Он приходил почти каждую ночь. Я уже привычно ждала его, закатав до пояса рубашку. Безо всяких усилий удерживая надо мной свой вес, Курх рукой готовил себя к соитию и мягко входил в меня. Я чувствовала движения его плоти внутри, и кожа покрывалась мурашками от контраста между его холодом и моим теплом.
Он старался как можно меньше касаться меня, а на любые попытки дотронуться до него отвечал коротким покачиванием головы, и я одергивала руку. В полумраке комнаты невозможно было разобрать, куда направлен его взгляд, но сама я всегда смотрела только на него. И точно знала: он видит, что я смотрю.
Я вглядывалась в его лицо, пытаясь за маской отстраненного безразличия разглядеть причину такого отношения ко мне. Иначе, иначе я воображала себе будущую замужнюю жизнь! Я держалась скромно и почтительно, не перечила, не просила сверх необходимого. Неужели я не заслужила хоть толику любви, хоть каплю ласки? Что во мне не так?
И снова, каждый раз, по кругу пойманными птицами метались мои мысли, пока муж вбивал свою плоть в мое лоно и изливался живительным семенем. И я не выдержала. Он уже почти встал с кровати, когда я отчаянным рывком метнулась к нему, вцепившись замерзшими пальцами в запястье. Я почувствовала, как он вздрогнул всем телом.
— Пожалуйста, останься, не уходи, — жарко и сбивчиво зашептала я, с мольбой глядя на мужа. — Не оставляй меня, мне так одиноко в этом огромном доме, здесь никого, кроме тебя, но и ты никогда не со мной, даже когда рядом, пожалуйста, не бросай меня, я так больше не могу!
Мой голос сорвался, горло сжало болезненным спазмом подбирающихся слез. Мать запрещала показывать мужчине женскую слабость, но сейчас мне было все равно. Я готова была сделать что угодно, лишь бы он снова не скрылся сейчас за дверью.
Несколько долгих мгновений он смотрел на меня. И затем медленно, по одному разжал мои пальцы, заставляя отпустить его запястье.
— Не надо, — голос его был хриплым и тихим.
Отчаяние накрыло меня штормовой волной, и не было возможности выплыть, выбраться и сделать хоть один глоток воздуха. Я захлебывалась слезами, свернувшись в клубок на постели, а за окном, вторя мне, выл ветер и колотил по крыше ледяной дождь. Я не помню, как уснула, не помню ничего из той горькой ночи. Когда я вновь пришла в себя, было уже раннее утро.
Я сонно огляделась и замерла от испуга и удивления, вцепившись в рубашку напротив бешено колотящегося сердца.
У изножья кровати беспокойно дремал Курх.
*
После той памятной ночи что-то будто изменилось между нами. Он все так же не желал спать со мной в одной постели, но больше не старался выскользнуть из дома сразу после соития. Я чувствовала, что любой разговор на тему нашей близости может разрушить тот хрупкий ледяной мостик, что я попыталась перекинуть между нами. Поэтому, недолго думая, я застелила шкурами длинную широкую лавку у окна, где иногда сидела с вышиванием. Не предлагала и не упрашивала, но Курх заметил перемены в обстановке комнаты и по моему взгляду понял все без слов. И уже следующим утром я обнаружила его не на крыльце или у кровати, а мирно спящим на новом ложе.
Я бы с радостью уступила ему кровать как хозяину дома. И с куда большей радостью предпочла бы делить ее с ним. Но пока было довольно и этого. Присутствие Курха в доме, пусть и незримое, успокаивало меня, и я не чувствовала себя настолько одинокой, как раньше.
Наверное, все это придало мне решимости зайти еще дальше.
Моя дневная жизнь ограничивалась домом и двором. Владения Курха были велики, но, куда ни пойди, заснеженные поля и рощи быстро начинали погружаться в густой серый туман. Близкие звезды ясно давали понять, что я пребываю в верхнем мире, и я, стыдно признаться, опасалась углубляться в туман, полагая, что упаду на землю как с края облака. Думаю, Курх посмеялся бы надо мной, расскажи я ему об этих своих страхах.
Но все равно, мне безумно хотелось побывать там, за границей тумана. Вновь увидеть мой, серединный мир, родные заснеженные просторы, острые пики гор и темную гладь беспокойного моря.
— Я умею управлять упряжкой. Под парусом ходить обучена. А стрельбе из лука меня отец учил, — говорила я, пытаясь убедить Курха, что могу быть ему полезной. Он лишь качал головой, не говоря ни слова. И я улыбалась, словно бы соглашаясь с его невысказанным ответом: действительно, глупенькая девчонка, которой не место рядом с бессмертным духом во время его дел в серединном и верхнем мире. А самой выть хотелось от разочарования и обиды. Но я не сдавалась.
И вот, одним солнечным утром он разбудил меня раньше обычного и сказал, глядя в сторону, чтобы не смущать меня, лежащую в одной нижней рубашке:
— Собирайся. Сегодня поедем вместе.
Я ликовала! Быстро, пока муж не передумал, оделась и заплела косу, выскочила во двор. Оленья упряжка уже ждала нас.
Какое же упоение — мчаться среди густой туманной мглы и затем вдруг в одно мгновение вылететь посереди заснеженной равнины. Полозья заскрипели по снегу, ветер засвистел, бросая в лицо мелкие снежинки. Я не знала, где мы оказались, но нутром чувствовала: я дома. Снова в мире людей.
Счастливая, раскрасневшаяся от мороза, я посмотрела, чуть обернувшись, на мужа и поймала его ускользающий взгляд. Что-то было в нем — удивление ли, интерес. Словно бы он впервые увидел меня по-настоящему.
Впереди, из-под копыт оленей метнулись вспугнутые зайцы. Курх вскинул лук и, почти не целясь, выпустил пару стрел. Сани тут же послушно замедлили ход, и дух Зимы уверенно повел упряжку в сторону подстреленных тушек. Зайцы были крупные, жирные, не чета отощавшим животным, которых приносили в последние луны наши охотники. Сбывалась воля богов, в серединный мир приходило изобилие.
Курх искал дичь, я связывала и укладывала на сани собранные тушки, прикидывая, как можно будет приготовить их и что сшить из белых шубок. Мы объездили всю равнину и остановились в подлеске. Олени лениво обрывали мох, Курх очищал от крови стрелы, вынутые мной из зайцев. Внезапно внимание наше привлек низкий, почти на грани слышимости, рык, доносившийся из леса. Я обеспокоенно посмотрела на мужа.
— Думаю, это медведь-шатун. Мы верно разбудили его, — Курх отложил стрелы и поднялся. — Я успокою зверя. Жди меня здесь.
Страшно было оставаться и страшно отпускать его — пусть я и напоминала себе, что он бессмертный дух. Если проходил слух о поднявшемся в лесу медведе, все свободные мужчины отправлялись искать опасного хищника. А женщинам оставалось только гадать, кто же на этот раз может не вернуться, растерзанный зверем.
Сквозь гулкие барабанные удары сердца до моего слуха донесся тоненький писк. Он был в стороне от той тропы, по которой ушел Курх, и я, ведомая любопытством и жалостью к плачущему созданию, выскользнула из саней.
Под корнями одного из деревьев обнаружилась разворошенная нора. Вокруг нее было множество следов, крупных и маленьких. Кровавая дорожка уходила в заросли кустарника, где грязным бело-красным комком свернулась самка песца. Рядом с ней сидел и выл от голода и ужаса детеныш. У меня сердце разрывалось от его плача.
Я ни секунды не сомневалась в том, что собиралась сделать. Опустилась на колени, подхватила дрожащего щенка. Малыш попытался было тяпнуть меня за варежку, но потом завозился и затих, пригревшись.
Когда Курх вернулся, я уже сидела в санях, прижимая к себе маленькое спящее тельце. Муж посмотрел на меня, холодно, неодобрительно поджимая губы, но ничего не сказал.
Так в моей жизни появился Кут.
*
Щенок быстро отъелся и освоился на новом месте, скрашивая мое одиночество, особенно остро чувствовавшееся во время отсутствия Курха. Игривый и дурашливый, он рвался разделить со мной любое дело, с энтузиазмом раздирая пряжу, забираясь в печь перед растопкой, а потом носясь по коврам, оставляя дорожки из сажи, а также расколотив пару горшков, прежде чем был окончательно отучен совать свой нос на хозяйский стол. И, несмотря на весь хаос и дополнительные хлопоты, что ежедневно создавал мне Кут, я все чаще ловила себя на том, что улыбаюсь этому прохвосту, искренне и открыто. Мне казалось, под тяжелыми взглядами Курха я начала было забывать, каково это.
Курх сердился и не считал нужным это скрывать. Неодобрительно поджимал губы, наблюдая за нашими догонялками по двору или моими бесплодными попытками поймать Кута, утащившего очередной клубок. Мое веселье скорее раздражало его.
— Мне все равно придется вернуть его в лес, когда подрастет, — ворчал он.
Но, хотя муж и не признавался в этом, я чувствовала: он рад нашему новому
компаньону. Когда Курх думал, что я не вижу, он чесал песца за ухом, гладил пушистую шерстку. При мне же дух-Ворон всячески демонстрировал, насколько неудачным он считает мое решение.
Кут же казался вполне довольным своей судьбой и умело сочетал черты домашнего пса и дикого хищника. Охотился на грызунов в амбаре, вырыл нору под крыльцом и стаскивал туда добычу. Ласкался ко мне и к Курху, выпрашивая еду, но царапался и кусался всерьёз, если решал, что кто-то хочет его обидеть.
Не прошло и пяти лун, как муж принял окончательное решение.
— Нужно отвести его обратно, — сказал Курх, и по его серьезному нахмуренному лицу я поняла, что в этот раз это не пустые разговоры. — Он дикое животное, и место ему в лесу. Так будет лучше.
Я стояла, не в силах ответить. Кут, почувствовав моё волнение, подбежал, ласково потерся об ноги. Я подняла щенка на руки, прижимая к себе.
— Курх, пожалуйста…
— Не надо было к нему привязываться, — жёстко оборвал он, отвернувшись, словно бы не желая смотреть в мои умоляющие глаза.
Муж забрался в сани. Я подошла, молча подала ему щенка. Не понимая происходящего, тот завозится в санях, радуясь предстоящему приключению. Глупенький.
На глаза навернулись слёзы, и я поспешно убежала в дом, не желая плакать при Курхе.
Опять одна. Без Кута и его умильной возни дом казался ещё более пустым. Я хваталась за то и это, пытаясь занять ум работой, но все валилось из рук. В конце концов, я наткнулась на спрятанный Кутом клубок ниток, стиснула его в кулаке и разревелась.
Сама не заметила, как задремала. Проснулась от грохота резко распахнутой двери, а в следующее мгновение вокруг меня белым пушистым угрем заплясал Кут. Прыгал, просился на руки. Я подхватила щенка, сама не своя от счастья.
Курх, сердитый и грозный, стоял в дверном проёме.
— Вернулся! — зло воскликнул он. — Гнался за санями через весь лес, стоило мне тронуться с места. Не смог не взять.
— Спасибо.
Муж хмурился, глядя на меня, но моя радость была столь заразительна, что и по его лицу промелькнула тень улыбки. Он спрятал её в воротнике плаща.
Кут носился между нами, переполненный энергией от недавней увлекательной прогулки, и ему были совершенно не интересны противоречивые мысли и чувства хозяев.
*
Смешно, но я была благодарна Куту, что он решил остаться. И пусть за несколько лун после памятной поездки с Курхом щенок окончательно вырос и принимал мои игры и ласки не с увлеченностью малыша, а с лёгким снисхождением взрослого — ничего. Тем приятнее было, когда он сам приходил ко мне и растягивался рядом на лавке, позволяя почесать за ухом или погладить пушистый животик.
Курх же был неизменно неласков и молчалив. Не давал к себе прикоснуться, пресекал лишние вопросы. Лишь изредка брал на прогулки — да и то быстро отказал мне в этой маленькой радости, сославшись на то, что в серединном мире стало неспокойно.
Мой глоток свободы, кусочек родного края, был безжалостно отнят, и я вновь оказалась заперта, отрезана от всего серым плотным туманом.
Несвободная, нелюбимая и одинокая, если не считать Кута.
Честно признаться, я в чем-то завидовала своему пушистому любимцу. Вот уж кому невозможно было что-то запретить. Он полюбил ездить с мужем на охоту и, когда песцу хотелось сопровождать Зимнего духа, никакая сила не могла заставить его покинуть сани.
— Если убежит, искать не буду, — отрезал Курх, когда Кут в первый раз решил поехать с ним, невзирая на все протесты.
— Не убежит, — уверенно ответила я.
И, конечно же, оказалась права.
*
Увидев полевку, прошмыгнувшую между амбаром и стойлом, Кут метнулся в погоню. Проскочив между бревенчатыми стенам, они выскочили за пределы двора и понеслись по полю. Мышь искала спасения в туманной дымке на границе владений Курха, и Кут бездумно, распаленный погоней, единым прыжком влетел вслед за ней в серебристую мглу. Миг — и белый хвост исчез из виду.
Я вскочила с крыльца, откуда наблюдала за игрой песца.
— Кут! — закричала я что есть силы, но ответом мне была лишь тишина.
Не помня себя от ужаса, я побежала туда, где последний раз видела Кута и мышь. Две цепочки следов терялись среди серебристых вихрей, растворяясь в тумане.
Осторожно, преодолевая страх перед неизвестностью и загоняя на край сознания глупые мысли о том, что можно свалиться с края облака, я сделала шаг. И ещё один.
— Кут! — вновь позвала я, стоя по колено в тумане.
Он так и не появился. Я вглядывалась в серебристую мглу, силясь различить маленький силуэт, но тщетно. Туман колыхался, притягивал, завораживал кружением искрящихся кристаллов льда.
Внезапно мне показалось, что я увидела очертания зверя, тонким контуром проступающие сквозь туман. Массивная фигура, казавшаяся куда больше Кута, медленно обретала четкость, приближаясь ко мне. Я вытянула руку ей навстречу, проверяя, как далеко можно зайти в сгущающийся туман, не потеряв знакомого двора и дома.
Неожиданный рывок чуть не сбил с ног. Сильные руки обхватили меня поперёк талии и резко дернули назад, прочь от тумана. Я испуганно охнула, прижатая к телу Курха ледяной хваткой.
Он развернул меня и отстранил на расстояние вытянутых рук, держа за плечи. Брови его были нахмурены, а в глазах плескалась не то злость, не то ужас.
— Глупая девчонка! — закричал он. — Что тебе было нужно в тумане между мирами? Неужели не понимаешь, что если б он затянул тебя, то ты бы уже не вернулась обратно?
Пальцы Курха впивались в плечи, и это было почти больно, но я не замечала, оглушенная его яростным напором.
— Но Кут… — начала я беспомощно.
— Кут — зверь, — зло оборвал меня Курх. — Он чует опасность и осознает границы того, с чем может справиться. В отличие от людей.
Я опустила голову.
Запоздалый страх охватил меня, и я задрожала, чувствуя, как по лицу неостановимо текут слёзы. Невесть откуда выпрыгнувший Кут, целый и невредимый, заскакал между нашими ногами, совершенно не осознавая, чему он стал невольной причиной.
Хватка Курха ослабла, и он вновь прижал меня к себе, гораздо бережнее, чем в первый раз. Я прислонилась мокрой щекой к его рубашке, вдыхая морозный запах.
— Прости меня, Курх, — пробормотала я.
— Даже и не думай больше приближаться к границе моих владений. Увижу тебя у тумана еще раз, и мне придется вовсе запереть тебя в доме и запретить выходить, — пригрозил он, но голос звучал устало. — Пойми, туман опасен. Это не обычная мгла, а завеса, разделяющая наши миры, и лишь богам и духам по силам преодолевать ее. Тебя, смертную, он поглотит, и, если меня не окажется рядом, никто не сумеет помочь.
Дух отпустил меня и отвернулся, собираясь вернуться во двор. Только сейчас я заметила тяжело дышащих оленей, взволнованно топчущихся около перевернутых саней, прочертивших на снегу грязную серую полосу. Неужели Курх выпрыгнул из них на полном ходу, увидев меня у кромки тумана?
Я еще раз посмотрела на серо-серебристые вихри и вдруг вспомнила о таинственной тени, которую, как мне показалось, я видела.
— Курх, — окликнула я мужа, — я хотела…
Он резко обернулся и, увидев, что я все еще стою недалеко от границы, махнул рукой, знаком веля следовать за ним. В его движениях чувствовалось вновь нарастающее раздражение, и я сочла за лучшее не продолжать и молча поплелась за ним.
*
Что-то происходило в серединном мире. Курх возвращался все более и более хмурым, уклонялся от расспросов, и мысли его витали где-то далеко от меня, как всегда недостижимые. А однажды он и вовсе не пришёл ночевать, и я так и уснула, сидя на лавке и беспокойно вглядываясь в мрак двора через заледенелое окошко.