Дочитав, глашатай торопливо свернул недлинный свиток и чуть ли не бегом кинулся прочь с помоста. Кириамэ выступил вперед, они остались одни на краю лобного места — человек в черном и человек в белом, палач и преступник. Вокруг плескалась удивительно тихая толпа, взгляд царевича цеплялся за незначащие мелочи. Как искристо блестит солнце на кромках бердышей стоящих внизу стражников. Как эллин держит слегка на отлете перевязанную руку, на которой недостает пальцев. Что Ёширо взял на церемонию не любимый меч, а новехонькую, ни разу не отведавшую крови катану с рукоятью, внахлест оплетенной полосами серой кожи ската, и цубой-гардой в виде цветочных лепестков. Принц как-то рассказал Пересвету и Войславе про жутковатый нихонский обычай: проверять остроту купленного меча на бедолаге, которому не повезет первым встретиться владельцу клинка на перекрестке. Царевна вознегодовала такому кровопролитию, и Ёширо со смешком уточнил, мол, так бывало в минувшие времена. Согласно нынешнему императорскому закону меч дозволено испытывать лишь на приговоренных к казни.
«Поэтому он и принес чистый, ни разу не запятнанный клинок, — туповато сообразил Пересвет. Царевича вдруг начало клонить в сон, он яростно затряс головой, прикусив кончик языка. Рот наполнился соленым, а цвета вокруг обрели крикливую, режущую глаз яркость. — Не надо было мне сюда приходить. Сестрица верно сделала, оставшись в тереме. Как сомлею на глазах у честного народа, вот смеху-то будет. Пересудов на год вперед хватит. Мол, какой у нас царевич неженка, и впрямь боярыня замужняя, как бы не на сносях… Господи Ками-сама, почему такая чушь лезет в голову?»
Льдисто и холодно, по-змеиному прошипев об оковку ножен, блеснуло явленное на свет узкое лезвие. То ли красуясь, то ли по затверженной привычке, Ёширо сверкающей молнией крутанул меч вокруг себя — Торжище ахнуло — и завершил движение, слегка приударив заостренным кончиком по плечу Аврелия. Эллин обернулся, медленно опускаясь на колени.
Удерживая клинок на уровне плеча, так что он обратился стальным продолжением руки, Кириамэ что-то спросил — царевич не сумел расслышать или разобрать по быстрому движению губ, что именно. Однако он, равно как и все на помосте, расслышал внятный и ясный ответ эллина:
— Перед смертью они были так прекрасны…
Ёширо перехватил катану за длинную рукоять обеими ладонями. Без долгих приуготовлений и примеряющихся замахов, с потягом ударил наискосок, сверху вниз. Ослепительно плеснуло вспышкой синевы, Пересвет даже заметить толком не успел, когда спятившая от чрезмерной мудрости голова эллина слетела с плеч. Кожаным мячиком подпрыгнув пару раз, замерла на краю помоста, лицом к онемевшей толпе, затылком к царю и боярам.
Безголовое тело, пошатываясь, пару ударов сердца стояло на коленях, прежде чем грузно завалилось набок, заливая темной горячей кровью свежеструганные доски. Кириамэ брезгливо отступил на шажок, как кот, не желающий замарать лапы, напряженно огляделся вокруг. Визгливо запричитала женщина и сразу умолкла, словно чья-то пятерня накрепко зажала ей рот. От вида расползающейся липкой лужи Пересвета слегка замутило. Он сглотнул, стискивая кулаки до впившихся в кожу ногтей и приказывая себе держаться. Все закончилось, сейчас они с Ёширо уйдут отсюда. Вернутся в терем, сядут рядом, сомкнувшись плечами и помолчат. Разделенное на двоих молчание порой успокаивает лучше любых проникновенных разговоров…
Что-то тонко, пронзительно свистнуло. Клинок взлетел над головой взвившегося в высоком прыжке и зверски оскалившегося Кириамэ. Выведенное в бритвенную остроту лезвие катаны задело прошившую весенний воздух стрелу с четырехгранным наконечником. Стесав с тисового древка невесомо опавший на помост полупрозрачный завиток стружки, но не сбив с предначертанного пути.
Окончившегося чуть выше кромки стоячего ожерелья из черевчатого бархата, унизанного речным жемчугом и видневшегося в разрезе станового кафтана. Малинового с золотым позументом, что государь Берендей Иванович нашивал по особо торжественным событиям. Нынче утром он вкупе с супругой рассудил, что нынешнюю казнь, первую за столько лет его мирного сидения на троне, тоже можно счесть таковым.
Правитель Тридевятого царства неловко откинулся назад. Боярин Савва торопливо выставил руки, но пальцы беспомощно скользнули по атласу и пушистому собольему меху. Пересвет услышал глухой костяной стук, когда голова его упавшего навзничь отца ударилась о помост — и рассудок царевича словно бы рассекло безжалостным клинком надвое. В омертвелом равнодушии одна часть разума созерцала мучения другой, заходящейся от нежданной боли. Но именно та, заледеневшая, отстранённая часть, железной рукой схватилась за поводья, вынуждая Пересвета действовать.
Кто-то тоненько завизжал. Кто-то заревел — низко, растерянно, как мычит оглушенный тяжким молотом, но живой и недоумевающий бык. Торжище тяжеловесно качнулось из стороны в стороны, первые ряды заметались вперед и назад, натыкаясь на сомкнутые бердыши и копья дружинников, отхлынули, как морские воды при отливе. Весть-злосчастье закружилась над головами, захлопала черными крыльями, из-под которых сыпались пепел да зола, заголосила на сотни и тысячи голосов.
Испуганные горожане метались промеж заборов и высоких стен Крома, не понимая, куда бежать и против кого ополчаться. Кто посмышленей, торопился унести прочь ноги и увести родных, пока не смели и не затоптали. Другие невесть за какой надобностью рвались к лобному месту. Бояре сбились в галдящую кучку над поверженным Берендеем, загородив его полами разлетающихся шуб и кафтанов.
Кириамэ исчез. Только что стоял на краю помоста, в трех шагах, руку протянуть — и вот принца уже нет. Сгинул, как не бывало.
Не думай о Ёширо, — назойливо и свирепо колотилось внутри головы. Ёширо в силах сам позаботиться о себе. Стрела, это была лучная стрела. Выпущенная стрела летит по прямой. Ты видел, как она поразила цель. Где же затаился лучник?
Медленно поворачивая голову, царевич мысленно вычертил путь роковой стрелы, представший ему подобием борозды цвета воспалённой раны. Стрела была нацелена сверху вниз и метко выпущена с изрядной возвышенности.
Подходящих мест сыскалось три. Нарядная башенка-голубятня над боярскими хоромами. Взлетевшая на пять пролетов, но еще не выведенная под шатер кровли звонница строящейся церкви, что приткнулась неподалеку от спуска к мосту через Молочную в заречную часть города. Квадратная сторожевая башня, из коей дозорные ярыжки высматривали, не заполыхал ли где пожар…
— Пересвет! — лихой разбойничий посвист в два пальца резанул уши. — Братец, я здесь!
Сморгнув, Пересвет удостоверился, что глаза ему не лгут, сознавая, что мало-помалу утрачивает дар удивляться. Лихо прорвав кольцо дружинных, рядом с помостом гарцевала Войслава. Одетая в мужской кафтан, с мечом на бедре. Верхом на взнузданном, оседланном и злом как степной демон Буркее, готовом залягать до смерти любого, кто ненароком сунется под копыта. Темно-рыжий жеребец вертелся на месте, озлобленно щелкая клыками, и Войслава при всей ее ловкости едва-едва удерживалась в седле.
— Да прыгай же! — проорала она, рывком осаживая дитя Арыси, бешеное от запаха крови и множества бесцельно мечущихся вокруг людей, и вынуждая коня задом пятиться к краю помоста. — Давай сигай, не стой столбом!
Царевич прыгнул. Не слишком удачно, едва не соскользнув с гладкого крупа Буркея прямиком под ноги жеребца. Извернувшись, Войслава сгребла братца за плечо, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, втащила обратно. Пересвет обхватил ее за перетянутую широким кожаным поясом талию, кое-как приладился, страдальчески зашипев, когда высокая задняя лука седла подло воткнулась ему прямиком в трепетное. Царевна заработала каблуками и уздой, поднимая коня в рысь. Дружинные понятливо порскнули в стороны, не решившись заградить путь озлобленному жеребцу с налитыми кровью глазами.
— Ты откуда? — Пересвет не отважился спросить, видела ли сестра сраженного отца. — Ты почему тут?
— Ёжик велел, — через плечо бросила Войслава. — Быть неподалеку и смотреть в оба… Держись!..
Разогнавшийся конь грудью сбил с ног горожанина и сиганул через истошно орущего человека, не задев его ни единым из массивных копыт. Пересвета швырнуло вперед, он въехал носом прямиком в затылок сестре — хорошо хоть уложенная пышным кренделем коса смягчила удар. Впереди и по бокам тараканами на свету разбегались испуганные обыватели, шныряя в боковые улицы и переваливаясь через заборы. Вытянув голову и словно бы принюхиваясь широко раздутыми ноздрями, Буркей с двумя всадниками на спине несся вперед. Войслава явно не направляла бег жеребца, лишь одерживала, чтоб на лихих поворотах не завалился набок и не пересчитал ногами всадников все доски в заборах. Пересвет совершенно не мог взять в толк, куда они скачут, почему сестра твердила, якобы остается в тереме, а сама по приказу Ёширо вертелась рядом с помостом, как Буркей дозволил девице взобраться себе на спину… и жив ли отец. Что, если Кириамэ удумал некий хитрый план, в котором царю-батюшке надлежит изобразить убитого наповал? А Пересвету нихонская гадюка словечком не обмолвилась, ибо опытная — знала, за эдакие коварные выкрутасы царевич прибьет без всякой жалости.
Нет, Ёширо не мог так поступить.
Значит, царь Берендей мертв.
Но такого просто не может быть.
Или может?
И куда подевался с лобного места сам Ёширо?
Войслава откинулась назад, изо всех сил натягивая поводья. Утробно храпя и оскальзываясь на влажной глинистой дороге, жеребец прервал размашистый скок подле невысокой каменной оградки. Сквозь частые перекрестья строительных лесов светлела свежепобеленными стенами церковь с колокольней. Та самая, вычисленная царевичем как одно из вероятных мест засады стрелка.
Из-за ограды шустро изник некто верткий, проворный на ногу, замахал руками. По белобрысой голове и верткости Пересвет признал сыскного Щура.
— Туточки они, — затараторил молодой сыскарь, обращаясь более к Войславе, нежели к царевичу. — Все в точности, как господин Кириамэ сказывали. Остальные по округе засели и наготове, только свистните. Никуда не уйдет.
— Годно, — одобрила Войслава. Толкнула Пересвета локтем, мол, слазь — и, когда братец неловко сполз с конского крупа, спрыгнула сама. Одобрительно шлепнула жеребца по крутой шее, приказав: — Здесь будь. Смекаешь, чего говорю? Отсюда ни ногой.
Клыкастое дитя Арысь-поле пренебрежительно фыркнуло и пихнуло девицу мордой в плечо.
— Славка, — подал требовательный голос сбитый с толку Пересвет. — Щур. Что деется? Откуда сыскные заранее знали, что именно здесь нужно кого-то выслеживать? Где Кириамэ? Славка, не темни! Признавайся, что задумали!
— Потом, — непреклонно и сухо отрезала царевна. — Потом, братец дорогой. Сейчас не оплошать надобно. Потом у Ёширо выспросишь… и плакать тоже потом станем, — она коротко, сдавленно всхлипнула, почти беззвучно выдохнув: — Ах, мама…
«Матушка, — осознание ударило Пересвета, как зарница с ясного неба, скорбная, ослепительная и безжалостная. — Царицы не было на площади. Знает ли она уже? Что мы ей скажем? Быть в Столь-граде плачу великому и скрежету зубовному, быть горю безмерному… но не сейчас».
— Идти надо, — вмешался Щур, переводя встревоженный взгляд с сестры на брата. — Как, сразу вместе сунемся али разделимся?
— Ёширо сказал, первым должен войти Пересвет, — после недолгого колебания решила Войслава. — Давай шагай, да побыстрее.
— Куда? — не понял царевич.
— Туда, куда ж еще, — Войслава ткнула в сторону полукруглых церковных дверей, набранных внахлест из толстых сосновых досок, но еще не обитых медными листами с чеканкой. Двери стояли чуть приоткрытыми, как раз человеку протиснуться. Из черной щели между створок, как мнилось Пересвету, вытекал равномерный, тревожно щекочущий кожу на лице, холодный ветерок.
— Там кто-то есть? Что я должен там делать?
— Сам увидишь, сам поймешь, — казалось, раздраженная царевна готова сгрести непонятливого, сыплющего вопросами братца за шиворот и просто-напросто затолкать в проем между створками. — Да кончай ты сопли на кулак наматывать! — она едва не сорвалась на крик, но осеклась и даже рот прикрыла ладонью, настороженно озираясь. — Мы сразу за тобой. Он не может бесконечно тянуть время, тебя дожидаючись!
Растерянный и недоумевающий, Пересвет взошел по широченным ступенькам, боком втиснувшись в узкий проем. Что-то творилось вокруг. Происходило что-то странное и зловещее, о чем знали все, кроме него. Время и воздух сгустились, став плотными навроде болотной воды. Вязкой, обволакивающей, неумолимо увлекающей за собой и накрывающей с головой. Кричи, не кричи, бесполезно.
Внутри пустынной церкви было гулко и прохладно. Около толстых колонн громоздились стремянки, помосты, ведра с распущенными красками, валялись большие и малые кисти. Кое-где на гладко оштукатуренных стенах были размашисто вычерчены углем контуры будущих росписей — фигура святого в окружении ангелов, хоробрые витязи на конях под знаменами, храм на высокой горе. Пахло скипидаром, штукатуркой, свежим деревом — и леденящей пустотой. Из круговой череды узких окон высоко под куполом вниз ослепительным белым дождем проливался утренний свет. Осторожные шаги Пересвета порождали негромкое эхо. Царевич так и не вразумел, должно ему таиться от неведомых врагов, или он может войти, особо не скрываясь, и требовать ответов.
В средокрестии, где неразрывным узлом сходились продольные и поперечные линии церкви, черной статуэткой сидел Кириамэ — не в привычной позе с ловко скрещенными ногами, а на коленях, опираясь на пятки. Отвязанные от пояса дайсё, большой и малый мечи нихонского принца, покойно лежали перед ним на усыпанном мелкой золотистой стружкой и щепой полу. Ёширо выглядел ничуть не обеспокоенным или встревоженным, но отрешенным и внутренне сосредоточенным, как во время медитации.
Доведись ему оказаться на месте принца, Пересвет нешуточно бы взволновался — ибо рядом с нихонцем стоял некий человек. Солнечные зайчики весело прыгали по лезвию длинного, узкого ножа в его руке. Кряжистая фигура с неожиданно по-юношески тонкой талией, кудреватая шапка темных с проседью волос — царевич безошибочно узнал вожака ромалы прежде, чем тот обернулся на близящийся перестук подкованых сапожек Пересвета.
— Джанко? — оторопел царевич. — Джанко, а… а что ты здесь делаешь?
— Завершает Аркан, — ответил за ромалы Ёширо. Полуопущенные ресницы нихонского принца чуть дрогнули, а голос нет — бархатистый, переливчатый, звенящий полуденным колокольцем. — Остановись там, пожалуйста. Не приближайся. Гардиано все правильно понял — это партия в сёги, шахматы. Еще немного, и ромей сообразил, против кого мы играем. Нам пожертвовали крупную фигуру, Аврелия, и мы отвлеклись на спасение детей. У нашего соперника появился шанс. Вдруг кто-нибудь из нас не выберется из подвала книжника? Вдруг на радостях и по глупости мы сочтем эллина искомым виновником, и на том успокоимся?
— Погоди! — вспугнутые криком царевича и оглушительно хлопая крыльями, под куполом заметалась пара голубей. Ужасающим и прекрасным образом все совпадало. Вставало на положенные места, складывалось один к одному, как разноцветные кусочки смальты-мозаики. Из пустоты возникала картина, но Пересвет всей душой не желал видеть тех чудовищ, что изображались на ней. — Это что ж выходит, Душегубец — Джанко? А как же тогда Айша? Он же был готов в награду за найденного убийцу сестры чудо-коня отдать, он ведь нелживо горевал по ней, я сам видел! Или она тебе вовсе никакая не сестра, и имя не твое, и ромалы — вовсе не твой народ?
— Айша моя законная сестра по отцу, но мы с ней — пахлав, рожденные в Фарсе, Персиании по вашему. Нам с ней нужно было добраться до вашего царства, не привлекая внимания. Ромалы кочуют повсюду, нигде подолгу не задерживаясь, и мы пошли с ними, — спокойно, как наставник на уроке, разъяснил Джанко. — Конечно, я горевал по ней. И буду горевать все те немногие дни, что мне остались. Она — мое сердце. Она с рождения знала, к чему предназначена, и, как и многие женщины до нее, с достоинством ждала своего дня. Но в последний миг моя сестра не выдержала искушений мира. Я едва успел ее остановить.