— Я не знаю, — честно ответила Алька. И добавила, — мне страшно.
Он горько усмехнулся, поднялся и отошел к столу. Порылся в ящике, и вернулся к ней уже с плоской картонной коробкой.
— Ты говорила, что рисовала, когда жила с родителями. Здесь бумага, уголь. Попытайся нарисовать того человека, которого ты видела в башне. Сможешь?
— Смогу, — Алька взяла коробку.
И, пожалуй, это было лучшим завершением их утренней с Эльдором "беседы". Потому что Алька совершенно перестала понимать, как быть дальше. Особенно ее пугало то, что она позволила мужчине себя ласкать, и что это ей понравилось.
ГЛАВА 8. Фамильное кольцо
Утро, как искренне полагал Мариус, выдалось просто великолепное. Он придумал обоснование для снятия печати с Алайны, написал длинную официальную бумагу специально для Надзора о том, что анализ энергетических полей вокруг Алайны Ритц явил ошибочную постановку печати предыдущим приором, в результате чего не происходило оттока энергии Пелены в пользу Ока Порядка, а скорее наоборот. Поэтому приор Эльдор снял печать, чтобы разобраться как следует в причинах происходящего. Ну, а для того, чтоб разобраться — нужно время, много времени.
Потом почтовик получил записку от Магистра с требованием явиться в кабинет после обеда. Магистр был обеспокоен тем, что неизвестные злоумышленники пытались навредить Оку. У Мариуса еще было время до обеда, чтоб заменить в своем портальном волчке несколько деталей, они давно лежали у него в ящике стола, на тот случай, если след портала все же будет обнаружен. Точку выхода — это Мариус знал точно — определить было невозможно. Зато можно было найти тот артефакт, который этот портал открывал.
Ну и, наконец, Мариус дорвался до сладкого, если все это безобразие можно так назвать. Отвратительно, просто отвратительно так вести себя с беззащитной сиротой. Но он оправдывал себя тем, что, во-первых, ничего дурного он этой сироте не сделал, во-вторых, похоже, сироте все происходящее тоже пришлось по нраву, а в-третьих — это было сложно признать, да, но… выходило так, что он имел в отношении Алайны Ритц самые серьезные намерения, какие только может иметь мужчина его статуса.
Он и сам толком не мог понять, когда именно эти серьезные намерения зародились. То ли когда маленькая птичка обрушила на рыжего мерзавца поднос с посудой, а Мариусу захотелось расколотить скоту физиономию так, чтобы зубами плевался. То ли когда бежал по аллее к дереву, в котором она застряла, упав с головокружительной высоты, надеясь поймать, не дать разбиться. То ли когда прижимал ее к себе, совершенно голенькую, без чувств, с неестественно вывернутым предплечьем. В общем, поздно уже было пытаться понять, когда двуликая воровка перестала быть таковой. Оставалось только признать, что как-то незаметно Алайна Ритц стала очень важной для приора Роутона, и что он в самом деле был готов перевернуть мир вверх ногами, лишь бы ничто и никогда больше не угрожало этой хрупкой девушке с чистыми глазами.
Была ли это любовь? Мариус не знал, да и не очень хотел ломать над этим голову.
Но он был достаточно честен с собой, чтобы верно трактовать собственные желания. И то, что хотелось, чтоб Алайна была рядом, только не в качестве прислуги, и то, что хотелось видеть ее обнаженное тело среди атласных простыней, и не только видеть. Казалось бы, бред какой — желать двуликую. А вот нет, все на самом деле, происходит именно с ним… Горько и смешно. Ненависть, взращиваемая годами, отлетела ненужной шелухой и, казалось, он сам остался обнаженным и беспомощным перед собственными же чувствами.
К исполнению собственных желаний Мариус видел только два препятствия: Святой Надзор и саму Алайну. И если — в чем он убедился этим утром — Алайна хотя бы не испытывала к нему отвращения, то со святым Надзором все обстояло гораздо, гораздо сложнее.
Это было безумием, повернуть против оплота Порядка ради девчонки, которая еще и взаимностью не ответила.
Но у Мариуса уже накопилось достаточное количество вопросов к этому самому Надзору, столько, что уже и ломать себя не приходилось, уже и вопрос не возникал — ну неужели все время ему врали? Похоже, что врали. Но если с намерениями Надзора все чисто, зачем врать?
И, словно вишенка на торте, попытка нападения на Алайну Ритц. Мариус многое бы отдал, чтобы узнать, кому она помешала с той стороны. Но для этого пришлось бы шагнуть за Пелену, а это было бы событие, которое бы точно завершило карьеру приора, равно как и его жизнь. Крагхи по ту сторону обрадуются, попадись им в руки Страж.
* * *
…И вот теперь, шагая по дорожке рядом с Энгером Фирсом, Мариус даже немного тому завидовал. Спокойная, размеренная жизнь, ничего нечеловеческого в крови, никаких крамольных мыслей в голове — вообще, считай, никаких, кроме как сменить поставщика крупы и найти кухарку, которая бы не воровала. Ну еще, быть может, задумки о том, как совершенствовать учебный процесс. Может быть именно поэтому Энгер Фирс и был таким довольным и круглым, и нес перед собой объемное брюшко с воистину неповторимым и неторопливым достоинством.
— Так что ты, собственно, хотел мне сказать, когда отправлял записку?
— Две вещи, Энгер, — Мариус остановился. Они, прогуливаясь у школы, как раз дошли до конца аллеи, засаженной яблонями, дальше начиналось поле для игр. Листва почти вся опала, желто-коричневым ворохом лежала в зеленой еще траве, и удивительно красивое, синее небо просвечивало сквозь плетение искореженных временем и ветрами ветвей.
На поле, с визгом и криками, бегали несколько мальчишек, и они усиленно пинали набитый тряпками мяч. Мариус невольно засмотрелся, ему казалось, что Тиберик тоже там, но потом подумал, что играют мальчики постарше, а Тиб еще маленький.
— Во-первых, хотел узнать, как дела у маленького фьера Ритц.
— Хорошо у него дела, — ответил Энгер, пожимая плечами, — грамоту учит, начали сложение разбирать. Ты был прав, смышленый мальчишка. Знаешь, цепкий такой. С первого раза все запоминает, не нужно повторять часами. Ну и… я исправно получаю письма от его сестры, читаю ему вслух. Знаешь, я очень редко вижу такую любовь. Частенько братья и сестры вообще не общаются, ну вот как я со своими… А тут столько тепла в каждой строчке. Как там, кстати, поживает эта юная фьера?
— Тоже неплохо, — нейтрально ответил Мариус, а сам едва не спросил — а тебе-то что? Но промолчал, улыбнулся.
— Во-вторых, — сказал он, — я бы хотел внести плату за обучение Тиберика вперед, за все десять лет.
Фирс вздернул бровь.
— С чего бы? Я никогда не требую платы вперед.
Мариус усмехнулся.
— Не забывай, у меня должность сопряжена с некоторыми опасностями, Энгер. Сегодня все в порядке, а завтра — прорыв Пелены, рой — и все. Я хочу быть уверен в том, что если со мной что случится… вернее, если меня убьют, Энгер, то я хочу, чтобы Тиб нормально доучился и вышел в люди.
— Как интересно, — Энгер нахмурился, — раньше ты как-то не особо над этим голову ломал. Что происходит, Мариус?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Просто… я задумался намедни о том, что Тиберик пока что совершенно беспомощен.
— А сестра его?
— И сестра тоже, — согласился Мариус.
— Так усынови их обоих. Тиберика и юную фьеру, — и посмотрел внимательно поверх очков, — тогда, если что случится с тобой, все твое имущество и приличное содержание перейдет к ним.
— Я бы предпочел не заходить так далеко, — Мариус снова глянул на играющих мальчишек.
И словно раскаленной иглой пронзило сожаление о том, что его так и не родившийся мальчик тоже мог вот так бегать и гонять по полю мяч.
— Я тебя слишком давно и хорошо знаю, — размеренно, словно читая лекцию, произнес Энгер, — и именно поэтому еще раз спрашиваю: что происходит?
— Пойдем в школу, я хочу увидеть Тиберика.
— Угу. Понятно. Вот что я тебе скажу, Мариус Эльдор. Ты можешь ни монетки не платить за Тиба. Он и так доучится в моей школе. Хотя бы в благодарность за то, что ты не дал тварям меня выпотрошить.
— Тогда пусть эти деньги достанутся ему после того, как он выйдет из школы. Чтобы было, на что жизнь начать.
Он запустил руку в карман, достал тщательно упакованный тяжеленький сверок и с силой вложил его в мягкую руку Энгера.
— Вот. Пятнадцать золотых дублонов, этого хватит?
Фирс хмуро покачал головой, спрятал сверток и ничего не ответил. Но Мариус знал, что этой суммы более чем достаточно.
— Нехорошие времена настают, — все же сказал он, — мне хотелось бы, чтоб у этого мальчика была возможность начать нормальную жизнь.
— А у девочки?
Мариус неопределенно передернул плечами. Он понятия не имеет, что случится завтра… нет, даже сегодня, через пару часов. Вполне возможно, что он даже не выйдет живым от Магистра, хотя предпринял все возможное, чтобы этого не произошло.
— Я оставил дома сведения о том, как тебя найти, — хмуро пробормотал он, — наймешь ее на работу, и делов. Но у нее в самом деле не осталось никого, к кому могла бы обратиться.
— Идем, проведаешь Тиберика, — Энгер спрятал в карман деньги, — и не беспокойся, я тебя понял… друг.
Тиберика они обнаружили в коридоре школы, сидящим на подоконнике с букварем. Мальчишка с аппетитом хрустел большим желтым яблоком и неспешно перелистывал страницы. Впрочем, едва завидев Мариуса, он быстро закрыл букварь, соскользнул на пол и побежал навстречу. Крепко, с налету, обнял руками и уткнулся лицом в бедро. Мариус машинально положил ладонь на светлую макушку, хотя хотелось подхватить Тиба на руки. Кто бы мог подумать, что он так привяжется к совершенно чужому малышу? Сердце радостно подпрыгнуло в груди, а горло почему-то сжалось в спазме. В мыслях — все то же. А ведь это мог бы быть и его сын, если бы сука Ровена его не убила.
— Ниат Эльдор, — малыш задрал сияющую мордаху, — я так соскучился. А где Алечка? Она тоже здесь?
— Она дома, — стараясь говорить ровно и сдержанно, ответил Мариус, — да и я не планировал сегодня приезжать, Тиб. Просто позвали в столицу по делам, и я решил, что будет неплохо, если загляну к тебе.
— У, — только и сказал Тиберик, явно неохотно отлипая и восстанавливая дистанцию. Потом поглядел на Фирса, коротко поклонился. — Ниат директор.
Энгер потер пухлые ладони, нерешительно глянул на Мариуса.
— Ну, я пойду? Вы можете выйти в сад, но не задерживайтесь. Скоро обед.
— Пойдем? — спросил Мариус.
— Да, идем, — Тиб сразу же вцепился ему в руку, — спасибо, ниат директор.
Они вышли через главный вход, спустились по ступеням. Мальчишки, что до этого гоняли мяч, прервали свое занятие, и Мариус понял, что его появление в школе произвело на учеников некоторое впечатление.
— Тебя здесь не обижают? — осторожно спросил он у Тиба, который шел рядом вприпрыжку.
— Нет, ниат Эльдор. Я ж всем сказал, что вы — из Святого Надзора и того, кто меня обидит, посадите в подземелье.
— Ах ты, шельмец, — беззлобно сказал Мариус и невольно улыбнулся, — так это они сейчас меня разглядывают?
— Ну и пусть смотрят, — проворчал малыш, — будут знать, что я не вру.
— Это верно, да, — Мариус поправил лацкан форменного сюртука, черного, с золотыми шнурами приора. — Тебе здесь, хорошо, Тиб? Я выбрал самую лучшую школу из тех, куда мог тебя определить. Есть, конечно, и другие школы, но туда берут не всех. Только детей из благородных семей, понимаешь?
— Мне здесь нравится, — Тиберик догрыз яблоко, вырвал руку и побежал, выбросил огрызок в урну, — ниат директор добрый. Мне нравится, что я буду уметь читать. Алечка пыталась мне буквы показывать, но у нее не получалось так хорошо, как у фьера Риззо… Скажите, ниат Эльдор, а мне можно будет на зимние каникулы к вам домой приехать?
— А тебе уже и про каникулы рассказали?
— Конечно, как же без этого. Так можно? — и с такой мольбой заглянул в глаза, что Мариусу стало больно и горько. Пообещать? Но кто знает, чем закончится все то, во что он ввязывается?
А потом мысленно махнул рукой.
Если он проиграет… Если его убьют… К чему об этом думать маленькому Тиберику? Пусть верит в то, что все будет хорошо. Пусть живет мыслями о том, как снова встретит Марго и будет сидеть на стуле, болтать ногами, а старая нянька поставит на стол тарелку с румяными пирожками.
— Ну разумеется, можно, — сказал Мариус, — я буду тебя ждать. И Алечка будет тебя ждать. Мы все… будем.
— Я нарисую вам рисунки, — серьезно объявил Тиберик, — и подарю, как приеду на каникулы. А еще нас научили делать коробочки из картона. Ниат Эльдор, я вам сделаю таких двадцать коробочек, и вы туда будете складывать грифели и перья.
— Это было бы здорово…
А сам снова подумал о том, какой сукой оказалась его бывшая женушка. И то, что, выходя ночью из спальни, он застал ее на пороге пьяной и растирающей по покрасневшему лицу слезы, не трогало ни капли. Он ее тогда взял под руку и отволок вниз, к гостям, чтобы передать новому мужу. Надо сказать, благоверный был не в восторге и постарался поскорее удалиться с бала.
Мариус полез в карман, достал два больших круглых леденца и протянул их Тиберику.
— Держи.
— Спасибо.
Смотреть в сияющие глазенки было просто невозможно, Мариус понял, что у самого перед глазами все подозрительно расплывается.
— Старайся здесь, Тиб, — сказал он торопливо, — и, знаешь… если со мной что-то случится, то держись поближе к ниату директору. Он поможет.
— А что может случиться?
Мариус скрипнул зубами. Вдаваться в объяснения не хотелось, но, но…
— Все, что угодно. Понимаешь ли, человеческое тело очень хрупкое. Ты, кстати, тоже постарайся об этом помнить.
— Ничего с вами не случится, — уверенно объявил Тиберик, — я точно знаю. Я буду по вам скучать, ниат Эльдор, приезжайте ко мне. И Алечку берите. Я вас всех очень люблю.
— Я… тебя тоже люблю, маленький.
И он все-таки подхватил Тиба на руки, прижал к себе, уткнулся носом в шею, вдыхая совершенно детский и чистый запах, и глубоко в душе недоумевая тому, как сам настолько глубоко привязался к малышу.
— И мы поедем в Роутон, на каникулах. Пойдем в кофейню, купим тебе пряник-лошадку.
— И Алечку с собой возьмем?
— Конечно, возьмем. И ей лошадку купим.
— А она еще прошлую не съела… Я видел, что она ее завернула и хранит у себя.
— Ну, раз она не ест лошадок, купим ей просто пирожных. Корзиночек с кремом.
— Если вы ей скажете, она съест и лошадку, — Тиб довольно улыбался, шагая рядом. Он крепко держал Мариуса за руку, — она вас послушает. Вас нельзя не слушать.
А Мариусу было тепло и хорошо, как будто внутри все ярче разгоралось крошечное солнце. Его личное солнце, не зависящее ни от кого.
— Я не хочу ее заставлять, Тиб. Я хочу, чтобы она сама решила.
— Алечка никогда не решится.
— А вдруг?..
* * *
Он покинул школу, чувствуя себя совершенно несобранным, растрепанным и почти счастливым. До визита к Магистру оставалось два часа, и Мариус решил провести их с пользой. Ему совершенно не хотелось думать о том, что скоро, очень скоро придется сидеть в кабинете магистра и выслушивать… очередную ложь? Мариус даже предположить не мог, что будет рассказывать тот, кого он всю сознательную жизнь почитал как родного отца. И ему не хотелось об этом думать, он отогнал мрачные мысли. Хотелось думать про синюю птичку, запертую дома. Про то, что вечером они обязательно увидятся, и она снова будет отчаянно краснеть и опускать глаза, а он будет изо всех сил пытаться сдержаться, чтоб не спугнуть ее. Она ведь боится, до сих пор боится — и в этом нет ровным счетом ничего странного, учитывая обстоятельства их знакомства.
Но дело шло к обеду, а там и до встречи с Магистром оставалось недолго. Мариус брел пешком от школы Фирса к главной резиденции Святого Надзора, мимоходом отмечая, как полысели макушки золотых кленов, а солнце отражается в витражах Храма Прибежища Пастыря. Под ногами шелестели опавшие листья, в отдалении цокали подковы по каменной мостовой, скрипели повозки, покрикивали возницы. Как-то получилось, что он свернул в довольно тихий переулок и пошел вдоль ряда лавок с широкими окнами, где был выставлен товар.