Annotation
Корнелл Вулрич (1903–1968) — широко известный и очень популярный американский писатель в жанре детектива. Видный представитель так называемого «романа-напряжения» или «историй психологического напряжения». Писал также под псевдонимом Уильям Айриш.
Корнелл Вулрич
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
Корнелл Вулрич
Одной ночи достаточно
1
Кое-как мы добрались до улицы Сулуэта.[1] Кучер, который привез нас сюда, не торопился, выжидая, что мы будем делать. Ведь все непременно хотят побывать в этом месте.
У комплекса развлечений «Слоппи Джо», внутренность которого, надо полагать, была лучше внешности, лошадь остановилась. Видимо, «по собственной инициативе». Очевидно, она столько раз бывала здесь, что знала эту остановку «на память».
Кучер повернул голову и посмотрел на нас.
— Что это? — спросил я.
— «Слоппи», — объяснил он. — «Большой Аттракцион».
Я чуть было не спросил его, не имеет ли он проценты от клиентов, которых сюда привозит. Но он все равно бы ничего не ответил. Я повернулся к ней:
— Может, войдем?
Она колебалась.
— Ты не думаешь, Скотти, что это будет неосмотрительно с нашей стороны. Вдруг мы кого-нибудь встретим.
— Нет никакой опасности. Здесь Гавана, а не Соединенные Штаты. Сюда «Он» не доберется.
Девушка улыбнулась. Это была одна из тех улыбок, которая заставляет меня трепетать от нежности.
— Не доберется сюда? — повторила она. — Нам, наверное, нужно поехать в гостиницу и запереться изнутри.
«Конечно, нам нужно это сделать, — подумал я, — и выбросить ключ. Но по другим причинам».
— «Он» прислал тебе телеграмму с поздравлением, — сказал я.
— Именно это я и имела в виду, — объяснила прелестница. — «Он» же не уточнил, какую судьбу мне желает.
— Во всяком случае, я рядом с тобой, — успокоил ее.
Она снова улыбнулась, и мне показалось, что грудь распирает от избытка чувств.
— И я с тобой, — отозвалась она, — до самой смерти.
Я помог ей сойти с коляски. Она задержалась на мгновение, и ее красота будто осветила улицу. На ней было белое вечернее платье из атласа, сшитое с учетом местного климата, и все драгоценности, полученные «в дар от Него». Ее уши, горло, запястья и пальцы при каждом движении сверкали.
Я спросил, зачем же она надела все эти украшения после того признания, которое сделала мне прошлой ночью.
— Знаешь, Скотти, эти драгоценности иногда разговаривают со мной по ночам. Я просыпаюсь и слышу, как в темноте из ящичка, где они лежат, доносится странный голос, повторяющий раз за разом: «Ты помнишь, когда ты нас получила? Помнишь?» и «Помнишь, сколько мы тебе стоили? Конечно, помнишь!» И так без конца, одно и то же. Порой кажется, что я схожу с ума.
— Понимаю. Но мы проведем вечер в городе. Не думаешь, что на тебе слишком много драгоценностей? — заметил я, когда сходили с корабля на берег.
— Мне кажется, было бы неосторожно оставлять их в каюте, пока будем отсутствовать, — ответила она.
— Почему не сдала их капитану на хранение?
— Я их брошу в воду, если хочешь. Все. До последней сережки. Сейчас.
Это была не шутка. Я задержал ее руку уже над водой.
Возможно, она даже не знала, почему так нарядилась. Может быть, этот жест вызов «Ему». Она хотела выглядеть еще лучше, чтобы понравиться другому мужчине.
Заплатив кучеру, мы попытались войти в здание. Помещение было забито людьми почти до тротуара. Некоторые даже пристроились у ложи, где разместился небольшой оркестрик. Я заметил арку над головами клиентов; бар должен находиться в той стороне.
Взяв спутницу за руку, пошел вперед, пробивая для нее коридор. С трудом нам удалось преодолеть первую группу людей. Затем вынуждены были задержаться перед толпой. В конце концов нам удалось добраться до стойки, и когда кто-то отошел, мы втиснулись вдвоем на одно место.
— Два виски, — заказал я.
Не нужно было даже поворачивать голову, чтобы поцеловать ее. Так я и сделал.
— Ты хорошо чувствуешь себя? — спросил.
Она опять подарила мне бесподобную улыбку.
— Когда твоя рука обнимает, когда рядом со мной твое плечо, я чувствую себя прекрасно и могу идти вот так всю жизнь, до самой смерти, — ответила она.
— Не говори больше о смерти, — прошептал я.
Меня иногда посещают странные мысли. Например, я с детства верил, что если повторять одно и то же слово, то оно, в конце концов, притягивается. Суеверие, от которого никак не могу избавиться.
Красивая и обаятельная, она всюду привлекала к себе внимание. Особенно торговцев. Мужчины проталкивались к ней в толпе, жужжали, как мухи вокруг цветка, и предлагали всевозможные вещи: парижские духи (расфасованные в Бруклине), хороший ресторанчик, где не задают нескромных вопросов, открытки, которые нельзя отправить домой. Но мы не слышали их, были изолированы в своем особом мире, созданном только для нас.
Она сделала глоток напитка, перевела дух и снова улыбнулась своей особой улыбкой.
— Будем надеяться, что мне станет веселее, — заметила.
Кто-то толкнул меня в спину, толчок передался и ей. В такой давке не сразу поймешь, от кого это исходило. Мы вместе повернули головы.
Перед нами стоял кубинец. В руках у него был старинный фотоаппарат на треноге.
— Сеньор и леди желают фото, чтобы показать друзьям по возвращении в Штаты? — спросил он.
— Никакого фото! — воскликнул я.
Ей же, напротив, идея понравилась. Может быть, по той же причине, которая заставила надеть все драгоценности.
— Я знаю, кто захотел бы иметь такую фотографию. А почему бы и нет? Да, сделайте. Прямо здесь.
Она обняла меня за шею и притянула поближе к себе. Потом прижалась своей щекой к моей.
— Так, — сказала она весело. — С большой любовью!
— Ш-ш-ш, — тихо проговорил я.
Мне никогда не приходило в голову, что девушка до такой степени ненавидит «Его». Я должен был догадаться раньше. Это откровение было приятно, я чувствовал себя счастливым человеком.
Не знаю, как кубинцу удалось убедить толпу отодвинуться от нас: наверное, многие не захотели попасть в кадр. Едва образовался кусочек свободного пространства, фотограф поставил треногу. Потом накрыл голову черной тряпкой, и спустя секунду из-под материи поднялась рука, держащая лампу-вспышку.
Мы застыли. В лампе вспыхнула магнезия, осветив все вокруг. В этот момент я почувствовал, как девушка вздрогнула. Не желая того, вздрогнул и я.
Некоторое время в воздухе еще оставался запах магнезии.
— Вот, фотография сделана, — сказал я.
Она продолжала прижиматься ко мне.
— Ну, ну, перестань, — смущенно проговорил я. — На нас же смотрят.
Краем глаза видел, что некоторые посетители бара посмеиваются, глядя в нашу сторону. Они, должно быть, думали, что мы слегка опьянели.
Девушка сказала мне тихо на ушко:
— Подожди, Скотти. Давай побудем так еще немного.
И подставила губы для поцелуя. Я поцеловал.
— Понимаю, что мы ведем себя легкомысленно, — прошептала она. — Но разве это имеет какое-нибудь значение? Сегодня такой хороший вечер.
Я не заметил, как ослабли ее объятья. Она вдруг обмякла, скользнула вниз и улеглась, скорчившись, у моих ног. На меня смотрели незнакомые люди. Я наклонился к девушке, ничего не понимая. Только что мы были вместе. Я не соображал, что произошло. Видел перед собой ноги, которые, будто барьер, окружали нас. Наверху, на галерее, оркестрик исполнял томную «Сибонею». Грустная мелодия разбивала сердце. Почти как на похоронах.
Девушка казалась красивой даже на полу. Тень от стойки падала на нее, как в спокойные сумерки. Я попытался взять спутницу на руки, но она сделала слабый жест рукой, останавливая меня.
— Оставь как есть, у нас мало времени.
Я опустился и положил ее голову себе на колени.
— Сейчас я должна уйти в темноту, — прошептала она. — Знаешь, терпеть не могу темноту…
Она потянулась ко мне губами, но нам не удалось поцеловаться из-за толкотни.
— Скотти, — попросила девушка, задыхаясь, — допей мой напиток. Он еще там. И разбей бокал. Я так хочу. И, Скотти… дай мне знать, как вышло наше фото…
Ее подбородок упал на грудь. Я окаменел. Остался один.
Взяв девушку на руки, поднялся и посмотрел вокруг. Я не знал, куда идти. Не понимал, почему должен куда-то идти.
Кто-то указал мне рукой на пол, и я посмотрел вниз. Увидел, как из-под нее, неторопливо и будто нехотя, одна за одной, появлялись и падали красные капельки; такие маленькие, что не были видны в полете и обнаруживались лишь когда касались земли, создавая причудливые рисунки, напоминающие крошечных морских звезд на морском берегу. Что-то торчало у девушки сбоку, похожее на большую брошь или пряжку от пояса. Но для пряжки предмет слишком сильно выступал. Я присмотрелся. Это был небольшой предмет из нефрита, и он слегка вибрировал. Но не потому, что отзывался на ритм дыхания девушки, а потому, что дрожали мои руки, поддерживавшие бездыханное тело.
Предмет был знаком мне. Это вырезанная из нефрита обезьянка, сидящая на корточках и прикрывающая руками глаза. Я сделал попытку вспомнить, где ее видел, но тут же понял, что там, где она и находилась. Я сжал рукой обезьянку и потянул ее. Это было похоже на безумный кошмар. Казалось, я вместе с этим предметом извлекал из девушки жизнь, высасывал ее плоть, внутренности…
На лбу у меня выступил пот, словно оружие вытягивалось из моего тела. Стальное лезвие выходило наружу медленно. Оно было прямое, изящное, узкое и смертельное. Смотреть на него — все равно что смотреть на смерть. Это и была смерть.
Наконец кинжал вышел полностью, оставив вместо себя рану.
Я вытянул руку, будто прося милостыню. На моей ладони лежали рукоятка с обезьянкой и окровавленное лезвие.
Я наклонил ладонь, и кинжал с шумом упал на пол.
И только тогда до меня все дошло. Влюбленный медленно приходит в себя.
Я наконец увидел вокруг себя людей и в отчаянии обратился к ним, словно они могли мне чем-то помочь.
— Она мертва! — выкрикнул я незнакомым лицам. — Она же не двигается! Ее ударили кинжалом прямо у меня на руках.
Моя боль была произнесена на английском языке, их страх — на испанском. Но в подобных случаях это не имело значения. В таких ситуациях язык универсален.
В зале вдруг поднялась суматоха. Каждый думал о себе, остальное их не касалось. Это было мое дело. Посетители бара расходились быстро, толкаясь и спотыкаясь. Очевидно, они не хотели задерживаться, чтобы не попасть на глаза полиции и не давать свидетельских показаний. Наверное, это был основной мотив их бегства. Вполне возможно, что сюда примешивалось искушение уйти, не заплатив за выпитое. Паника передавалась от одного к другому.
Я заметил, как один человек споткнулся и вынужден был ползти по полу, не имея возможности встать. В конце концов ему удалось все-таки подняться и он выбежал на улицу вместе с остальными.
Я остался один с моей девушкой. Мертвой девушкой. Только я и она. Только я и она; и длинный ряд бокалов, выстроенных на стойке. Всех размеров, форм и цветов. И бармен за стойкой, который обязан был там оставаться. Я стоял не двигаясь. Бесполезно было нести тело куда-то, потому что в любом другом месте она была бы так же мертва, как и здесь.
Гавана — быстрый город для всего: для любви, для жизни и для смерти. Вдали послышался звук полицейской сирены. Вскоре он приблизился и резко оборвался перед входом в здание. Из-за деревянных колонн, которые служили у «Слоппи» вместо стены, показались полицейские в форме и в штатском. Клиенты похрабрее вернулись назад и остановились поблизости. Они стояли позади полицейских.
Тело взяли у меня из рук и положили на три сидения, поставленные вряд. Это был лучший гроб, который могли соорудить в тот момент. У нее зацепилась за кресло юбка, и я поспешил расправить ткань, чтобы та падала свободно. Этот бессознательный жест причинил мне неимоверную боль. Я повернулся и пошел к стойке.
Бездыханное тело обступили люди, и врач начал осмотр. Я взял ее недопитый стакан, поднял на уровень глаз, приветствуя, будто она находилась передо мной, и жадно проглотил жидкость. Напиток показался мне горьким. Потом я сломал ножку бокала. Прощай. Насколько простой оказалась похоронная церемония. Впрочем, время для прощания было ограничено.
Меня окружили полицейские, и началась моя другая жизнь. Новая, трудная, долгая и одинокая. Без нее. Я остался один в незнакомом городе. Заметил, что два агента сжимают в руках пистолеты. Подумал, зачем им оружие. Не было рядом никого, кто угрожал бы им или кто мог сделать что-нибудь плохое. Остаток толпы отпрянул еще дальше назад.
Полицейские повторяли одни и те же слова, значения которых я не понимал. Когда до них дошло, что я не знаю испанского, они разом повернули головы и выкрикнули: «Акоста!»
Я предположил, что это имя. И действительно, человек, стоявший несколько в стороне, выступил вперед.
Он был в гражданском. В костюме из ткани «альпака». Носил очки в черепаховой оправе и имел вид научного работника. Я подумал, что, может быть, хоть один из полицейских попался толковый. По-английски он говорил хорошо. Очевидно, был из тех, кто не только изучал язык по книгам, но и применял его на практике. Акоста переводил с местным акцентом, но фразы были правильные. Возможно, он учился в Соединенных Штатах, посещая наши полицейские школы.
Полицейский-переводчик подошел ко мне и сказал:
— Эта женщина мертва.
Я ничего не ответил. Признать правду было выше моих сил.
— Вы были с ней?
— Да, я был с ней.
— Ваше имя?
— Скотт. Билл Скотт.
Это было занесено в записную книжечку.
— Запишите лучше Уильям, мое полное имя, — добавил я.
— А ее имя?
Этот вопрос причинил мне боль. Я тихо проговорил:
— Какое имя? Официальное или девичье? Или же имя, которое она собиралась принять?
Он дал понять, что не стоит заниматься с ним крючкотворством.
— Я хочу знать ее имя. Мне кажется, вопрос достаточно ясный. Или нет?
— Ева, — сказал я вполголоса. — Миссис Роман, официально. Собиралась стать…
Мне было плохо, слова застревали в горле.
— Собиралась стать миссис Скотт, — пробормотал я, — но кто-то отнял у меня такую возможность.
— А где мистер Роман?
— Не там, где ему следует быть. Я хочу сказать, что не в аду!
— Ваш адрес в Гаване?
— Здесь, где я сейчас нахожусь.
— А ее адрес?
— У нее были разные адреса. Мы прибыли на пароходе «Уорд», который пришвартовался сегодня в три часа дня. Если вы действительно придаете этому значение, запишите: каюты Б-21 и Б-23. Они расположены друг против друга и разделены проходом. Моя бритва и наши зубные щетки все еще находятся там.
— Значит, ваши каюты — напротив?
— Да. Вы, наверное, плохо поняли меня, я уже говорил об этом.
Акоста положил записную книжку в карман, и мне показалось, что дело закончено. Но я ошибался: мы были только в начале.
— И потом… — продолжил полицейский.
— Что «потом»?
— Вы с ней поссорились? Уже здесь?
— Нет! Я не ссорился с ней, ни здесь, ни в каком другом месте.
Акоста пристально посмотрел на меня, и я понял.
— Послушайте, — спохватился я, — с какой целью задаете мне эти вопросы? К чему ведете?
— Я хочу знать правду, и мне нужны факты.
— Тогда вы выбрали ошибочный путь, — проговорил я, пытаясь контролировать свой голос. — Это был не я.
Кто-то из полицейских произнес несколько фраз, очевидно, делая какие-то замечания. Акоста резким жестом руки заставил замолчать пулеметную очередь из слов, как бы предупреждая: «Не надо ничего говорить, я сам знаю, что делать». Такой жест мне понравился еще меньше, чем протест полицейского.