— Я тебе за нее три серебряных таллена дам. Ну хорошо, пять. Ты посмотри, стекляшка-то битая, — подошел к Миху с предложением Лабус.
— Извини, — отказался Мих. — Эта вещица мне дорога как память.
Вечером в таверне Мих поужинал в одиночестве. Дочка хозяйки, ни дать ни взять носатая вобла, принесла ему постной похлебки, кусок хлеба и кружку местной самогонки.
— Из саксаула они ее гонят, что ли, — подумал Мих, недоверчиво пробуя вонючую, мутную жидкость.
Пришла хозяйка, села рядом, завела разговор.
— Ты вправду лекарь, Мих?
— Да, вправду. Кто-то хворый тут у вас?
— Нет, просто так спросила. Лекаря нет у нас в Регнауше. Хорошо бы ты остался. Не бедствовал бы. Остепенился. Женился. Хоть на дочке моей, Мольке. Первая красавица в поселке. За кого попало не отдам.
При мысли о красавицах Регнауша Мих развеселился, попросил еще самогонки, хлопнул Мольку по жесткому заду, глянул на женщин в бинокль.
— Не могу я остаться, — доверительно сообщил он хозяйке. — Мне домой надо.
— Ну и где дом-то твой?
— Если бы я знал…
Глава 4
Глава четвертая
— Дорогой мой, на чем держится Мир?
— Мой дорогой, Мир держится на Заклятиях Первого Данника.
Из разговора двух умных магов
Ивка
На рассвете Ивка присела отдохнуть под кустами бузинника у мелкой, весело журчащей вокруг мокрых валунов речушки. Всю ночь она без остановки прошагала на юг, стараясь оставить столицу как можно дальше позади себя. Темнота ей не мешала — от Ма Оницы досталось Ивке в наследство ценное свойство хорошо видеть в темноте. Оберег давно перестал жечь, но Ивка упорно шла вперед, пока, наконец, совершенно не выбилась из сил. Она была уверена, что и поиски ее таинственным незнакомцем, о котором рассказал главный маг, и горячий амулет — это все из-за золотых монет, которые теперь, после продажи трех чеканок, лежали кругляш к кругляшу у нее в кошельке. Ну что, скажите на милость, в мире дороже и нужнее денег? Но Ивку голыми руками не возьмешь!
«Рот не разевай, людям не верь, рассчитывай только на себя и вообще не будь дурой, а то съедят и не подавятся», — девушка хорошо запомнила наставления, данные ей перед дорогой Ма Улликой.
Ивка и собиралась рассчитывать только на себя и вернуться домой посмотревшей мир, живой и с деньгами.
Девушка напилась ледяной воды, развязала котомку, достала сладкую медовую булку. Булка и несколько яблок остались после вчерашнего завтрака в гостинице, запасливая Данница унесла их с собой. Она бы и масло захватила, и сметану, но не во что было сложить.
Смешные они там все-таки, в столице. Кормили ее, неизвестно зачем, икрой подземной рыбы. Ивка бы с гораздо большим удовольствием съела вареного мяса с огурцом и хлебом. Мясо и в хорошие годы не часто появлялось у них в семье на столе, а уж в последние и вовсе исчезло. Ивка представила себе мозговую косточку в миске густой гороховой похлебки и мечтательно вздохнула.
Девушка сидела, зарывшись ступнями в прохладный песок, и ждала. Ближе к полудню, когда солнце стояло почти в зените, послышался скрип колес. Хромой дракон с тусклой, а то и вовсе опавшей в некоторых местах чешуей, уныло тянул повозку с рассохшимися рессорами. В повозке сидели две лисобоицы: узкие морды, полуоткрытые пасти с острыми зубами, черные бусинки глаз, красные косынки на лбу, узлом завязанные на затылке.
Та, что правила драконом, натянула поводья густо покрытой шерстью рукой с обломанными когтями, спросила лающим низким голосом: «Куда путь держишь, девушка? Подвезти?»
Ивка поднялась, одернула юбку: «Ищу караван, который пойдет в Маковую Долину».
Лисобоица в задумчивости поправила косынку: «Мы с матерью возвращаемся в поселок. Но завтра кто-нибудь из наших обязательно будет проезжать мимо Южного Перекрестья, где сходятся большие дороги. Там ты должна найти то, что ищешь. Переночуешь в поселке? Я с тебя медную монетку возьму за это. Надеюсь, они у тебя есть».
— Есть немного. Спасибо. Переночую.
Лисобоица протянула широкую ладонь, помогла Ивке забраться в повозку. Дракон, недовольно всхрюкнув, напустил лужу и похромал дальше.
Поселок лисобоев был совсем незаметен с дороги. Здесь не любили посторонних глаз. Норы были тщательно прикрыты еловым лапником, костровища присыпаны пожухлой листвой, драконы отведены глубже в лес. Если присмотреться, то можно было заметить темные тряпки, развешенные на натянутых между стволами веревках.
Из ближайшей норы горохом высыпали рыжие лисята, облепили привезшую Ивку лисобоицу. Та прилегла на траву, открывая покрытые редкой светлой шерстью живот и грудь. Пятеро лисят жадно зачмокали, заурчали. Только подрагивали от нетерпения тонкие хвосты.
— Ишь, приваживает человечков, — рыкнул кто-то невидимый. — А все потому, что удавится за копейку. А у самой полный мешок серебра в лесу припрятан.
— Не лайся, Барен, — лениво отвечала лисобоица, поглаживая щенячьи спины. — Нечего чужое добро считать.
Ивку накормили запеченной на углях зайчатиной, напоили клюквенным отваром.
— Мы все больше сырое едим, — объяснила старшая лисобоица, — но и жареным не брезгуем. Особенно старики вроде меня. Зубы-то уже не те. А вот хлеба, извини, у нас нет. Не употребляем.
Вечером лисобои долго сидели у костра, дымили трубками с вонючим крепким табаком, грызли кости пойманной днем косули, лакали из плоских чарок крепкое вино. Один из них так напился, что подпалил хвост. Но потушили вовремя, сильно обжечься он не успел.
Лисята, тонко тявкая, носились за спиной. Старый слепой лисобой с седой мордой и стертыми зубами взял Ивку за руку потемневшими пальцами. Острый коготь оцарапал ладонь.
— Что-то с тобой не так, — прошамкал-просвистел. — Что-то сильно с тобой не так.
— Ребенок? — испугалась Ивка. — С ребенком все в порядке? Мне нельзя скинуть. Умру я.
— Нет, — прохрипел старик. — Про ребенка я бы понял. Тут что-то другое. А что — сказать не могу. Не маг я, сама видишь.
Девушка на всякий случай прикоснулась рукой к амулету. Нет, не горячий. Ну и напугал старик.
Спать Ивку уложили в норе на колючем соломенном тюфяке. Остро пахло псиной, лесными травами, молоком. Лисята приткнулись около матери, самого маленького, ледащего, безжалостно отпихнули в сторону. Он перебрался к Ивке, прижался к ее животу, закусил мелкими зубами большой палец. Ивка, перебирая нежную шерсть, вспоминала, что когда была маленькой, часто под утро забиралась под теплый бок одной из Ма.
Рано утром поселок пришел в движение. Кто собирался на охоту, кто на сбор ягод, кто грузил на телеги короба со сладкой зимней клюквой и водянистой костяникой — везти на продажу. В одну из таких телег усадили Ивку. Дорога обещала быть недолгой. На Южном Перекрестье ждать пришлось совсем недолго. Почти сразу Ивке нашлись попутчики.
Все путешествие к Маковой Долине Ивку не покидало веселое, бесшабашное настроение с привкусом давно ушедшего детства. Ей даже вспомнилось, как в коротком платье, которое вечно цеплялось подолом за все острое и рвалось, и к тому же резало под мышками, вместе с соседской ребятней она носилась целыми днями по оврагу в конце улицы, строила шалаши из сухих веток, играла в дочки-матери и в войну с пиратами. И как по очереди обкусывали они принесенное кем-нибудь яблоко, чтобы всем досталось поровну. Тек по подбородку кисло-сладкий сок. Кажется, только вчера была маленькой. А уже сколько лет прошло.
Шел караван по узким горным дорогам, везли Данников низкорослые толстозадые драконы с лохматыми лапами. Клочки зеленой шерсти оставались на острых камнях. Драконы двигались плавно, не торопясь, но иногда горбили спины. Тогда Ивка подпрыгивала в седле, и это было почему-то ужасно смешно.
Ясное небо, прохладный ветер, сахарно хрустящий под ногами редкий снег навевали ощущение праздника. Как будто вот-вот за поворотом должна была открыться шумная ярмарка с клоунами, жонглерами и пестрыми шатрами.
Настроение не портило даже то, что хозяин каравана, поджарый, смуглый Рог с серьгой-змейкой в ухе, укоризненно провожал взглядом каждый съеденный Ивкой кусок. А уж аппетита это не портило и подавно. В конце концов, она заплатила за проезд. А даже собственного дракона не дали. Ивка ехала за спиной одного из Данников, уткнувшись в пропотевшую рубашку. И девушка, не стесняясь, опускала ложку в общий котел с гречишной кашей. И плевать ей было на бережливого Рога с вечно кислой миной на лице. У которого постоянно двигались пальцы правой руки — будто Рог все время мысленно пересчитывал монеты.
Вечером перед последним переходом Данник, деливший седло с Ивкой, остановил дракона, помог ей спешиться, подвел к краю дороги.
— Сейчас самое время любоваться. Нигде больше такой красоты не увидишь.
Солнце медленно катилось к горизонту, краснея и растекаясь по небу, как яичня на сковородке. Маковая Долина лежала внизу зеленым атласным ковром. И вдруг, в одно мгновение, ковер стал алым. Будто невидимый великан, поразив врага, стряхнул с меча на землю несметное число кровавых капель. Капли дрожали на ветру, перламутрово блестели под неярким вечерним солнцем. Казалось, что Долина живая, что она дышит. Ивка чуть не шагнула от восторга с обрыва. Впрочем, шагнула — полетела бы, наверное. Так легко и невесомо было заполнившее ее чувство.
— Фей отсюда не видно. Познакомишься с ними завтра, когда мы спустимся вниз. Если они позволят, конечно.
Феи долины были хранительницами маковых цветов. Алые бутоны раскрывались на закате. В это время феи пробуждались от дневного сна среди душистых нежных лепестков. До рассвета светлые создания пряли новый день, говорили со звездами и собирали горькую росу с цветков. Говорили, что их холодная серебряная кровь закипает от солнечного света, и поэтому под утро феи вновь скрывались в бутонах, похожих на кровавые капли. Горькая роса была на вес золота. Собирали ее не так много, а спросом она пользовалась большим. А феи, даром что маленькие и нежные, торговались как сапожники.
Ивка увидела первую фею вечером следующего дня. Не успел караван спуститься в Долину по узкой горной тропе, не перестала еще ныть затекшая спина и болеть окончательно отбитое в пути седалище, все в фиолетовых синяках, а она уже спешила к Маковому полю.
Плотно сжатые, лепесток к лепестку, вытянутые бутоны размером с баклажан прятались под мясистыми листьями. Ивка попробовала дотронуться до одного из них, но рука наткнулась на невидимую преграду. Феи, ложась спать, окружали Долину затворными заклинаниями. Наверное, не зря. Около поля сидело-лежало немало оборванных мужчин и женщин с мучительным взглядом голодных глаз. Это надеялись на бесплатную подачку несчастные, не могущие больше жить без горькой росы или, как ее еще называли, горькушки.
Горькушка помогала избавиться от тяжких раздумий и отгоняла глухую тоску лучше самого крепкого вина. И к тому же не путала мысли и не кончалась похмельем. К сожалению, для некоторых невезучих питие росы завершалось непреодолимой тягой к напитку. Раз попробовав, несчастные уже не могли без него обходиться. Они либо спивались, пытаясь заглушить одну страсть другой, либо, если у них были деньги, вновь и вновь покупали проклятый эликсир и быстро теряли здоровье и человеческий облик, либо отправлялись в Маковую Долину в надежде на подачки от фей. Светлые создания платили горькушкой за работу: прополку, поливку, уничтожение лохматых гусениц и сизокрылых жуков, грызущих сочные маковые листья. Говорили, что эти твари ни за что не хотели покидать насиженные места и больно кусались, держась до последнего. Видно, листья тоже были пропитаны проклятой горечью.
Цветок вздрогнул и раскрылся прямо перед Ивкиными глазами. Она отчетливо увидела влажное, отсвечивающее алым нутро бутона: матовую поверхность изнанки лепестков, желто-черный, похожий на головку змеи, пестик, ощетинившиеся золотыми пиками тычинки. Посреди всего этого великолепия сидела крошечная, размером с ладонь, девушка в красном платье и расчесывала гребешком длинные черные волосы.
— Чего уставилась? — голос феи звенел серебряным колокольчиком, но тон был совсем не дружелюбным. — Росы просить пришла? Так отработать сначала надо. Вон жуков сколько за день набежало.
И фея вытянула вперед тонкую розовую ручку. Пальцы девушки были скреплены прозрачными перепонками, отчего ручка напоминала лягушачью лапку.
— Я не за росой, — торопливо стала оправдываться Ивка. — Я только посмотреть. Если можно.
Фея сморщила носик, свела на переносице едва заметные брови, бросила за Ивкину спину: «Эй, Шанин! Ты вчера под утро обещал жуков обобрать с листьев. Плохая твоя работа. Ничего не дам за нее».
Сзади тут же раздался полный безнадежности вой. Так могла выть лисобоица-мать, вернувшаяся домой и не нашедшая в норе лисят. Ивка испуганно обернулась. Молодой, худющий парень в грязной рубашке, с давно, может быть вечность, немытыми волосами, сосульками свисающими вдоль запавших щек, раскачивался из стороны в сторону, обхватив лицо руками. Потом повалился на спину и стал кататься по земле.
— Прекрати! — прикрикнула фея. — Нечего тут балаган устраивать. Слушай лучше.
Парень тут же замолчал и замер на месте.
— Завтра с утра начнешь сначала. Если сделаешь как надо, получишь горькушку.
— Не могу ждать до завтра! — жалобно застонал парень. — Дай хоть немного. Умру ведь. Не доживу до утра.
Сосульки волос мелко тряслись вдоль изможденного лица, грозя оборваться.
— Умрешь, если будешь так часто горькушку пить. Говорила ведь. Объясняла. Не дам и все, — и фея отвернулась от убогого. — А ты, значит, посмотреть, — сказала Ивке. — Ну и смотри. Где еще фей увидишь.
Крошечная девушка потянулась, чуть наклонилась вперед. Раскрылись блестящие, похожие на стрекозиные, крылья в темных прожилках.
Поднялась в воздух, подлетела к Ивкиному лицу. Провела перепончатой ладошкой по щеке, дотронулась до растрепавшихся волос.
— Данница? Не часто к нам Данницы заходят. А что это у тебя на шее? Ох… Сюда! Все сюда! — Ивка никак не ожидала, что крошечная девушка может так громко кричать. — Смотрите, что есть у этой Данницы!
Вокруг Ивки вдруг стало тесно от прозрачных перламутровых крыльев. Похоже было, что вокруг нее собрались феи со всей Долины.
У многих из них были зажаты в ручках похожие на мыльные пузыри сосуды магического тонкого стекла для сбора росы. Некоторые, по двое, отчаянно пыхтя, несли золотые монеты — эти феи только что закончили торговлю с Данниками. У Ивки голова закружилась от трепыхания крыльев, разноцветных платьев, легкого, пропахшего горькушкой, дыхания.
— Данница. Оберег. Оберег. Данница, — звенело вокруг.
Одна из фей села Ивке на плечо, колокольчик зазвенел у самого уха: «Откуда у тебя такая редкая вещь?»
— Главный Маг королевской канцелярии отдал. Сказал, что пригодится.
— И ты не обратилась в прах. Мы просто не можем в это поверить. Для нас великая честь принимать у себя такую Данницу. Проси, что хочешь. А это — от нас подарок. Фея протянула Ивке заполненный до краев стеклянный флакон.
— Горькая роса, — прозвенел голосок. — У нас, к сожалению, нет ничего более ценного. — Нас ругают, что мы жадные, что берем за горькушку большие деньги. Но ведь нам надо чем-то платить за шелковые платья, медовый нектар и золотые гребешки. Но не буду больше о нашей жизни. Пойдем на поляну, ты нам расскажешь о себе. А самые молодые из нас станцуют для тебя танец фей. Редко кто из людей может похвастаться, что его видел. Я танцевала для самого Первого Данника! Как давно это было! А потом мы познакомим тебя с самыми яркими звездами. И может быть, кто-нибудь из них согласится исполнить твое желание.
Над Маковой Долиной медленно проступали звезды, как будто поднимались со дна черного корыта. Ивку заботливо усадили на перину из маковых лепестков, налили в золоченый кубок медового отвара.
— Полнолуние, полночь, полуночные танцы, все для тебя, Данница, — прошептала устроившаяся на Ивкином плече старая фея. — Смотри не отрываясь, и тогда познаешь сущность небесных сфер.