Девушка кивнула и без возражений покинула дом; Мейнард нахмурился было, но тут же понял, в чем дело.
— Всему есть предел, даже снисходительности лекарки, — сказал Сайф и развязал тесемки большого мешка, который принес с собой. — Вот, я подобрал тебе одежду. Помогу облачиться и выйти на порог.
Пока Мейнард болел, кто-то переодел его в рубаху и штаны из домотканого полотна, однако предложенная Сайфом замена выглядела лучше. Уже по этой одежде можно судить, что поселение богатое. Довольно узкая рубаха надевалась на голое тело, суконные штаны подпоясывались кожаным ремнем, а ботинки, сшитые из куска толстой шкуры, натягивались на теплые носки и привязывались к ноге ремешками. Мейнард запутался в них, но сарацин справился ловко. Еще имелась короткая шерстяная куртка, едва прикрывавшая бедра.
— Вот так, — сказал Сайф, удовлетворенный своей работой. — Пойдем.
— Я не хочу никуда идти. — Мейнард внезапно снова почувствовал слабость. Только бы не вернулось то, чего он опасается больше всего!
— Ты провел в трюме корабля много дней, а потом лежал здесь, весь в веревках, словно жертвенный ягненок. Тебе стоит выйти и вдохнуть немного свежего воздуха. Давай, я подсоблю тебе.
Сайф помог Мейнарду встать, и тот обнаружил, что на ногах стоит уже лучше, чем вчера. Вместе они вышли на крыльцо, навстречу сентябрьскому ветру. Мейнард остановился и ухватился за резной столбик, чтобы удержать равновесие.
Вокруг было очень много света, воздуха, земли и воды — словно все стихии сошлись в одной точке, чтобы поразить человека, долгое время проведшего в окружении деревянных стен. От подножья дома сбегала тропинка, терявшаяся в кустах и перелеске, а дальше были дома, разбросанные по изумрудно-зеленому полю, ещё не тронутому осенней желтизной, и невероятно синяя, королевская вода фьорда, и горы, встававшие во всем их сумрачном великолепии. День выдался ясный, но немного облачный; длинные белые простыни облаков путешествовали между горными спинами, отражаясь в водной глади. От ферм поднимались узкие полоски дыма, ветер сносил их куда-то на запад. Солнце, бледное и невысокое, согрело лицо мягкими лучами. Мейнард стоял и дышал открытым ртом.
— Ты, видно, совсем отвык дышать, если сейчас вывалил язык, словно пес, — необидно засмеялся Сайф. Мейнард помотал головой и закрыл рот. Только сейчас стало понятно: тишина слегка давит на уши, а значит, поселение находится довольно высоко. Мейнарду доводилось и раньше бывать в горах, выше этих. Он уже не должен бы ощущать высоту, проведя здесь сколько-то дней, однако слишком ослабел от болезни и чувствовал ее, встав на ноги.
— Ты бы сам хватал воздух, как рыба, если бы оказался на моем месте.
— Я был на твоем месте, — сказал Сайф. На свету стало видно, что он не так смугл, как показалось в домашней тени, однако глаза не утратили черноты, а взгляд — остроты. — Меня так же привезли в трюме.
— Где тебя захватили? В Испании? Я слышал, что северяне нападают на тамошние берега.
— О, да. Они не гнушались хорошей добычей. Корабль Бейнира дошел до испанских берегов, и он был не один, даже северяне не отваживаются в одиночку плавать в тех водах. Хотя… может, в тот раз добычи было столько, что им должно было хватить на всех, вот они и отправились стаей, точно волки.
Мейнард усмехнулся. Свежий воздух сделал мысли яснее, и по всему выходит, что сарацин оказался прав — действительно следовало выйти из дома. Хотя столбик пока отпускать не стоит, вдруг земля закружится под ногами…
— Ты живешь здесь почти свободно, как я понял, если даже дочка вождя спокойно уходит, оставляя тебя без присмотра, — а называешь их волками?
— Волк сильное животное, — не принял насмешки Сайф. По-франкски он говорил довольно чисто, да и понимал неплохо. — Я благодарен, что меня не убили.
— Но ты теперь раб.
— Верно. — Сарацин кивнул и обвел рукой окружающее. — Только здесь неплохо, даже тому, кто привык к иссушающему зною юга. И при том, местные законы говорят, что рано или поздно ты можешь освободиться; об этом я тебе после расскажу, если захочешь слушать. Я даже растерял искушение сбежать. Для человека, которому интересны другие народы, не найти лучшего места. Мне нравится жить здесь.
Мейнард в другое время (далекое, очень далекое) с интересом послушал бы рассказ Сайфа, который обещал быть интересным, — кто же не любит хорошие рассказы? Однако сейчас еще не ушла слабость, и не совсем исчезла тоска и злость, и хотелось знать, что будет дальше. Об этом Мейнард и спросил.
— Дальше ты будешь жить там, где и я живу, и остальные рабы, — объяснил Сайф. — Как только госпожа Альвдис даст позволение и скажет, что ты здоров, тебе поручат работу. Ее тут много: чистить, латать, пасти скот, многое еще. Вождь хочет, чтобы мы трудились, мы трудимся. Все просто. — Он повернулся и пристально взглянул на Мейнарда. — Тебе не нужно объяснять, что не стоит думать о побеге? Ты, по всему видать, силен, когда не ранен и не болен; и ты вольнодумец, как и тот, что назвался Лукой…
— Брат Лука? Он здесь?
— Да, так он себя зовет, и есть еще двое: Конрад и Фредеганд.
— Значит, остальные…
— Да, — пожал плечами Сайф. — Лука слишком задирист для христианского монаха, как я знаю это племя; все по сторонам смотрит, и я за ним приглядываю. Тут глупости не прощают, особенно те, что против воли вождя. Да и куда уйдешь. — Он оглянулся на горы, величественные в дневном сиянии. — Лишь северяне знают все тропы и перевалы, лишь они могут пройти здесь быстро и скрыться от погони. Я постарался объяснить это всем, но кто-то временами решается, и тогда… — Он не закончил и пристально глянул на Мейнарда. — Ты ведь неглуп, да?
Мейнард промолчал. Он понимал правоту сарацина: не стоит и пытаться покинуть эту землю, не зная ее, но зная ее хозяев. Северяне живут тут многие годы, они срослись с этими склонами, с каждым ручьем, с каждым валуном. Так Мейнард когда-то знал землю, где родился… И если бежать, то куда идти? Если ему каким-то чудом удастся освободиться, ускользнуть от воинов Бейнира, то что его ждет? Монастырь разграблен, да и не найти успокоения в монастыре, Мейнард это уже узнал. Скитаться по дорогам? Просить подаяния на паперти? Возвратиться туда, откуда пришел? Наняться к дюжему мельнику и ворочать жернов?.. Последнее он и здесь может делать, а значит, и вовсе нет смысла куда-то идти.
— Я не стану убегать и злоумышлять против северян не стану.
— Я верю тебе, — сказал Сайф. — Ты похож на человека слова.
Мейнард усмехнулся.
— И еще одно я должен спросить. Несешь ли ты в себе колдовство?
Так иногда называли дар. Мейнард не очень-то понимал, почему. Колдовство — это нечто из бабушкиных сказок, где волшебники повелевают бурями и катаются на драконах. Дар — то, что есть на самом деле. Подарок Бога… или богов, как вот здесь, на севере. Кусочек вечной силы, многоликой, со множеством имен и названий. Нечто скрытое в тебе: промолчишь, и никто не узнает.
— Я не нарушу никаким колдовством спокойствие этих мест. — Мейнард выговорил это равнодушно и отвернулся от Сайфа. Пусть думает, что хочет.
Альвдис не хотелось отпускать своего подопечного — она и не знала, почему. Халлотта предложила вначале, что теперь она займется выздоравливающим, однако Альвдис воспротивилась.
— Я его почти вылечила, дай мне довести дело до конца и увидеть, как он встанет на ноги, — попросила она наставницу. Халлотта отступила, полагая, что в таком решении девушки есть нечто полезное — и для нее самой, и для лекарского дарования, все ещё растущего, обретающего форму и силу.
Чего не предполагала старая лекарка, так это того, что Альвдис не просто варит Мейнарду питье с лекарственными травами и нашептывает над ним. Конечно, девушка не все время проводила в маленьком домике, который вскорости опустеет, а потом достанется какой-нибудь паре молодоженов. В поселении всегда находилось, чем заняться, и большую часть дня Альвдис проводила в большом доме и его окрестностях, а за Мейнардом приглядывали подростки. Но утром и вечером Альвдис приходила к нему туда, проверяла, как затягиваются раны, составляла отвар и — говорила с чужаком.
Такие разговоры не воспрещались, просто с рабами редко кто беседовал, особенно мужчины, лишь отдававшие приказы. Женщины общались чаще, а кое-кто из подневольных жителей Флаама успел завоевать искреннее расположение местных, например, Сайф. Многие рабы жили здесь уже с десяток лет, сделавшись если не полноправными жителями, то — своими.
Мейнард, несмотря на то, что когда-то, по всей видимости, был воином (хотя сам он этого не сказал, уверяя, что провел долгие годы в обители), не обнаружил ни озлобления, ни подозрительного спокойствия, предшествующего бунту, когда уяснил свое новое положение. Он смирился и расспрашивал Альвдис, попросив ее рассказать о поселении, о людях, живущих здесь, и запоминая новые слова. Она говорила с Мейнардом, чувствуя при том спокойное удовольствие — может, оттого, что спасла эту жизнь, сияющую, будто огонек в глиняной плошке. Альвдис и раньше удавалось выхаживать больных, ее благодарили, и она сама ощущала, что делает нечто важное, однако ни разу не было у нее такого чувства, будто она пронесла в ладонях сквозь огонь драгоценную воду, не расплескав ни капли.
Он учился поразительно быстро, запоминая множество новых слов, и Альвдис не сомневалась: скоро чужак сможет говорить, как заправский северянин. И еще ее огорчало, что он почти ничего о себе не повествует: о монастыре почти не обмолвился, но то понятно — жаль сожженного дотла обиталища, жаль остальных братьев; только вот и где родился — не сказал, и почему решил в монахи уйти. От Сайфа Альвдис узнала, что Мейнард действительно из франкских земель, хотя и жил отчего-то в Англии, и ей хотелось бы услышать эту историю; спрашивать впрямую она постеснялась, а чужак так и не рассказал.
Потом раны его затянулись, тело окрепло, и разговоры пришлось прекратить. Мейнард переселился в дом к остальным рабам, Альвдис возвратилась к своим повседневным обязанностям, а домик вычистили и отдали молодой паре: свадеб той осенью играли множество.
ГЛАВА 5
Осень тянулась долго, золотистая и сладкая, как мед; по всему выходило, что снег выпадет лишь под конец года. До тех пор Бейнир вместе с дружиной успел сходить ещё в один поход, на сей раз — с парой соседей, которые были совсем не против добыть золота перед предстоящей зимой. Возвратились довольные, почти никого не потерявшие в бою и с богатой добычей, так что пир закатили долгий, во славу богам. Кажется, боги решили не карать Бейнира за нарушение некоторых законов, и жизнь вошла в привычную колею. Молодые воины взяли в дома жен, нескольких — из других деревень, а девы выбирали мужей, и во Флааме царила радость, которой не мешала ни тяжелая работа, ни зарядившие дожди.
Альвдис в который раз про себя удивлялась тому чутью, что было у нее на людей: как ей приглянулся порабощенный франк, так и другим он пришелся по душе. Пожалуй, до сих пор больше Мейнарда среди рабов отмечали лишь Сайфа, на смуглую кожу которого ребятишки сначала смотрели со страхом, а потом — с интересом, и заслушивались историями Востока. Теперь любимцем ребятни и женщин сделался Мейнард. Он не чурался никакой работы, даже самой черной, исполнял ее прилежно, а нрав, несмотря на силу и ловкость, имел незлобивый и отзывчивый. Злость Бейнира на потерю многих воинов в том походе сгладилась со временем, и даже вождь обратил внимание на нового раба, на которого женщины не могли нарадоваться.
Оказалось, умеет он много всего: чинить вещи, класть камень, ходить по следу зверя, ставить силки и ловить рыбу. Он мог пригнать скотину с пастбища, сплести веревку или сеть, обрабатывать звериные шкуры. Где он набрался этих знаний, равно как и где выучил норвежский язык, Мейнард не объяснял. Однако нельзя было и сказать, что от него слова не добиться: по вечерам, когда мужчины ушли в поход, женщины собирались в длинном зале дома Бейнира, пряли, шили, чинили одежду и разговаривали. Раньше, случалось, звали Сайфа, всегда рассказывавшего собравшимся новую сказку, в которой, может, не все понятно, зато все интересно. Теперь часто и Мейнарду приказывали явиться, даже Далла, рабов не слишком жаловавшая, против такого не возражала, ибо истории чужака-франка были другими, но не менее интересными. Альвдис сидела рядом с мачехой, вся обратившись в слух, и даже не замечала иногда, как заканчивалась шерсть и нужно было идти чесать новую. Настриженную с овец шерсть сперва следовало вычесать, избавив от жира, а потом спрясть нить с помощью прялки и веретена. Прялку можно было носить с собой и работать где угодно, когда выдастся свободная минутка, только кто же уйдет, когда сказка в самом разгаре? И Альвдис сидела, держа прялку в левой руке, закручивая веретено с грузилом в правой, медленно опуская его на пол и потом сматывая нить, но думала не о том, какой эта нить получилась, а о неведомых землях, что появлялись в рассказе чужака. И потом, когда плела кружево из ниток с помощью простой костяной иглы, Альвдис казалось, будто слова Мейнарда вплетаются туда. Кружево выходило на славу. Девушке даже казалось, что туда вплелось немного иноземного волшебства.
Мейнард оказался прекрасным рассказчиком, хотя среди северян это была и не редкость: с детства привыкли рассказывать и слушать саги, многие обладали музыкальным слухом, и часто во время пиров звали скальдов, чтобы те развлекли собравшихся. Рабы, конечно, со своими сказками смешны, когда пируют воины, однако женщинам и детям было вполне достаточно такого общества. Когда имеется хорошая сказка, время за работой летит быстрее.
— Мейнард! Мей-наааард!
Он остановился и обернулся; запыхавшийся мальчишка подбежал к нему и уперся коленями в ладони, стараясь отдышаться.
— Что такое, Уни, почему ты так спешил?
— Меня Ёдур послал, — зачастил мальчик, выпрямляясь, — срочно послал, сказал, беги, найди!.. Он хочет спросить, ты пойдешь с ним сегодня?
Мейнард бросил взгляд на фьорд, подернутый рябью — поднимался ветер, — и покачал головой.
— Нет, Уни. Поди скажи ему: моряк из меня так себе, он это знает, а острогой рыбу бить сегодня — не та погода.
— Вот он и хотел, чтобы ты ему помог тянуть сети.
— Мне дом приказано строить, — развел руками Мейнард. — Видишь, сколько работы еще? — он кивнул на идущее неподалеку строительство.
Пока земля не зачерствела, скованная морозом, вернувшийся из похода вождь приказал возвести еще один дом, дабы поселить туда молодую семью: деревня разрасталась, требовалось восполнить потери, а потому не только жен вели северяне в дома, но и звали фермеров с других земель поселиться на плодородной равнине в Аурланде. В основном строили рабы под присмотром опытных мужей, тех, кто ведал, как возводить стены. Мейнард теперь тоже знал, как строят здесь дома: так как тут повсюду был лес, возводили строения из него, кладя доски угол к углу, хотя не чурались и другого способа — например, из земли, камней и торфа, и кровлю из торфа накладывали, дерево используя лишь для балок крыши и стен в комнатах. Такие дома были даже теплее, объяснил Мейнарду Ингольв, пожилой уже человек, больше других смысливший тут в постройках. Большой дом вождя, старый, одышливый, но крепкий, был возведен когда-то именно так — из камня и дерева. Мейнард внимательно разглядывал детали, если его звали по вечерам в длинный зал; его поразило искусство, с которым вырезаны были столбы и двери, он посмотрел, как держится крыша и как делится пространство внутри. Сейчас эти новые знания пригодились: франк легче понимал, чего хочет от него Ингольв и что именно приказывает.
Уни умчался, чтобы передать ответ рыбаку, повадившемуся приглашать чужеземца в плавания за трепещущей и бьющейся добычей, а Мейнард, усмехаясь, зашагал к строящемуся дому. Мужчины как раз закругляли стены в конце длинного зала, и хотя на дома уже давно не клали перевернутые лодки, традиция строить именно так сохранилась. Сайф, несмотря на холод, обнаженный до пояса, вместе с другими устанавливал один из мощных столбов, которые после примут на себя тяжесть крыши. Лука и Фредеганд обшивали досками земляную насыпь, что тянулась по обеим сторонам строящегося дома, и когда Мейнард прошел мимо, Лука неприязненно на него покосился.