Володька ушел. Он долго стаскивал лодку на воду, ворчал с досадой:
— Едят тебя мухи…
Наконец заскрипели уключины, захлопали по воде весла…
Мне показалось, что на нашем островке стало тише и пустынней. Словно что-то очень привычное, нужное увозил Володька.
Есть хочется. Анатолий достал из травы чирка — единственную добычу за этот вечер — повертел в руке в бросил обратно. Что в нем толку, все равно соли нет.
— Давай спать, — говорит Анатолий. Но сам сидит не двигаясь, обхватив колени. — Любопытно, как он будет доить корову. Вымя оборвет…
Я тоже думаю о Володьке. О том, что на штанах у него наляпаны одна на другую заплаты, что громадные сапоги явно ему не по росту. Когда мы были в его избе, по-холостяцки пустой и неприбранной, мне показалось, что здесь давно не было женщины.
Познакомились мы с Володькой несколько часов назад.
Нам нужно было поспеть к вечернему перелету уток. Хотя и был пройден добрый десяток километров, мы не останавливались, не сбавляли хода. Сапоги стали пудовыми, а рюкзаки так нарезали плечи, словно там лежали кирпичи. Последнюю гору перед деревней преодолели уже с трудом.
Остановились у крайней избы, гадая, в котором доме можно попросить лодку.
На крыльцо вышел невысокий паренек в синей навыпуск рубахе, присел на корточки и принялся нас рассматривать. Шея явно длинновата для его роста, и когда он склоняет голову чуть набок, кажется, что он пытается рассмотреть, что находится за нами. Глаз его не видно — они скрыты тенью; солнце резко очертило выдавшиеся скулы, крутой лоб и тяжелый подбородок. Трудно определить возраст парня — то кажется, что ему лет семнадцать, а то и все двадцать два дашь.
— За утками? — спросил он равнодушно.
— Да, приехали вот…
— Поди, лодка нужна?
Мы переглянулись: на ловца и зверь бежит!
— Нужна, — виновато признался я.
Паренек посмотрел на свои грязные босые ноги, подумал и сказал:
— Без лодки вы никуда…
Он встал и пошел в избу. А как же лодка?
— Мы заплатим, — поспешно заговорил Анатолий.
Паренек глянул на него так, словно не понял, о чем идет речь. Потом нахмурился и с обидой ответил:
— Сами зарабатываем. — И ушел. Голос его донесся уже из темных сеней: — Возьмите там, под горой, у березы.
Мы стояли обескураженные. Неприятно, обидели человека… Да в конце концов, ладно, главное — лодка есть.
Нашли мы ее на берегу у сухой березы. Маленькая плоскодонка была просмолена до самых уключин. Спустили ее на воду, начали укладывать вещи.
— Без весел пойдете? — спросил сзади насмешливый голос. Мы оба вздрогнули и покраснели. Рядом стоял наш новый знакомый с веслами на плече. Как мы могли забыть о них?
— Сам не охотник? — заговорил Анатолий, чтобы сгладить неловкость.
— Постреливаю малость… Патронташи-то у вас полнехоньки. Едят тебя мухи. — В его голосе прозвучала зависть. — И порох поди бездымный… Хотя вам что, вы городские…
— А что, у вас плохо с припасами?
— Как сказать. Пороху нет, зато спички есть. Селитрой тоже метров за десять бить можно.
— Вот что, хозяин, — решительно заявил Анатолий. — Сердись — не сердись, а мы тебе дадим патронов.
Парень смутился, склонил голову набок и стал рассматривать свои ноги.
— Зачем вас обижать. На охоте — самим не лишние.
Больше десятка патронов взять он не согласился.
Зато сразу решил ехать с нами. Уговорил оставить рюкзаки в избе и на ночь вернуться в деревню.
Но на перелет уже не успели. Пока выбирали место, готовили шалаши, начало смеркаться.
И вот сидим сейчас у костра, ждем рассвета. Скорей бы он наступил.
…Я проснулся от холода и шума. В первый момент не мог понять, что произошло. Волны с шумом выкатываются на берег, жидкие кустики гнутся почти до земли. Ветер… Какой ветрище! Гонит он рваные облака по небу, гонит по водохранилищу вспененные крутые волны… Вот тебе и охота!
Уже рассвело. Но стоит ли уходить от костра?
Заворочался Анатолий:
— Чайку вскипяти.
— А какао не хочешь?
Анатолий уже проснулся. Огляделся и погрустнел:
— Что ж, будем ждать у моря погоды.
Чтоб скрыться от ветра, мы спрятались за какие-то бревна и решили, что самое разумное в нашем положении — досмотреть прерванный сон.
Тоскливо сидеть в такой шторм на острове, отрезанном от мира. С одной стороны — взбесившееся море, с другой — болото…
И если к тому же знаешь, что есть нечего, голод становится нестерпимым… Может быть, поджарить чирка? Пусть без соли, как-нибудь съедим. А если шторм не на один день…
Над нами пронеслась стайка уток-широконосок. Так стремительно, что я не успел схватить ружье.
— Сели!..
Грязный заливчик весь зарос кустами и камышом. Вот уже минут пять стою я в ольховнике, внимательно оглядывая каждую кочку. Пропали утки!.. Где-то чуть подальше спрятался Анатолий…
— Вдруг гром выстрела. С шумом — совсем рядом — поднялись утки. Крайняя на мушке. Выстрел!.. Но утку отбросило ветром в сторону, заряд пошел мимо.
— Иди сюда! — кричит Анатолий.
Нет, не утку он хочет показать. Заливчик перегорожен плетнем, а в середине поставлена… морда! Анатолий уже вытаскивает ее на берег. В ней кто-то трепещется.
— Что ты больше любишь — уху или жареную рыбку? — смеется Анатолий, извлекая из плетеной ловушки двух жирных карасей.
Рыбешки тут же были торжественно доставлены к костру, поджарены и с великой тщательностью обглоданы. Мясо казалось сочным и сладковатым.
— Еще бы десяточек, — мечтательно произносит Анатолий.
Лучше бы их не было, тех карасей. Только раздразнили…
…Шумит Камское море, хлопаются о берег волны. И чудится, будто в тоскливую музыку ветра и волн вливается далекая песня. Да-да, человеческая песня!..
Вот она ближе, ближе… Ни мотив, ни слов не разобрать, долетают только обрывки.
— Может быть, хозяин морды идет.
— Смешно. Болотами — не пролезешь, а морем — какой дурак решится.
Но песня доносится именно с моря.
— Лодка! — испуганно шепчет Анатолий. — Видишь. Вон там… Пошла ко дну… Все… Нет, опять!..
Мы забрались на бревна и напряженно следим за лодкой. Она то взмоет на седой гребень, то снова исчезнет… А гребец поет!.. Пьяный, наверное. Нет, лодка прямо на нас, по ветру. Уже хорошо видно человека, весла. Вот волна обрушилась на корму… Вторая. Зальет посудину!
— Сильней греби! Скорей! — кричим мы гребцу. — Еще немножко!..
— А ведь то Володька, — говорит Анатолий, побледнев. — Честное слово, он.
— Я сейчас ему покажу, певцу безмозглому!
Мы мчимся к берегу, что-то кричим, машем руками.
Крутая волна подхватывает плоскодонку, выносит ее на песок. Лодка — полна воды. Удивительно, как она держалась?
Володька спокоен, немного возбужден. Нет, он не пьян. Деловито помогает нам вытащить лодку, выгрузить мокрые рюкзаки. На нем нет сухой нитки.
— Хлеб, наверное, подмок, — виновато говорит Володька. Он достает с кормы ружье, из ствола течет вода.
— Ничего. Там еще консервы, колбаса… — отвечает Анатолий.
Мне вспомнилось, что в моем рюкзаке, в самом низу — полсотни патронов. Они, конечно, уже негодны.
Я взглянул на Володьку и отвернулся.
Мне стало стыдно…
А. Спешилов
МЕДВЕЖОНОК СТЕПКА
Летом в двадцать третьем году я, вместе с городскими мешочниками, попал в верховья Камы, в село Кайгород. Мешочникам было хорошо. У них и колечки, и брошки, и иголки, и медные кресты, и зажигалки, и кремни, и сахарин. А у меня были только рыболовные крючки, которые я сам наделал.
Мешочники выгодно меняли свои побрякушки на хлеб, на картошку, а мои крючки спросом не пользовались, так как кайгородские рыболовы сами не хуже меня их делали.
Пришлось уезжать. Я выменял на топор старую лодку, изготовил несколько переметов, на колке дров у местного попа заработал мешок сухарей — и поплыл вниз по Каме. На песчаном берегу построил шалаш и занялся рыболовством.
Однажды рано утром я объезжал на лодке жерлицы. Их у меня было расставлено больше десятка. Осмотрев самую дальнюю и сняв с нее крупного окуня, я заметил вдруг, что у моего шалаша кто-то копошится. Присмотрелся — и в дрожь меня бросило. На высоком яру топталась медведица, а медвежата громили мое хозяйство.
Что будешь делать? Оружия у меня с собой не было, а с голыми руками на зверя не пойдешь. Стал ждать.
По реке потянул ветерок. Медведица учуяла запах человека и скрылась в лесу.
Обождав с полчаса, я подплыл к лагерю. Вышел из лодки, подбежал к шалашу и отшатнулся. Под кучей пихтовых прутьев кто-то отчаянно барахтался. «Медвежонок, — мелькнула догадка. — Вдруг медведица вернется за своим детенышем?» Я влетел в лодку, оттолкнулся от берега, доплыл до середины реки. Только тут остановился.
Медведица не возвращалась. Осмелев, я вернулся на свою стоянку и стал разбирать разрушенный шалаш. Медвежонок, опутанный шнурками перемета, лежал без движения. Я перетащил его в лодку. Спешно погрузив все, что осталось от разгрома, я спустился верст на двадцать вниз по реке от этого места и махнул рукой на все свои жерлицы.
Причалил на открытом месте, набрал хвороста, развел костер. Медвежонок бился и визжал, когда я стал его распутывать! Все сто крючков перемета впились в его густую шерсть. Я изранил руки острыми крючками, изрезал ножом весь перемет. Потом привязал медвежонка к колу и стал варить уху из единственного окуня, снятого утром с жерлицы.
Прошло двое суток. Медвежонок дичился, ничего не ел. Я стал беспокоиться, как бы он с голоду не погиб. Раскаивался, что на гибель отнял его от матери. Надо было бы его в лес отпустить.
Мне припомнились рассказы о медведях-рыболовах. Если они ловят рыбу, значит, и едят ее. Я вынул из садка подлещика и бросил медвежонку. Он проглотил его живьем.
Через несколько дней медвежонок стал совсем ручным. Он беспрестанно играл, как щенок, ходил за мною по пятам. Мы вместе плавали по реке, ставили и осматривали рыболовные снасти. Вид у медвежонка был в это время такой, что можно было подумать, будто он мне и в самом деле помогает. В холодные ночи — уже наступала осень — мы спали с ним в обнимку. Назвал я его Степкой.