вечеру больному, казалось, стало лучше, и старый слуга, не смыкавший ни на минуту глаз во всю прошлую ночь, лег в соседней комнате и сейчас же крепко заснул.
Сколько времени спал он там, он и сам не мог бы сказать. Вдруг услыхал он, что его кто-то зовет.
— Франсуа! — окликал его знакомый голос, голос, который он только что недавно слышал.
«Да это зовет меня молодой барин», — подумал он впросонках, поднимаясь с подушки и садясь на постели.
«Молодой барин! Да ведь он же сорок лет тому назад умер!» — спохватился он и вдруг похолодел от ужаса: молодой человек, встретившийся ему ночью, был точь-в-точь младший брат его господина, давно уже умерший и похороненный на этом же самом старом кладбище.
С трудом приходя в себя от испуга, с закрытыми еще глазами, стал он прислушиваться, и показалось ему, что кто-то идет по комнате. «Верно, это сиделка пришла будить меня», — подумал он и открыл глаза. Было светло, как днем, — яркий лунный свет заливал всю комнату, но в ней никого не было.
Успокоившись немного, он снова заснул, но вскоре опять проснулся от холода. Луна светила по-прежнему, и окно в его комнате было открыто настежь. Сильно удивился этому слуга.
«Неужели забыл я затворить окно?» — подумал он и встал, чтобы затворить его, но, выглянув за окошко, остолбенел от удивления: по двору замка прохаживался какой-то высокий, худой человек в большой широкополой шляпе; ходил он взад и вперед под самыми окнами как будто поджидая кого-то. Невдалеке стояла старая телега или дроги, запряженные парой высоких, худых лошадей в черных попонах и с пучками длинных перьев на голове. Оцепенел от ужаса старик и ползком вернулся к себе в постель, оставя окно открытым. С полчаса лежал он так, наблюдая, как огромная тень человека, ходившего взад и вперед по двору, отражалась в окнах и вырисовывалась на лунных пятнах на полу комнаты. Но вот, услыхал он шаги за стеною: кто-то вышел из комнаты больного и прошел в его комнату.