— Я включил навигатор в ноутбуке. Сейчас направо и первый поворот налево. Не нарушайте ничего, и не остановят. Хорошо хоть, здесь тоже левостороннее движение.
Брикстон оказался неожиданно респектабельным, ни капли не похожим на своего двойника из другого мира. Скорее, он напоминал Блумсбери: трех- и четырехэтажные георгианские дома, небольшие особняки, ухоженные скверы. Но люди, которые шли по улицам, отличались специфической и вполне узнаваемой внешностью. И это точно не были чернокожие или уроженцы Кариб.
— Сдается мне, милорд, что это богатый еврейский квартал, — Джонсон указал на вывеску с яркой надписью на иврите. — А вон там, похоже, синагога. А вот и та улица, которая нам нужна. Если не ошибаюсь, она и у нас есть. Только выглядит совсем по-другому. И называется.
Они остановились около трехэтажного дома сливочно-желтого цвета. Весь первый этаж занимал магазин с огромными сверкающими витринами. Вывеска сияла золотом: «Yahu’s Jewelry».
— Вполне подходящая вывеска[2], - усмехнулся Питер. — Я так и подумал, что вы ищете двойника ювелира, который уничтожил кольцо Маргарет. Это ведь вы отправили к нему Тони и Свету, насколько я помню?
— Да. Только у нас это была сомнительная лавочка в сомнительном квартале, хозяин которой скупал краденое.
— И как вы с ним познакомились?
— Продал ему кольцо, которое вернула невеста.
— Надеюсь, не краденое? — поддел Питер, но Джонсон его подколку проигнорировал.
— Здесь он не Яхо, а Яху, и, судя по магазину, вполне респектабельный господин. Впрочем, это еще ни о чем не говорит. В конце концов, чем мы рискуем?
— А вдруг позвонит в полицию?
Джереми просунул голову из багажника над спинками задних сидений.
— Как думаешь, дружок, это не опасно? — спросил Питер.
Дракон посмотрел на него, не мигая, но было в этом взгляде какое-то беспокойство.
— Голова от шапки не чешется?
Дракон издал неопределенный хмыкающий звук и исчез в багажнике.
— Ладно, пойдемте, — сказал Питер, выходя из машины.
За стеклянным прилавком, подсвеченным снизу, стояли две ошеломляюще красивые дочери Леванта в одинаковых черных юбках и белых шелковых блузках.
— Чем можем помочь, джентльмены? — поинтересовались они хором.
— Нам нужен мистер Яху, — отрезал Джонсон тоном, напрочь отметающим всякие возражения.
— Как вас отрекомендовать? — спросила одна из девушек.
Джонсон на мгновение задумался, коротко взглянул на Питера и отрекомендовался:
— Мистер Бомбей Джонсон. Хэлари Бомбей Джонсон.
— Одну минуту, мистер Джонсон.
Девушка исчезла за бархатной портьерой, прикрывающей дверь во внутреннее помещение. Оттуда едва слышно доносились голоса: виноватый, оправдывающийся — девушки и сердитый, рыкающий бас, который должен был принадлежать настоящему Голиафу[3].
Дверь распахнулась, взлетела портьера, и из недр магазина показался хозяин. Роста совсем не великанского, возраста неопределенного, в дорогом костюме с галстуком, чисто выбритый и аккуратно подстриженный. Судя по ошарашенному выражению на лице Джонсона — ничего общего с тем, что он ожидал увидеть.
Посмотрев внимательно на обоих, ювелир безошибочно определил Джонсона и повернулся к нему:
— Сэр, ваше имя мне ни о чем не говорит. Ваше лицо тоже. Мы не знакомы, это определенно, у меня отличная память. И все-таки почему-то у меня такое чувство… Даже не могу это объяснить, сформулировать. Ощущение, что я все-таки должен вас знать. Если бы я был мистиком, наверно, сказал бы, что мы могли встречаться в других жизнях, в других измерениях. Но я не мистик и не верю в подобные глупости. Тогда что это такое? Почему вы пришли именно ко мне? И почему назвали свое имя так, как будто я должен был его знать?
— Я тоже не могу этого объяснить, сэр, — вежливо ответил Джонсон. — Но у меня было точно такое же чувство, когда я искал… искал ювелира. Ваше имя — как будто что-то щелкнуло. Да, мы не знакомы и никогда не встречались, вы правы. И все
же…
Подумав, мистер Яху молча указал на дверь за портьерой.
— Что вас привело? — спросил он, когда они оказались в просторной, со вкусом обставленной комнате, один угол которой был оборудован под ювелирную мастерскую.
До сих пор молчавший Питер вытащил из кармана шесть слитков и положил перед ювелиром на стол. Тот взял один из них в руки, покрутил так и эдак, осмотрел через глазную лупу, разве что не облизал и не обнюхал.
— Зеленое драконье золото, — сказал он задумчиво. — Но без рубидия, поэтому не зеленое. Это редкость.
Он снял лупу и перевел взгляд на Питера и Джонсона. В нем явственно читалось: «Откуда оно у вас?», но вслух ювелир вопрос задавать не спешил.
— Вы знаете, почему драконы так любят золото? — спросил он вместо этого. — Точнее, не любят, а собирают? Есть две версии. По одной, кровь дракона ядовита, растворяет без остатка рыцарские мечи. И даже мертвые драконьи кости в процессе разложения растворяются. Вообще все тело ядовито. И когда они ложатся, через какое-то время оказываются в токсичной луже, потому что все, кроме золота, вступает с их телом в химическую реакцию. Вот они и тащат золото к себе в пещеру, чтобы иметь сухую и чистую подстилку. Но это неправда.
— Разумеется, неправда, — подтвердил Питер. — Мы знакомы с одним драконом. Он лежит на чем угодно, и никаких токсичных отходов.
— А другая версия, полагаю, ближе к истине. Для обмена веществ драконам необходимы сера и мышьяк, которые они не могут получить с пищей. Вот и ищут везде пирит, халькопирит и аурипигмент, которые сосут, как леденцы. Но поскольку все эти минералы обладают золотым блеском, а драконы подслеповаты, иногда они ошибаются и приносят в свою берлогу настоящее и совершенно бесполезное для них золото. Которое копится там, потому что драконы не занимаются уборкой своих жилищ.
— Видимо, все золото, которое валялось кусками просто так, драконы давно стащили к себе в норы, — усмехнулся Джонсон.
— Видимо, — кивнул мистер Яху. — А еще драконы сами способны превращать в золото всякую дрянь. Например, камни, — он махнул рукой в сторону лежащих на столе слитков. — Только делают это редко и неохотно, потому что оно им не нужно. Наверно, вы слышали про драконов Гейдельберга? Когда-то они облюбовали для размножения берега реки Неккар. Жители Гейдельберга собирали драконьи яйца, а потом держали драконов в качестве домашних животных. Говорят, надеялись получить такое вот зеленое золото, но драконы растапливали им камины, истребляли грызунов, охраняли дома, не более того. Только редким счастливчикам удавалось раздобыть драконье золото. Так вы хотите его продать?
— Хотели бы… — дипломатично согласился Питер.
Подумав немного, ювелир взял со стола небольшой прибор, похожий на калькулятор, нажал несколько круглых кнопок и показал цифру, появившуюся в окошке.
— Разумеется, наличными, — пояснил он.
Питер понятия не имел, нормальную ли цену предложил им странный ювелир, но поспешил согласиться. Как будто у них был выбор! Мистер Яху открыл сейф и вручил ему несколько запечатанных пачек.
— Рад знакомству. Заходите, если что-то понадобится, — сказал он на прощанье и добавил: — Драконье золото… надо же… Удачный выдался денек.
Когда Питер с Джонсоном сели в машину, мохнатый помпон сразу же обозначился за спинками задних сидений.
— Все в порядке, Джереми, — сказал Питер, обернувшись. — Мы продали твое золото и получили много денег. Ну, во всяком случае, достаточно для нашего путешествия. Еще раз спасибо тебе.
Дракон продолжал пристально смотреть на него, но Питер молчал. Внезапно он понял, что совершенно не хочет рассказывать дракону о том, что они собираются во Францию, чтобы найти и уничтожить еще одно кольцо. Почему-то ему показалось, что Джереми это не одобрит.
— Милорд, будет лучше, если мы поскорее уедем из Лондона, — вмешался Джонсон.
— Я бы предложил остановиться в придорожном мотеле. В таком, где комнаты с отдельным входом. Тогда ночью мы сможем потихоньку привести к себе Джереми.
Все сложилось удачно. И мотель нашелся, и заправка с супермаркетом, и даже электрический чайник в номере — можно было заварить хлопья для каши Джереми, а не разжигать костер в лесу. За полночь, когда почти все огни в окнах погасли, Питер привел дракона в комнату. Джонсон шел рядом, прикрывая их от возможной камеры наблюдения.
Когда Джереми устроился в углу в гнезде из покрывал и запасных одеял, Питер хотел снять с него шапку, но тот недовольно замотал головой.
— Тебе так нравится в шапке? — засмеялся Питер. — Жарко же в ней. Давай сейчас снимем, а завтра наденем снова?
Джереми нехотя сдался, но подгреб снятую шапку под себя, как будто боялся, что ее отнимут.
— Боюсь, когда все закончится, я буду по нему скучать, — сказал Питер, но Джонсон уже похрапывал на своей кровати, укрывшись с головой одеялом.
[1] Эдуард V и его брат Ричард Йоркский, сыновья английского короля Эдуарда IV и Елизаветы Вудвилл. После смерти отца по приказу короля Ричарда III были заключены в Тауэр, их дальнейшая судьба является одной из загадок истории.
[2] Jewelry (англ.) — ювелирные изделия, ювелирный магазин, Jew — еврей, иудей
[3] В Библии огромный филистимлянский воин, которого победил в поединке царь Давид. В переносном смысле — великан
8. Дракон и мотылек
Всю ночь я пыталась хоть как-то привести в устойчивое состояние свою мусорную башню рассуждений и предположений, но ничего не получалось. Стоило мне связать узелки в одном месте, тут же расползалось в другом. Все-таки строить какие-то заключения на недостаточной информации — самое неблагодарное дело.
Оставив это занятие, я задумалась о Мэгги. Удастся ли мне когда-нибудь смириться с тем, что больше не увижу свою дочь? Больше? Да я ведь и видела-то ее всего несколько минут, после того как она появилась на свет. Ну и что? Ведь до этого я девять месяцев вынашивала ее, чувствовала все ее движения.
Иллюзия? Какая же это иллюзия, если люди продолжают жить, любить, радоваться, горевать? После этого не остается никаких следов? Но я ведь и раньше, пока не узнала о существовании Отражения, была уверена: все происходящее исчезает бесследно, и только память хранит мгновения минувшего — столько, сколько может.
Если Бог всемогущ и всеведущ, Он и так знает обо всем, что люди натворили. И все эти архивные записи нужны вовсе не для Него, а для самих людей. Но раз так — может, и к лучшему, что кольца больше нет, и Отражение замерло? Стоять, обнажив свои мысли и поступки перед всем человечеством… То еще удовольствие.
Я понимала, что в рассуждениях этих есть какой-то изъян, попытка оправдать свою несуществующую вину, но… было что-то еще. Какое-то смутное беспокойство, тревога. Определенно, что-то должно было произойти.
Мать Алиенора спала так тихо, как будто уже умерла. Я почти не слышала ее дыхания, только видела, как едва заметно поднимается и опускается одеяло. За окном перестало лить, и только ветер шумел по-особому — как бывает только после дождя. Тревога вдруг превратилась в безумную тоску, острую, как волчьи клыки, разрывающие мягкую беззащитную плоть.
Но, к моему удивлению и ужасу, это не было тоской по дому, по ребенку. Я тосковала… по телу. Точнее, по телесности. Чувственные ощущения, ощущения тела в его отсутствие сводили меня с ума. То, что сначала казалось свободой, теперь стало пыткой. Мой дух — или, может, душа? Что я, в конце концов, такое? — изнывал от невозможности быть облеченным плотью.
— Прости, Тони! — подумала я и внезапно оказалась в доме Билла Фитцпатрика.
Мартин, лежащий на кровати, то ли спал, то ли был без сознания. Его лицо в тусклом свете масляной коптилки казалось грязно-желтым, волосы слиплись от пота, крупные капли стекали со лба. Он дышал хрипло и тяжело, с присвистом, пересохшие губы обметало белым налетом.
Подошел Билл, влажной тканью обтер Мартину лоб, потом губы, осторожно положил поверх одеяла свесившуюся с кровати руку. Мне стало жутко, когда я разглядела эту руку — он исхудал так, что по ней можно было изучать анатомию, все, до малейшей, косточки и связки. Да что там руки! Его лицо… Это был череп, обтянутый кожей. Он был ужасен — но я испытывала к нему страшную жалость и непонятную, щемящую нежность.
Я хотела быть с ним! Я любила это измученное тело, которое колебалось между жизнью и смертью. Я стремилась к нему так, словно это был потерянный и вновь найденный рай.
— Мартин! Мартин! — мысленно звала я. — Ты поправишься и проживешь еще одиннадцать лет. Мы с тобой вместе проживем их. А потом все начнется сначала — и так без конца. Мы будем с тобой всегда. И как я только могла быть недовольна тобой, твоим телом? Ты прекрасен, твое тело прекрасно — и оно будет моим! Пусть я не смогу управлять им, это и не нужно, я буду жить твоей жизнью, снова и снова наслаждаться ею.
Мелькнула какая-то смутная, невнятная мысль… Тони? А что Тони? Рано или поздно тело Маргарет умрет, и он тоже начнет ее жизнь сначала. И мы будем встречаться — снова и снова, на короткие полгода. Хорошо, что они такие короткие, потому что они будут пролетать быстро — и мы с Мартином снова останемся только вдвоем.
Я смотрела на него и удивлялась: что заставляет меня медлить? Почему я еще не с ним? Ведь надо только вспомнить какой-то яркий момент, который я пережила в его теле. Портрет… Портрет Маргарет! Тот самый день, когда она не пришла из-за женского недомогания, и Мартин подправлял нарисованное по памяти. Яркий солнечный свет, льющийся в окна, танцующие в лучах пылинки, острый запах красок…
Но ничего не получалось. Как я ни старалась, Мартин по-прежнему лежал передо мной на кровати. В тот раз, с Маргарет, стоило мне лишь подумать о поле, ромашках — и я оказалась в ее теле. Почему же сейчас я не могла повторить это?
Проклятье! Я знала чувства и мысли Маргарет и могла вспомнить их, потому что пережила все это вместе с ней! Но от Мартина мне достались лишь слова, поступки и физические ощущения, ничего более. Все чувства, которые я испытала в его теле, были моими — не его! Я никогда не смогу вернуться в это тело. Ни в это, ни в какое-либо другое. Если только… Маргарет? Но увы — это тело занято. Или нет?
Я представила себе темные коридоры Скайхилла — и мгновенно перенеслась туда.
Это был замок спящей красавицы — только без красавицы. Отражение не отрастило новую Маргарет — оно замерло в ожидании ее возвращения. Все в замке так или иначе были связаны с ней — непосредственно или через других людей. И когда это звено цепочки исчезло, механизм остановился. И эта волна бежала дальше, дальше — в деревню, в Стэмфорд, в Лондон… Где-то время шло, а здесь — стояло. Рано или поздно Маргарет вернется — как вернулся Мартин. Пусть драконий отвар уничтожил тот механизм, который заставлял тело стремиться туда, где оно должно быть. Но оно смертно, причем смертно дважды. Ему отмерен срок жизнью в настоящем — но оно может умереть и своей собственной смертью, как это было с телом Мартина. И тогда Маргарет снова окажется там, откуда мы ее увели. Бесконечно проживать свою жизнь, свитую в кольцо.
Я вернулась в обитель и оказалась рядом с Тони. Мои путешествия заняли всего несколько минут. Тоска по телу продолжала мучить меня, хотя и не так сильно. Похоже, она накатывала волнами. Пока я находилась в движении, она ослабевала, но стоило замереть на одном месте, и меня снова начинало выкручивать. Это было похоже на ощущения во время бессонницы, когда вертишься в постели и уже не можешь лежать, и хочется встряхнуться всем телом, как это делают промокшие собаки.
Пока я смотрела на спящего Тони — или все-таки спящую Маргарет? — меня затопило снова. И уже не казалось страшным жить вдвоем с ним в одном теле. Пусть — лишь бы в теле. И я снова пыталась вспомнить ромашковое поле, терпкий запах травы, ощущение безграничного счастья впереди. Но нет. В этом сестра Констанс не обманула — двум живым душам в одном теле места не было.