— Вы подвергаете нас риску.
— А разве тебе не нравится риск? — произнёс он тихо над самым её ухом.
Голос его был такой же бархатный, как и у отца, только в нём не было жёсткости, он просто обволакивал и ласкал слух, срывая с губ глупую улыбку.
Иррис чуть отстранилась, чувствуя, как кровь прилила к щекам, и ответила с вызовом:
— Со мной этот номер не пройдёт, милорд.
— Какой номер?
— Этот чарующий голос, этот шёпот на ухо… Милорд, я же вижу, что вы делаете, — она перевела на него смеющийся взгляд и…
… просто утонула в его глазах.
Он стоял близко, облокотившись о тёплую стену камина, и рассматривал её лицо с неподдельным интересом. И что-то такое было в его глазах, что не давало ей оторваться.
— И что же я делаю?
— Вы… Вы… Простите, но правила приличия не позволяют мне говорить такое вслух, — попыталась она отшутиться.
— Но ты же всегда плевала на правила приличия, Иррис? — спросил он тихо.
— Откуда вам знать, милорд?
— Моё сердце так мне подсказывает, — ответил он просто, и она не нашлась, что возразить. — Так что же я делаю?
— Вы пытаетесь сделать со мной то же самое, что ваш дядя делает с тётей Огастой.
Себастьян усмехнулся и спросил:
— Пытается её соблазнить?
— Ну… в некотором смысле… да.
— И ты права. Но разве ты против этого?
Иррис почувствовала, как и она поддаётся этому живому огню, этому очарованию момента, полумраку комнаты и бархатному голосу Себастьяна Драго. Как сердце начинает выстукивать неровный ритм, а взгляд снова и снова тянет окунуться в серое озеро его глаз. И они сияют так странно, словно луна в тумане, и совсем лишают её воли. И кровь волнами приливает к лицу, заставляя смущаться, но только, в отличие от тётушек, она понимает, что именно с ней не так.
Это всё неправда. Айяаррская магия. Наваждение…
— Конечно, я против! Это… это нечестно! Так нельзя! Это против моей воли, а нет ничего хуже, чем принуждение! — воскликнула она с жаром.
— Хорошо! Хорошо! Не буду! — улыбнулся Себастьян снова, и взгляд его потух, став взглядом обычного мужчины. — Почему ты не играешь с ними?
— Я… не в очень тёплых отношениях со своими тётками. И я — не то общество, которое им приятно.
— Почему же ты тогда живёшь здесь, с ними?
— Так сложились обстоятельства.
— Видимо, печальные обстоятельства? — в голосе его прозвучало участие.
— Нетрудно догадаться, милорд, — усмехнулась она.
— И чем же ты не угодила этим милым дамам? — спросил он с ответной усмешкой.
— Тем, что не хочу выходить замуж.
— Вот как? Не хочешь замуж вообще или дело в будущем муже?
— Дело в том, что это против моей воли. И в муже тоже.
— И что с ним не так?
— Да всё с ним не так! Но это, как мне кажется, не ваше дело, милорд, извините за грубость, — отрезала она жёстко.
— Извини за бестактность, — улыбнулся он, — а что у тебя с рукой?
— Я… порезалась… случайно, — она перевернула забинтованную руку ладонью вверх.
— Больно?
— Уже нет.
— Эта дзуна, она ведь твоя? — Себастьян снял со стены инструмент и коснулся пальцами струн.
— А моя племянница, между прочим, чудесно играет на дзуне. И поёт! — воскликнула тётя Огаста, услышав звук инструмента. — Милая, ты споёшь нам что-нибудь?
Иррис смутилась.
Да тётя совсем с ума сошла! Чтобы она восхищалась прилюдно её талантами? Кажется, всё это веселье зашло уже слишком далеко!
— И я поддержу предложение, — Себастьян снова улыбнулся и протянул ей дзуну.
— Я… не слишком хорошо… пою… милорд.
— А я почему-то уверен в обратном, — Себастьян повернул кресло боком к огню камина, так чтобы всем было видно и слышно, и подал Иррис руку. — Прошу.
Она коснулась его пальцев, слишком горячих для обычного человека, но жар этот не пугал, наоборот, успокаивал. И она с ужасом поймала себя на мысли, что ей нравится это прикосновение.
И как им противостоять?
Никак. Недаром же Канон запрещает любое соприкосновение с айяаррской магией. Недаром же на страже этого стоит Ирдионский Орден…
Она почувствовала, как пальцы у неё дрожат, и никак не могла совладать со струнами.
— Рука болит, я… не смогу играть, — произнесла она тихо, откладывая инструмент.
— Ты позволишь?
Себастьян присел рядом, на подлокотник кресла, взял её за запястье и размотал бинт. А она просто сидела и смотрела на это зачарованно, не в силах отдёрнуть руку.
— Что вы делаете? — только и спросила.
— Я? Лечу твою рану, потому что очень хочу послушать, как ты поёшь.
Она видела, будто во сне, как его горячие пальцы провели по тому месту, где осколок стакана распорол ей кожу, и странное тепло потекло от них в ладонь. А от ладони к запястью, к локтю и выше, глубже, потом его уловило сердце и защемило в груди так сладко. Иррис подняла взгляд и растерянно посмотрела на Себастьяна. И его глаза были слишком близко, и единственное, чего ей хотелось, чтобы он руку не отпускал…
А он и не отпускал. Накрыл её своей ладонью, а потом…
…раны не стало. Маленький шрам ниточкой протянулся от безымянного пальца к краю ладони, белый и тонкий, словно ему было уже не меньше десяти лет.
— Но… как вы… это сделали? — спросила Иррис удивлённо.
Она сжала ладонь в кулак и разжала, не веря своим глазам.
— Это? Ерунда. Огненная кровь умеет лечить такие раны, — пожал плечами Себастьян и улыбнулся, — но не обольщайся, на этом мои лекарские таланты заканчиваются. Итак, теперь ты сыграешь?
— Спасибо, — она смутилась и, наклонив голову, спрятала взгляд в извилистом узоре ковра, блуждая по струнам пальцами.
Конечно, она сыграет. Потому что…
Она просто не может ему отказать.
Струны отозвались грустной мелодией — это была её любимая песня.
Про ветер и парус. Про то, как один даёт другому жизнь, и пока есть ветер, парус жив и корабль плывёт.
Сегодня её голос был другим. Не таким, как обычно. Каким-то необыкновенно глубоким и проникновенным.
Она пела и видела, как ширится в комнате живой огонь, как он сияет всеми красками от жёлтого до бордового, словно он и правда живой, пульсирует, течёт и ластится к её ногам, совсем, как прирученный зверь. Как скручивается в спирали и пылающие бутоны, а затем распускается причудливыми цветами…
Все в комнате замерли. Тётушки сидели, открыв рты, и кузины, и даже конюх пришёл откуда-то из темноты, прислонился к косяку в дверном проёме, скрестив на груди руки, и мимоходом вытирал слезу…
Три пары серых глаз смотрели на неё напряжённо, не в силах оторваться, и впитывая эти звуки. Они наблюдали, как три зверя перед прыжком, напряжённые и собранные.
И в какой-то момент Иррис увидела, как руки Гасьярда Драго проминают подлокотник обитого велюром кресла. И там, где он его сжимает, остаются чёрные подпалины от прикосновения его пальцев.
Песня закончилась, и в комнате едва заметно потянуло дымом.
Той ночью Иррис спала плохо. Ворочалась с боку на бок, пылала от странного жара и не могла отделаться от ощущения, что её всё ещё преследует пронзительный взгляд Салавара Драго. А в ушах звучит голос Себастьяна.
Глава 4. Вопиюще непристойное предложение
К утру ветер разогнал тучи над Мадверой, и едва забрезжил рассвет, Иррис выбралась из дома. Вышла на крыльцо, ведущее в сад, и остановилась, глядя на разрушения, которые принесла стихия.
Сад был сам на себя не похож. Растерзанный ветром и градом, лишившийся почти всех листьев и заваленный обломками ветвей, он представлял печальную картину. Потоки воды смыли гальку с дорожек вокруг дома, изуродовали газоны, а град полностью уничтожил розарий тёти Огасты.
Где-то вдали прибой неистово бился в каменную грудь побережья и словно звал. Иррис, аккуратно пробравшись на конюшню, оседлала лошадь, и пока все спали, уехала посмотреть на море.
За все годы, что она жила здесь, ей никогда не доводилось видеть такого неистовства природы. Море всё ещё бесновалось, помня о вчерашней буре, вскипало пеной и в ярости выбрасывалось на берег. Часть известняковой стены обрушилась в трёх местах, сильно изменив береговую линию. А по верхней кромке пляжа, там, куда докатывалась уже только пена, лежали бурые ленты водорослей, обломки рыбацких лодок, брёвна и мусор. Шторм разбил в щепки Малый мадверский пирс вместе со всеми пришвартованными к нему судёнышками рыбаков. И сейчас несчастные их владельцы бродили по берегу, баграми выуживая из мусора жалкие остатки снастей.
Иррис проехала до пирса, обогнула небольшой мыс, выступающий в море, а затем снова вернулась на самую высокую точку, напротив которой белела башня маяка.
Она стояла, вдыхая ветер, и смотрела на грязную воду. Небо же, наоборот, в это утро было таким синим и таким ярким, каким оно бывает только в начале осени. Странно, что в этом году осень как-то уж слишком рано пожаловала в Мадверу.
Утро принесло с собой и какое-то разочарование, тоску и усталость. Иррис знала — айяарры сегодня уедут, неделю все будут говорить о том, что произошло, вздыхать о погубленных розах и садах, затем снова появится мэтр Гийо, поскольку сейчас он занят спасением школьной крыши, проломленной упавшим деревом, и всё вернётся. Не через неделю, так через месяц. Этот шторм всего лишь отсрочка… а казнь неминуема.
И ей не стоит думать о всяких глупостях, вроде серых глаз Себастьяна Драго и его красивых губ, о его бархатном голосе и горячих пальцах на её ладони, потому что…
…потому что она и в самом деле думает о них всё это утро. И, может, именно поэтому она приехала сюда так рано — выбросить из головы эти мысли…
…ей лучше вообще не появляться дома до самого обеда и не видеть, как они уедут.
…ей лучше не видеть их больше никогда. Потому что…
Она закрыла глаза и запрокинула голову.
…потому что лучше бы ей вообще никогда не встречать Себастьяна Драго!
Вчера, после того, как она устала петь, и он, поцеловав ей руку, проводил в другое кресло, они разговорились. И говорили до полуночи. Обо всём. О книгах, о музыке, о поэмах Оллита и Тириана, о рифмах, языках, об изготовлении красок, о театре, лошадях… он смотрел её рисунки и то, что он о них говорил… Боги милосердные! Он понимал живопись. Цвета, атмосферу, ритм, и он тоже любил свободу и ветер.
И это было больно.
Если так исполнилось её желание, то Боги подшутили над ней слишком зло. Она теперь, как умирающий от жажды, который видит воду — водопады, реки, ручьи, ощущает влагу на губах, и тянет руки, а это лишь мираж. Вот так и Себастьян Драго, такой же мираж, в котором собрано всё лучшее, что она хотела бы видеть в мужчине. Боги поманили её этим миражом, мечтой, сказкой, и тем ненавистнее ей теперь мысль, что в реальности, в лучшем случае, её ждёт свадьба с мэтром Гийо и тыквы в его огороде. А в худшем…
Ветер играл распущенными волосами, ноги промокли, и она замёрзла, но всё равно стояла долго, впитывая кожей свежий воздух и шум прибоя, закрыв глаза и запрокинув голову. Надеясь, что, когда прозвонят последнюю треть утра, тётушки уже выставят семейство Драго за дверь.
А её боль… когда-нибудь утихнет.
— Доброе утро, Иррис! Я так и думал, что найду тебя здесь, — голос Себастьяна Драго вырвал её из раздумий.
О, нет!
— Что вы здесь делаете? — спросила она удивлённо, чувствуя, как сердце сделало радостный толчок.
Себастьян Драго одет был странно — сапоги, грязные штаны, рубаха с закатанными по локоть рукавами. Никаких шёлковых жилетов, камзола и оружия. Подъехал на одном из своих коней — гнедом эддарской породы и без седла. Видя, каким странным взглядом окинула его Иррис, улыбнулся и поклонился со словами:
— Я помогал пилить тополь у ворот и вытаскивать карету, ты же простишь мне этот… неподобающий вид?
Она снова смутилась. При свете дня и без всей этой помпезной одежды он выглядел даже лучше, чем вчера, так, словно… так…
…красивые руки, оплетённые тугими канатами мышц, статная фигура, гордая осанка…
…ветер играл тканью его рубахи, и он держался на коне прекрасно, управляя им лишь одной рукой, на которую был намотан повод…
Будь честна с собой, Иррис! Он просто тебе нравится!
И это было правдой. Он нравился ей.
Он притягивал её с каждым мгновеньем всё больше и больше. Каждый взгляд, брошенный в его сторону, каждое слово заставляли лишь смущаться, краснеть, думать всякие глупости и дерзить, пытаясь скрыть это притяжение за насмешками и напускным безразличием.
— Простить? Милорд волен выглядеть, как считает нужным, ведь рамки приличия — всего лишь глупые законы кахоле, которые вас не касаются, — ответила она с вызовом и усмехнулась.
Себастьян соскочил с коня, подошёл к Иррис, стал рядом, и скрестив руки на груди, посмотрел на бушующее море.
— Судя по твоим утренним прогулкам, ты плевать хотела на приличия, — произнёс он задумчиво.
— Судя по моим прогулкам?
— Уезжать из дому на рассвете одной, чтобы побродить по берегу, который того и гляди обрушится? Полагаешь, это подходящее занятие для молодой леди, верящей в приличия? — спросил он с улыбкой. — Да и стоять здесь со мной без сопровождающих тем более неприлично. Но ты всё ещё здесь, а не скачешь галопом обратно в Мадверу, и это значит, что я ещё вчера был прав на счёт того, что ты на самом деле думаешь о приличиях.
Она повернулась к нему и вдруг рассмеялась, не в силах больше играть в эту глупую игру, а Себастьян рассмеялся ей в ответ.
— Скажите, почему вы решили, что найдёте меня здесь?
— Потому что здесь, как ты призналась мне вчера, есть всё, что ты любишь….
— И вы запомнили, что я люблю? — спросила она удивлённо. — И что же?
— Ветер, воздух, море, свободу, скакать на лошади, музыку… Зная, кто ты такая, догадаться было нетрудно.
— Зная, кто я такая? — удивилась она. — Что это значит?
— Дядя сказал мне, что твоя мать — Регина Айфур из прайда Лучница. А значит, у тебя в крови живёт буря, Иррис, — он кивнул на полосу прибоя и спросил, — твоих рук дело?
Она посмотрела на него искоса, улыбнулась искренне и открыто, и добавила:
— Думаю… это простое совпадение.
— Думаю, это не совсем простое совпадение, — он повернулся к ней. — Мой отец хотел с тобой поговорить.
— Со мной? — снова удивилась Иррис. — О чём?
— Мне кажется, о чём-то важном, — улыбнулся Себастьян. — Едем?
В гостиной атмосфера была такой, будто случилось что-то непоправимое. Тётушки нервно ходили из угла в угол, одна с Каноном и солями в руках, вторая с солями и платочком, болонка пряталась в кресле под шалью и не издавала никаких звуков. Ни кузин, ни прислуги, зато за столом в кабинете сидел мэтр Ладье, мадверский нотариус, по лицу которого можно было подумать, что его только что подняли с постели, и писал длинную бумагу, сосредоточенно поскрипывая пером. А с другой стороны стола Гасьярд Драго писал вторую бумагу не менее быстро, чем мэтр Ладье.
Салавар Драго мерил шагами кабинет из угла в угол, заложив руки за спину, и кроме скрипа перьев, его размеренных шагов и тихих вздохов тётушек других звуков в комнате не слышалось.
— Что случилось? — с тревогой спросила Иррис, остановившись посреди гостиной.
— Ты… ты… у тебя весь подол в грязи, — с осуждением выдохнула тётя Огаста, приложив платочек к глазам и метнув неодобрительный взгляд в сторону кабинета, добавила, — мне нужно с тобой поговорить, и немедленно!
— Прошу прощения, миледи, — Салавар Драго тут же возник на пороге, — но прежде я бы сам хотел переговорить с вашей племянницей.
Тётя открыла рот, но не нашлась, что возразить. А Салавар Драго открыл дверь, ведущую на веранду, и жестом пригласил Иррис пройтись с ним.
Сегодня на лице джарта Драго не осталось и следа того веселья и благодушия, которое сопровождало его весь вчерашний вечер. Он был сосредоточен, хмур и молчалив. Пройдя на веранду, тщательно закрыл дверь и посмотрел через стекло, очевидно, подозревая тётушек в том, что они станут подслушивать.
— Что случилось? — спросила Иррис с тревогой, останавливаясь среди разбросанных вчерашним ветром плетёных кресел.
Салавар Драго прошёлся по веранде вдоль белых перил, отбросил носком сапога несколько сломанных веток, задумчиво глядя на чистый горизонт. Затем остановился напротив Иррис, спиной к солнцу и, скрестив руки на груди, произнёс негромко, делая паузы между фразами так, словно хотел этим внушить Иррис какую-то мысль:
— Я человек прямой и довольно жёсткий. И поэтому я не буду ходить вокруг да около. Дело в том, Иррис, что, в отличие от кахоле, мы верим в судьбу и предназначение. И в знаки, которые посылают нам Боги. Вчерашний шторм, вся эта история с каретой и колесом…. В этот дом нас привела судьба. Мы ехали из Скандры, где я надеялся сосватать своему сыну одну прекрасную девушку… Но Боги распорядились иначе… Эта девушка по странному стечению обстоятельств перед самым нашим приездом была обещана другому…