Оно и к лучшему, рассудил царевич, с кряхтением подтягиваясь и ерзая вусмерть отбитой задницей в седле. Не придется тащиться пешком по пробуждающимся улицам. Чей-нибудь зоркий глаз непременно признает царевича. Полетит мотаться по Столь-граду сплетня о том, как царский сын с утра пораньше шастал по укромным переулкам в непотребном виде. Горожане к Пересвету относились с дружеством и приязнью, и вроде как даже любили, но потрещать языками о насельниках царского терема им нравилось еще больше.
Стража у Красных врат не больно-то подивилась явлению замызганного с ног до головы младшего Берендеевича, без лишних проволочек впустив во внутренний двор. Буркей уверенно затопал к полюбившимся ему конюшням, довольно всхрапывая.
— Дядько Ярошик, а дядько Ярошик? — окликнул Пересвет, заведя жеребца в теплый, пахнущий множеством дремлющих животных, похрустывающий сеном полусумрак длинных конюшен. Старший над конюхами, бдительно надзиравший за большим хозяйством и его обитателями о четырёх и двух ногах, всегда отыскивался где-то неподалеку — либо в одном из стойл, либо в упряжной, либо в своей маленькой клетушке. На сей раз он, позевывая, выбрался из денника глубоко брюхатой кобылицы Беляны. Ей давно поспевал срок родить, но упрямица колыхала огромным пузом, лопала за троих и порывалась отправиться на выгул вместе с прочими кобылами.
— Кого там принесло? — прогудел конюх. — А, царевич пожаловал. Ты это чего, никак с головой в болото сверзился? А пегого где раздобыл, вроде он не наших будет?
— Это, гм, Буркей… мне его одолжили, — Пересвет мысленно попросил у Джанко прощения за то, что вынужден открыть секрет ромалы. — Он тут останется на пару дней. И он, как бы это сказать, не совсем обычный конь…
— Тю, — присвистнул дядько Ярош, выслушав и оглядев рыжего жеребца от холки до копыт. Буркей охотно задрал мягкую верхнюю губу, явив набор впечатляюще поблескивающих клыков. — Не перевелись еще кудеси на свете. Я думал, Арысь-поле вместе со своими детьми давно откочевала в Дикую Степь. Дело ясное, царевич, не суетись попусту. Зверя твоего в дальний закут поставлю и лично вычищу. Только накажи ему настрого, чтоб скалиться не вздумал и зубья свои в ход не пускал. Свежей убоинки ему, говоришь? Справим. Как, пойдешь со мною? — конюх перехватил протянутую царевичем уздечку и слегка поддернул. Рыжий грозно фыркнул для порядка, но артачиться не стал и пошел за человеком.
— Веди себя прилично! — крикнул вслед коню царевич. — Не кусайся и делай, что велят, понял?
Обустроив жеребца, Пересвет с чистой совестью, но в облепленных грязью сапогах затопал к закатному крылу путаного, выстроенного без единого плана, но такого родного и привычного до последней доски и кирпичика царского терема. С усилием вскарабкался по лестницам, убеждая себя, что к ногам у него не привешены чугунные гири в пуд весом каждая. Протопал по галерейке, подергал двустворчатую, расписанную багрянцем и зеленью по златому фону дверцу в неглубокой нише с луковичным вырезом поверх.
Дверца оказалась накрепко запертой изнутри. Похвалив себя за разумность, Пересвет вытащил из поясной сумы железный ключ с хитрой бородкой, сунул в скважину и тихонько отворил.
На первый взгляд, горница пребывала в порядке. Цветные стеклышки в оконцах целы, обломков мебели и битых кувшинов на полу не валяется. Сундуки да лавки чинно расставлены вдоль стен, резная подставка с двумя ненаглядными мечами Ёжика красуется на положенном месте. По столу рассыпаны листы нихонской тонкой бумаги с размашисто выписанными иероглифами, и лежит некая книжица в синей холщовой обложке.
Пересвет замешкался на пороге, пожалев пачкать разноцветный шемаханский ковер и с трудом стянув обляпанные грязью сапоги. Метнул рядом дорожный кафтан и поковылял дальше, мечтая рухнуть в мягкую постель и беспробудно дрыхнуть до самого вечера. Хотя вряд ли обернется ему такое счастье. Прикорнет от силы два-три часа, а там сызнова вскакивать. Поведать о том, что удалось вызнать в поездке на остров Буян.
Почивальня и горница разделялись малой решетчатой дверцей бронзового литья, изображавшей яблоневое деревцо в цвету. Привычно нагнув голову, чтоб не въехать лбом в низкую ободверину, царевич шагнул в опочивальню. Зацепился ступней о мягкую кучку барахла, раскиданного по полу. Остановился.
Мара явила ему призраки сошедшихся воедино Кириамэ и заезжего ромея. Хелла-чародейка сотворила аж целую непотребную статуэтку, но после уверяла — она солгала, ведомая жгучим стремлением досадить незваному гостю. Пересвет, хоть от эдаких мыслей грузно давило под сердцем, полагал, что колдунья узрела правду-истину. Уезжая, он сам просил Ёширо присматривать за гостем. Едва ли не по-писаному заявив: мол, Ёжик, ни в чем себе не отказывай. Да не жди от меня потом ни обиды лютой, ни ревности кручинной. Гость из Ромуса не разрушит нашего с тобой союза. Это не по силам одному человеку, эдакое только людская молва способна вытворить…
Жаровня за ночь выстудилась. Вдобавок кто-то заботливый настежь распахнул маленькое подслеповатое оконце. Светало, снаружи внутрь вливалась зябкая прохлада и тусклый розоватый свет, достаточный, чтобы разглядеть обстановку. Вещи на ковре — скомканная одежда Гардиано. Свитая кольцами тонкая бечевка, похожая на спящую змею. Отброшенный ременный пояс. Нет, он покамест не готов выспрашивать, чем эти двое тешились в его отсутствие. С них ведь станется ответить. Честно и в подробностях.
Главное, они не убили друг друга. И он не застал их в положении, высокопарно именуемом Ёширо как «Отважный монах Юй скачет по горам на диком быке».
Молодые люди просто спали в одной постели. Не соприкасаясь руками и пребывая на изрядном отдалении, благо кровать была достаточно широка. Кириамэ лежал в излюбленной позе — на боку, чуть поджав ноги и сунув руку под подушку. Не для пущего удобства, а по въевшейся в кровь привычке всегда быть готовым вскочить и выхватить припрятанный клинок. Черные длинные пряди даже во сне струились строго волосок к волоску, лоснясь и чуток поблескивая. Гардиано вытянулся ничком, пристроив взъерошенную голову на скрещённых руках. Накрывавшее его стеганое одеяло сползло до пояса, завернувшись широкими складками. Ёширо был в домашней юкате, ромей обнажен. Смуглая кожа на фоне светлых простыней казалась золотисто-медовой, а шрамы — совсем незаметными. Выпятившиеся лопатки и проступающая вдоль спины цепочка позвонков придавали Гаю беззащитный вид.
То ли Кириамэ расслышал сквозь дрему приглушенные толстыми коврами шаги, то ли по-звериному учуял стороннее приближение. Вскинул голову, прищурил мерцающие бездонной синевой очи.
Пересвет стоял, уронив руки и не зная, что сказать. Испытывая некое новое, прежде незнакомое, противоречивое и не имеющее доподлинного имени чувство — слитые воедино в одном кипящем и булькающем котле досада, ярость, смущение и изумление. Приправленные твердым ощущением того, что все идет, как дОлжно, и будоражащим подвздошье лукавым восхищением.
Царевичу хотелось вышвырнуть Гардиано из постели, в которой тот не имел никакого права нежиться, и от души всыпать тумаков. Хотелось окостенеть в недвижности, пожирая взором две покойно дремлющие фигуры и бесстыдно впитывая всякую мелочь — изгиб локтя, косо упавшую тень на лице, подрагивающие ресницы, угадывающиеся под одеялом очертания ягодиц и длинных ног. Подойти и с довольным вздохом опрокинуться навзничь в выемку перины между ними. Закрыть глаза, вдыхая будоражащий ноздри запах угревшихся за ночь тел и радуясь их дразнящей близости.
— Я вернулся, — наконец выдавил Пересвет.
— Окэри насаи [Добро пожаловать домой], — вполголоса отозвался Ёширо. Кончик точеного носа нихонского принца брезгливо сморщился, принюхиваясь: — Ты бежал весь путь до Буяна и обратно на своих двоих, состязаясь с жутким ёкаем о четырех ногах, а после делил с ним кровавую трапезу?
— Так дорога-то долгая… — опешил неласковым приемом царевич. Кириамэ текуче перелился из полулежачего положения в сидячее, обеими руками пригладил волосы, укоризненно качнул головой:
— Тебя переполняет гнев. Прежде чем вымолвить хоть слово, приведи душу и особенно тело в гармонию. Иначе я рискую задохнуться. Гардиано, — он настойчиво, но осторожно встряхнул ромея за плечо, — проснись. Есть новости.
Гай страдальчески замычал и упрятал голову под парчовые подушки.
— Вставай, — строго повторил Кириамэ. — Не прикидывайся умирающим.
Некто, пользовавшийся купальней до Пересвета, швырнул в поганое ведро кучку мягкой ветоши, измаранной бурыми засохшими пятнами. Подумав, царевич отправил туда же пару своих истрепавшихся опорок, пробормотав под нос: «Не желаю ничего знать».
У того, кто мылся ночью, достало совести оставить полбадьи горячей воды. Плескаясь, Пересвет расслышал, как принц звонко хлопнул в ладоши, отдав явившемуся слуге распоряжение накрывать на стол. Да, на троих. Чья-то рука малость сдвинула занавеси мыльни, заботливо пристроив на скамье чистые порты с рубахой. Все-таки пробудившийся Гардиано немедля зацепился языками с принцем, рьяно обсуждая символику перемещения фигур на доске в какой-то неведомой игре.
Когда умывшийся и приодевшийся Пересвет вышел в горницу, он почти овладел собой. Уразумев, что не дождется от Ёжика ни долгих разъяснений, ни уж тем более извинений. Нихонская зараза поступила так, как сочла нужным. Согласно своим твердым убеждениям о том, что в мире именуется достойным, а что зряшным. Может статься, между этими двумя вообще не было ничего, кроме задушевных разговоров ночь напролет. А то, что Гай валялся голяком, так у него привычка такая. Либо надо признать, принять и смириться — ромей смог дать Кириамэ нечто такое, что самому Пересвету не по силам. Они отлично провели время… хотя на кой ляд им занадобилась веревка?
Проявив удивительную для него поспешность в выборе наряда, Кириамэ извлек из короба с иероглифом «Хару», то бишь «Весна» косодэ цвета ивовых побегов с россыпью мелких розовых цветов по подолу и рукавам. Перетянул волосы узкой алой лентой и как ни в чем не было расположился во главе стола. Гардиано в просторной белой рубахе и штанах, но почему-то босиком маялся, не присаживаясь и явно мучаясь телесно и душевно.
— Эссиро тут не при чем. Это я во всем виноват, — горячо выпалил ромей, едва завидев царевича. — Он просто хотел как лучше…
— А получилось как всегда, — буркнул Пересвет, плечом отодвинув Гая, невольно загородившего путь к расставленным на столе блюдам. Гардиано пошатнулся, взмахнув руками и страдальчески ойкнув. — Обожди малость, никуда не удирай. Терпеть не могу убивать людей с устатку да на голодный желудок.
Он плюхнулся на табурет, спешно подвигая к себе тарелки, и заработал вилкой и ножом. Ёширо выпростал ладони из широченных рукавов и соединил перед собой кончики пальцев, сквозь полуопущенные ресницы снисходительно взирая на чрезмерно прожорливого сердечного друга. Оказавшийся за спиной царевича Гай изобразил оскорбленное достоинство — привалился к стене, скрестил руки на груди и сурово насупился.
— Я нашел Буян-остров и повидал Елену-чародейку, — в нарушение правил приличия забухтел сквозь забитый рот Пересвет, так не терпелось поделиться узнанным. — Она красивая. Но страсть какая жуткая. И несчастная. Враки сказывают про ее великую любовь с моим пращуром. Свинья он был, одно слово, а не мужик, и жену свою здорово обидел. Вот она и затворилась в старой крепости. У вас как дела шли, дурного не стряслось? Никакого не похитили, не прикончили?
— У нас мертвый княжич Радомир и мертвый боярин Осмомысл, — недрогнувшим голосом поведал нихонский принц, — выглядит так, словно они порешили друг друга, но это ложь. Еще у Гардиано появилась идея. Если госпожа чародейка поделилась с тобой своими знаниями, будет познавательно сравнить, в верном ли направлении мы мыслили.
Пересвет едва не поперхнулся недожеванным куском. Торопливо сглотнул холодного кваса и бухнул тяжелую кружку на место:
— Честно? Не шутите?
— Были шутки, да все вышли, — буркнул ромей. — Коли ты не привез хороших новостей, придется признать — нас… меня обскакали. Мы столкнулись с кем-то, кто хитрее, изворотливее и сметливее нас всех, вместе взятых.
— Елена Премудрая рекла, что нужно искать человека, опустошенного душою, — повторил слова чародейки Пересвет и внезапно всем телом развернулся к Гардиано, обличающе ткнув в ромея серебряным столовым ножиком. — И знаешь что? Сдается мне, человек этот — ты. Сердцем выжженный дотла, но не растерявший природной толковости.
Гай чуть склонил разлохмаченную голову набок. В глазах ромея полыхнули опасные лиловые искорки. Тело под рубашкой тонкого льна напряглось, как у зверя перед броском, на шее остро и выпукло проступили натянувшиеся жилы. Он не спешил рассыпать оправдания и уверения в невиновности, выдав свое волнение лишь тем, что заговорил на родном наречии, сухо потребовав:
— Арджименте. В смысле, изложи доказательства.
— В том-то и беда, что нету у меня толковых доказательств, — после тягостного и долгого молчания удрученно признал царевич. Нихонский принц не встревал. Казалось, его ничуть не взволновала тяжесть брошенного обвинения, а все происходящее было для Кириамэ лишь увлекательным представлением. Он выжидал, не собираясь лишаться дармового развлечения. Или давая возможность Пересвету проявить себя. — Есть горстка совпадений. Ты приехал в Столь-град в начале осени. Скрытно и тихо. Чем занимался все это время, одним лешим ведомо. Так внезапно и вовремя свалился нам на головы. Околачиваешься рядом, подаешь толковые советы, высматриваешь, вынюхиваешь. Зачем ты вообще в наши края подался, а? Ёжик, ты вызнал у этого аспида ромейского, чего он позабыл в Тридевятом царстве? Ёширо?
— Да, — Кириамэ чуть шелохнулся. Поймал устремленный на него пристальный, исполненный муки, стыда и мольбы взгляд Гая, и отразил его мимолетным взмахом длинных ресниц: — Ты почти поразил цель. Гардиано действительно высматривает и вынюхивает, но отнюдь не будущие жертвы. Он приехал сюда, имея целью найти убийцу Сесарио Борха. И отомстить, если сыщется к тому возможность.
— Чего? — вытаращился Пересвет. Гай резко подался вперед, протестующим движением вскидывая руку.
— Даже я в силах сложить два и два, получив четыре, — Кириамэ рассудил, что ниточка доверия слишком тонка и в любой миг может порваться. Тайнам прошлой ночи лучше остаться разделенными только между ними двумя. Пересвету покамест нет нужды знать о проступках их знакомца. Гардиано сам все расскажет царевичу. Когда поймет, что время пришло. А если не расскажет — значит, Ёширо Кириамэ скверно разбирается в людях. — Будучи свидетелем кончины Борхи, Гардиано видел или отыскал некую примету, поведавшую о личности убийцы. Улику. След, уводящий в земли русичей. Я прав?
Ромей не ответил, но все было ясно и так.
— Что ты нашел? — немедля вцепился в него Пересвет. — Хорош прикидываться немым скромником, давай выкладывай!
— Арбалет. Самострел по-вашему. Убегая, стрелок не успевал его сызнова зарядить и выронил, — тяжко вымолвил Гай. — Конечно, их мастерят и в Италике, но там они проще и куда грубее. Этот делали на заказ, под чью-то руку. Полированное ложе орехового дерева, серебряные накладки… На клейме мастерской — бегущий волк с оскаленной пастью и тремя языками пламени по хребту.
— Волчецы, — не задумываясь, определил царевич. — Добрые мастеровые. Войславе арбалет изготовили, чтоб девице по силам пришелся. А разве торговые люди наши самострелы в заграницы не вывозят и не продают?
— Нет, — отрицательно мотнул головой Гардиано. — Я вызнавал, мастерская под волчьим клеймом не желает продавать свои вещи за пределами ваших земель. Стало быть, кто-то купил самострел в Тридевятом царстве и прихватил в Ромус. Мой кошелек пустовал, но мне улыбнулась удача. Знакомец отбывал с торговым караваном в эти края. Вы с ним сталкивались, это Фурий, неудачливый делец и бездельный сын толковых родителей. В Столь-граде я без труда сыскал оружейню под знаком бегущего волка… но потолковать с мастером не удалось. Мне сказали, год назад у вас тут стряслась преизрядная заварушка с налетевшими кочевниками. Мастер вместе с прочими горожанами взошел на стены, защищать столицу — и больше не вернулся. В тот год в оружейной недосчитались многих, а книги записей и учетов частью сгорели. На смену погибшим к Волчецам нанялись другие работники. Никто уже толком не помнил, для кого ладили самострел орехового дерева в серебряных щечках, — он раздраженно дернул плечом. — Я так долго и упорно шел по следу, но никого не настиг. Да, признаюсь, мной овладели уныние и равнодушие — утратив дорогу и цель, я остался здесь. Просто жил, незамысловато служа вышибалой моему спутнику. Когда Фурий растратил взятый в дорогу запас и оказался на мели, я надоумил его затвердить десяток виршей и явиться под моим именем в книжную лавку. Тамошний владелец вам про меня и поведал, так? Моя слава не настолько звонка и легка на ногу, чтобы добраться из Ромуса в этот медвежий угол.