— Гнать торговцев из храма.
— То есть, выгнать папских посланников прочь из Империи, — кивнул Бруно. — Ага. Хорошо. И что было бы потом? Это не риторический вопрос, ответьте, майстер ректор Пражского университета.
— Бывший ректор.
— Пусть так. Отвечайте, прошу вас. Что было бы потом?
— Конфронтация с Римом.
— В которой, если следовать вашей логике, Империя должна была продолжать стоять на своем. И дальше? Не молчите, что дальше?
— Папский интердикт [93], — неохотно ответил Гус, и Бруно снова кивнул:
— Во-от. А дальше?.. Отказ покаяться и признать правоту Папы? Другого-то выхода вы не признаете, да и нет его. А потом? Надеяться, что Папа осознает, что был неправ? Что курия это осознает и вынудит его это признать? Хорошая шутка. И каков иной выход? Уйти к одному из двух других Пап в подчинение? Или провести Собор, на этом Соборе постановить, что к тем двум мы не пойдем, а Римский Папа еретик и не нужен, и выбрать своего, годного? Отличная мысль, только Европа не знает, что им делать с тремя понтификами, а мы одарили бы их четвертым. Окончательно утвердим девизом «много Пап не бывает»?.. Однако, я вижу, вы сегодня не столь красноречивы, как на своих проповедях, святой отец. В чем дело? Реальность не желает уживаться с вашими мечтами о земной Церкви, парящей на воздусях безгрешности? Или придется признать, что в таком случае Императору пришлось бы вести самую настоящую религиозную войну, начать настоящий Крестовый поход против Рима, а о таких вещах вы, помнится, тоже отзывались неблагодушно? Что там еще у вас было… Симония? Ужасная традиция, согласен. Но опять же — не вы первый. Дальше что? Пренебрежение паствой и использование оной паствы исключительно для наживы? Жуткое дело, не спорю.
— К чему все это? Если вы сами признаете, что Церковь погрязла во грехе и ей требуется омовение…
— Кровью?
— Прекратите приписывать мне то, чего я не утверждал!
— Так это подразумевается, других вариантов нет. Или вы верите, что способны призвать всех церковнослужителей к покаянию? Всех, какие есть, от куриальных до поместных? Майстер Гус, да вы просто-таки воплощение греха гордыни.
Гость молча бросил на собеседника раздраженный взгляд, и он вздохнул:
— Что ж вам всем так неймётся-то… Вот еще одна отличительная черта идеалистов: вы всего хотите здесь и сейчас, вы не согласны ждать, не желаете делать маленькие шаги навстречу цели, вам непременно нужен прыжок, и плевать, если он завершится в пропасти… Скажите, святой отец, претензии к работе Конгрегации у вас есть?
Гус непонимающе нахмурился, на миг даже позабыв злиться.
— Н-нет… — нерешительно отозвался он. — Но к чему это?
— Сколько десятилетий назад Альберт Майнц начал делать так, чтобы сегодня вы могли это сказать? — спросил Бруно и, не услышав ответа, кивнул: — Вот то-то и оно. К слову, майстер Гус, а как вам новое поколение нашего священства?
— Что? — хмуро переспросил гость, и Бруно повторил с расстановкой:
— Молодые священники, которые стали сменять прежних по всей Империи. Не могу не признать, что их меньше, чем того бы хотелось, но уже должно стать достаточно для того, чтобы вы их заметили. Так как они вам, святой отец?
— Хороши, — через силу отозвался тот. — Они вселили в меня веру в то, что меня услышат и поддержат, что Церковь сама же вспомнит о своем предназначении, что оздоровление духовное уже…
— Вы это серьезно? — хмыкнул Бруно, и гость умолк, глядя на собеседника почти враждебно. — Вы впрямь искренне полагаете, что просто внезапно что-то щелкнуло в церковном механизме, и на свет сами собою начали вылупляться пастыри добрые?
— Вы сейчас…
— Да, прямо говорю вам, что замещение нечестивых носителей сана, не вам одному опостылевших, это целенаправленная работа Конгрегации.
— Это похвально, — кивнул гость, — однако не слишком ли медленно?
— О, вот оно, — подчеркнуто весело щелкнув пальцами, улыбнулся Бруно. — То, о чем я говорил минуту назад.
— Но время не всегда даст вам полвека на то, чтобы делать эти ваши маленькие шаги! Не есть ли ваше воспитание добрых пастырей лишь затыкание дыр в плотине пальцами, в то время как ее вот-вот прорвет?
— А ваши проповеди и воззвания — это что? Не призыв ли разрушить плотину вовсе? Возможно, вы удивитесь, майстер Гус, но реформы не обязательно проводить методом возмущения народа, игры на национальных амбициях, которые грозят развалом Империи, и принесения себя в жертву для воодушевления последователей. К слову заметить, сейчас мы с вами могли бы затеять любопытный богословский диспут о том, является ли ваш поступок по сути самоубийством, et ergo — смертным грехом.
— Я не собирался приносить себя в жертву. Я…
— Просто не подумали о последствиях, — докончил Бруно, когда оппонент снова замялся, подбирая слова. — В этом беда всех мечтателей. Это я знаю по себе, поверьте; к счастью, нашелся человек, вовремя удержавший меня на краю пропасти. В вашем случае, похоже, таких людей не отыскалось, и дурную привычку не думать о результатах вы пронесли через года. От всей души надеюсь, что она все же не срослась с вами намертво, поскольку, невзирая на то, что мне есть с чем поспорить в ваших проповедях, мне совершенно не хочется вашей гибели. Есть в идеалистах, помимо упомянутого мной грешка, и одна явная добродетель: бескорыстие и искренность, и вот их-то мне бы очень хотелось заполучить в свое распоряжение. Точнее, в распоряжение Конгрегации и, шире, Империи.
Мгновение Гус сидел недвижимо, глядя на собеседника с удивлением и заметной растерянностью, а потом вдруг расхохотался, громко хлопнув себя по коленям, точно услышавший сальную шуточку крестьянин.
— А вы интересный человек, майстер ректор, — отсмеявшись, заметил Гус с нервозной улыбкой. — Так меня купить еще не пытались.
— С чего вы взяли «купить»? — подчеркнуто удивленно переспросил Бруно. — Богатств я вам не обещаю, выгодных должностей или санов — тоже. Привилегий тоже не будет. Все, что я могу предложить — это чаемое вами оздоровление Церкви и ее… как вы там говорили?.. «разворот лицом к народу»? А, и bonus’ом: вам выпадет сомнительное счастье поучаствовать в спасении мира. И, возможно, выжить, но это не точно.
— Спасении… от чего? — настороженно уточнил Гус. — Или кого?
— Ну от антихриста, разумеется, у нас ведь с него начался этот разговор.
— Что… за… бред?
— Фу, — показательно поморщился Бруно. — До чего бестактно и грубо. Однако же я отвечу, но прежде снова задам вопрос о некой гипотетической ситуации. Вообразите себе, что по одну сторону высокой стены находитесь вы и все эти зажравшиеся епископы, безграмотные священники, развращенные кардиналы, и за вашими спинами — весь христианский люд… А по ту сторону стены — полчища дьявольских тварей. Вы как, оставите на время разногласия и объединитесь с этими неблагочестными служителями Церкви, пока не отобьете нападение тех, кто хуже них, или будете бегать по стенам, потрясая Евангелием и вскрывая язвы церковного общества?
— Я понимаю, к какой мысли вы меня подталкиваете, отец Бруно, — сумрачно вымолвил Гус. — И коли уж вы начали говорить метафорами, я вашу игру, пожалуй, поддержу и отвечу так: а вы готовы признать, что силы этим дьявольским ордам дают те самые развращенные кардиналы и зажравшиеся епископы?
— Я даже больше скажу: среди них есть и готовые раскрыть перед этими ордами врата крепости. И вот в то время, как некоторые не столь сильно зажравшиеся служители Господни пытаются таких собратьев нейтрализовать, вы бьете их в спину, поднимая обитателей крепости на бунт, а тем самым — обрекая на гибель всех.
— Я не мажу единым миром всех клириков…
— Именно так вас и понимают ваши последователи. И, как я уже сказал прежде, на фундаменте вашего бунта против Церкви и веры…
— Я не поднимаю бунт против Церкви и тем более веры.
— А они считают, что поднимаете, — отрезал Бруно. — И на этой точке опоры объединяются с силами, которые ничуть не лучше атакующих дьявольских орд. Итог представите себе сами или расписать в красках?
Гус пристально взглянул собеседнику в лицо, пытаясь обнаружить в нем то ли ложь, то ли издевку, помедлил мгновение и решительно сказал:
— Вы дважды упомянули антихриста, святой отец.
— Да.
— Причем вас можно было понять так, что так вы поименовали вполне конкретного человека.
— Да.
— Вы это серьезно? Или снова иносказание?
— Я серьезно, — кивнул Бруно, и его невольный гость заметно побледнел, поджав губы. — По крайней мере, он себя очевидно таковым считает и уж точно сумеет доставить неприятностей этому миру не сильно меньше, нежели описанный в Откровении противостоятель Господа. Причем проблемы будут как в том случае, если он останется у власти и усугубит ее, так и в том, если его к этой власти не пустить. Иными словами, наш сообщник дьявольских орд в нашей гипотетической крепости до сих пор не открыл ворота не потому что не может, а потому что ждет удобного момента. И пока зажравшимся клирикам и не менее зажравшимся мирянам удается убеждать его в том, что удобный момент еще не настал.
— И долго вы надеетесь сохранять столь сомнительное равновесие?
— Вы спрашивали, зачем я прихожу к вам, майстер Гус. Зачем рассказываю о новостях города и заседаниях Собора… Так вот, помимо совершенно мной не скрываемого желания призвать вас охолонуться и не гнать лошадей — я действительно хочу, чтобы вы были в курсе происходящего; или можно сказать, что именно для наилучшего воплощения этого моего желания я и делюсь новостями. Ведь само ваше появление на этом Соборе яснее ясного свидетельствует о том, что вы совершенно не в курсе происходящего в курии, в Церкви, в имперском управлении… А если и в курсе — трактуете неверно.
— В самом деле? Вы обладатель единственной истины, майстер конгрегат?
— Вы так и не ответили на мой вопрос «зачем», — напомнил Бруно. — Быть может, скажете сейчас? Зачем вы сюда явились, с какой целью так рвались выступить перед этим собранием? На что надеялись? Если и впрямь не рассчитывали торжественно сгореть на потеху одним и для воодушевления других. За-чем?
— Вы снова о костре? Император выдал мне охранную грамоту, согласно которой я защищен…
— Вы внимательно ее читали? — оборвал Бруно, и гость нахмурился, смолкнув. — Грамоту, с которой сюда ехали — внимательно прочли? Там сказано, что вам обеспечивается безопасное прибытие в Констанц и возможность, если будет такое желание, предстать перед Собором для дискуссии о ваших взглядах. О безопасности на Соборе в ней речи не шло. Если хотите — я подожду, поищите грамоту в ваших вещах, перечитайте, убедитесь.
— Не стоит, — мрачно возразил Гус. — И что это значит? Император, который не позволял папским инквизиторам объявить меня еретиком, закрывал глаза на мое свободное присутствие в городах Империи — и вдруг сдал меня вашим?
— А вы сейчас на костре? — удивленно переспросил Бруно, демонстративно оглядевшись вокруг. — Не похоже. Тогда что вы вкладывали в слово «сдать»? Очнитесь, майстер Гус, я перехватил вас на последнем шаге к гибели, укрываю от лап Коссы и всеми силами пытаюсь уберечь от самого опрометчивого поступка в вашей жизни, а вы даже не можете объяснить, за каким… гм… собрались его сделать! И так как вы по-прежнему не отвечаете, отвечу за вас: вы именно что не представляете себе ситуацию в курии, не представляете ситуацию в Церкви, не имеете ни малейшего понятия о том, какие силы принимают решения в Империи и клире, как эти решения вызревают и какими силами приходится их добиваться, вы даже не можете взять в толк, что «инквизиторы» Коссы и инквизиторы Конгрегации — это два противостоящих лагеря, а не единая сила. Да, обе стороны многие годы пытаются делать вид, что это не так. Но что из вас за реформатор, что за мыслитель и предводитель, если этот вид вас обманул?
— Да не хочу и не собирался я быть предводителем!
— А поздно! Поздно, майстер Гус, вы им стали. Всё. Пути назад нет. Зато впереди — есть путь и есть выбор: упереться, как баран, и красиво погибнуть, ничего не изменив, или все-таки попытаться понять, когда стоит бежать на врага, препоясавшись мечом веры, а когда надлежит поступить как разумному охотнику, затаившись и нанеся удар тогда, когда он достигнет цели.
— Объединившись с вами? Вы уже полвека…
— Что? — поторопил Бруно, когда он снова замялся. — Полвека медленно ползем к своей цели? Полвека исподволь меняем систему вместо того, чтобы бросаться на нее грудью и разрушать до фундамента? Вам ведь уже не двадцать лет, майстер Гус, ну откуда этот максимализм, эта вера в то, что единственный выход — revolutio? Вы хотите сказать, что результатов деятельности Конгрегации не видно? Что их нет? Что мы ничего не изменили?
— Не хочу. Но это слишком медленно.
— Ну вот снова… А вы куда-то спешите?
— Орды за воротами, помните? Души гибнут, пока вы играете в политику!
— А если мы перестанем в нее играть и начнем игры в еретиков и мятежников, их погибнет меньше? Уверены? Поручитесь за это? На свою душу грех возьмете, если окажетесь неправы? За гибель душ, гибель тел, за разруху и войну?
— Я не могу отвечать за других людей, каждый человек обладает свободой воли и…
— Во-он как заговорили, — криво улыбнулся Бруно. — Какая, однако, удобная у вас позиция, святой отец. Вы хорошо читали ту часть Евангелия, которая о фарисеях?
— Сами вы!.. — зло огрызнулся Гус и, запнувшись, прикрыл глаза, медленно переводя дыхание.
Несколько мгновений — долгих, как день — протекли в тишине, и Бруно, вздохнув, негромко выговорил:
— Так не бывает. Ну вы же это знаете, майстер Гус. Не можете вы серьезно верить в то, что весь христианский мир встанет на вашу сторону. Не бывает радикальных и всесторонних преобразований без жертв. Я — это понимаю, и я это принял. Я знаю, что без них не обойтись, и я знаю, что грех этот будет лежать на моей душе, и я, все мы, по-вашему едва ль не бездельники и сообщники антихриста, делаем все возможное, чтобы жертв этих было как можно меньше. А вы? Вы даже не прячетесь в кусты, крикнув «деритесь!», что еще было бы понятно. Нет, вы готовы погибнуть вместе с драчунами, но вы не готовы выжить. Не готовы жить и отвечать за все, что совершится по вашему слову. Если вам страшно — и я это понимаю, мы все люди, все слабы — просто уходите. Ad verbum [94]. Умолкните, прекратите проповедь, прекратите привлекать к себе внимание, уходите из этого дома, этого города, этой части Империи. У вас немало единомышленников, и вы найдете где дожить до старости и мирно прожить ее.
— Предлагаете то же, что Папа.
— Нет, я не ставлю ваше раскаяние условием свободы. Вы взрослый человек, в конце концов, и мне будет довольно того, что вы прекратите разжигать костер посреди терпящего бедствие корабля. Просто не тяните за собой в пропасть других — и можете хоть до конца своих дней считать Церковь адовым сборищем, главное — считайте молча, и как знать, вдруг вы однажды одумаетесь. Или наберитесь смелости, наконец.
— На что?
— На одно из двух. Или прямо скажите, что продолжите свое противостояние, поведете своих последователей и Империю к войне, приняв все последствия на себя как зачинателя, и я избавлюсь от вас как от опасного мятежника и врага, а то и просто выпущу отсюда и позволю Коссе принять решение о вашей судьбе… Или смирите свой идеализм и попытайтесь принести пользу, а не погибель. Мне, прямо скажем, не слишком по душе брать на себя еще один грех, а вам явно будет приятно остаться в живых.
— Вы говорили «возможно».
— Да, в случае второго решения вы тоже вступите в войну, но уже с таким противником, что поручиться не сможет никто и ни за что. За вами будет Конгрегация, Империя и изрядная часть Церкви, но против вас — силы, рядом с которыми все эти корыстные клирики и даже сам Сатана покажутся уличным отребьем.
Гус вновь воззрился на собеседника молча, все больше хмурясь, и, наконец, тихо произнес:
— Интересно. Или кто-то из нас двоих еретик…