Я осторожно снял с лапки посторонний предмет. Отвинтил крышку. На ладонь выкатился свернутый в трубку кусок желтоватого пергамента.
Увидев, что я действую как и должен ласточка вырвала у меня из рук красавицу-розу и унеслась.
Я развернул пергамент. Посредине, на древнем языке, известном лишь потомственным магам, было начертано: «Выполни свое предназначение».
Я вздрогнул. Пергамент упал на землю. Я подобрал его и долго глядел на строки, будто въевшиеся в неровную поверхность листа. Затем аккуратно разгладил, сложил вчетверо и убрал в карман.
В детстве мне недаром вбили в голову следующее правило: «Случайных совпадений не бывает».
Именно поэтому я придал посланию самое серьезное значение, хотя его предначертание осталось для меня покрытым мраком.
Я был уверен тогда, уверен и сейчас: в нужное время все раскроется, все станет на свои места и приобретет смысл.
Пергамент уложен в дорожный сундучок, на самое дно, с другими чрезвычайно нужными вещами. И я должен помнить о нем на протяжении всего путешествия.
Перед сном прохожу по своему жилищу. В темноте замок выглядит особенно таинственно. Ночами, скрипя доспехами и пугая слуг, сквозит по коридорам призрак основателя рода, живший триста лет назад и построивший этот замок. Когда я встречаю его в переходах из зала в зал, призрак всегда снимает шлем и машет им в воздухе в качестве приветствия. Ровно в двенадцать, вместе с последним боем часов на башне, сам собой поднимается мост через ров. Материализуется прямо из воздуха разгильдяй домовой и, вопреки всем военным уставам, прикладывает руку к непокрытой голове. А в камине вспыхивает и вновь возрождается из пепла красная птица Феникс.
Отправляюсь в путь рано утром, сразу после рассвета, под сладкое пение птиц и причитания верного Хмута. Мой слуга волнуется, что я начинаю день без завтрака.
Хмут снует из комнаты в комнату, заканчивает последние приготовления к отъезду. Выносит из спальни бритвенный прибор, пилки для ногтей, розовую воду. Из кабинета: флаконы с чернилами, перья, бумагу. Из столовой — малый обеденный набор.
Будь карета большего размера, Хмут перетащил бы в нее половину замка.
С чашкой кофе в руке я прохожусь на прощание по кабинету, дотрагиваюсь ладонью до полированной конторки, витой спинки кресла, плотно задвинутых штор.
Не в силах сдержать переполняющих меня чувств, вытягиваю вперед руку и восклицаю: «Аро!». В плошке ладони мгновенно вспыхивает шар холодного пламени.
Обожаю это заклинание, одно из немногих, доступных мне. Оно так легко слетает с языка. Если бы все заклинания были так просты!
Стряхиваю пламя с руки, поправляю перед зеркалом воротничок кружевной рубашки и спешу к карете.
Кофры и сундуки приторочены сзади, на мягких сидениях раскидан ворох шелковых подушек, кучер замер на козлах.
В дорогу, молодой маг, в дорогу!
При выезде из замка меня ждет сюрприз. Карета контезы Пепелоцци стоит у откидного моста. Из окон машут мне руками ее дочери. Белозубая контеза целует меня в щеку, а дочери, Эва, Стелла и Беллина, вручают собственноручно выполненные подарки.
Вышитый гладью носовой платок, расписную коробочку с нюхательными солями, два изрядно подгоревших бисквита.
Поблагодарив дам за участие, я, наконец, отправляюсь в дорогу.
Устраиваюсь поудобнее. Прикрываю ноги пледом. Хмут садится напротив, ставит у ног корзинку с провизией. Из-под белой салфетки виднеются свежие булки, куски розовой ветчины, жареные куриные ноги и горлышки бутылок.
— Кажется, ничего не забыли, господин маг!
— Д-д-дорога п-п-покажет.
Волнение от предстоящего путешествия не лучшим образом влияет на мое заикание.
Вечная моя немочь, от которой невозможно умереть, но которая так усложняет жизнь.
Ведь магия, в которой я рожден и вырос, требует произносить вслух каждое заклинание. Произносить правильно, соблюдая последовательность звуков и интонацию. А к этому я как раз и не способен.
Маг без магии. Обидно, но это так.
Мих
Терпеть ненавижу ночевать в лесу! Не привык даже за год мытарств. Семь тысяч восемьдесят первый от сотворения этого хренового мира, между прочим!
За ночь костерок мой погас. Под утро стало по-настоящему холодно. Предусмотрительно нарубленный лапник помогал мало. Я вертелся как карась на сковородке, упорно держась за сон. То накрывался курткой с головой, то натягивал ее на ноги — ничего не помогало. А тут еще роса выпала.
В конце концов пришлось встать, развести огонь, спуститься с котелком к ручью. И вот теперь я грею бока у костра и жду, когда закипит вода (не пейте некипяченую воду, ребята, это я вам как лекарь говорю), чтобы засыпать в нее сбор из пяти утренних трав — свой фирменный рецепт.
Кое-какой запас веток приготовил с вечера. У меня замечательный двусторонний боевой топорик. Месяц назад выиграл в кости у подвыпившего стражника (бывают ли стражники трезвые, если они не в карауле?). На рукоятке, повыше рун, нацарапал ножом свое имя: Мих Ил. Чтобы ни у кого не возникло вопросов насчет моей личной собственности.
Руны, везде эти руны. Шагу без них не ступить. Местный народ на них конкретно помешан. Но у меня на этот счет есть свое собственное мнение, которым я ни с кем не делюсь. Потому что не хочу неприятностей на свою лохматую голову с хвостом светлых волос на затылке. Знаете, что случилось с предпоследним владельцем топорика? Зарубили его у городской стены в случайной потасовке. Никакие руны не помогли.
По стенкам мятого котелка поднимаются вверх пузырьки воздуха. Может, зря я в путешествие собрался? Сидел бы себе тихо в благодатной провинции Бурунак, где зимой так же тепло, как летом. Ходил бы из города в город, из поселка в поселок. Если у тебя нет лекарской лицензии, и ты не состоишь в гильдии врачей и цирюльников, постоянной практики ни за что не открыть. А в гильдию берут, только если ты получил диплом Университета медицины и философии.
Благодарю покорно, я уже свое отучился в другом месте по самое нехочу.
Но я не жалуюсь, моего заработка бродячего лекаря на жизнь хватает, хотя люди здесь крепкие и болеют мало. А чего бы им и не быть крепкими, если они всю жизнь на свежем воздухе, под дождем, снегом или палящим солнцем. Да еще и босиком большую часть времени.
Народ здесь незлобивый, к лекарям относится уважительно, хотя, конечно, родственники отдавшего концы больного могут и прирезать сгоряча. Тем более что травник я простой, не выпеваю заклинаний утробным голосом, руны, опять же, на песке не рисую. Несолидный из меня лекаришко. Но тут уж какой есть.
Так вот, мог бы сидеть и сидеть в Бурунаке. Но какое-то время назад взяла меня тоска. Крепко так. Основательно. За горло. Судите сами: возможности вернуться нет, цели в жизни нет, дорогие мне люди неизвестно где. Вот и решил пройти королевство из конца в конец. От теплого Сурмского моря до горного плато, где расположен город Милоград. Хоть какая, хоть маленькая цель на ближайшие год-два. Дорога — самое действенное лекарство от хандры. Это известно даже младенцам!
Путешествие мое началось крайне неудачно. Хозяин каравана, с которым я отправился в путь, через пару дней недомолвок и несуразного блеяния потребовал излечить его от мужской немочи. А когда я, скромно опустив глаза долу, сказал, что это невозможно, ссадил меня с повозки в чистом поле. Вот и иду пешком. Хорошо, хоть направление знаю.
Пока завариваются травы, открываю заплечный мешок, расстилаю на траве чистую тряпицу и выкладываю на нее мешочки с травами, сушеными ягодами и перетертыми в пыль минералами. Отдельно кладу маленький острый нож — вскрывать нарывы, березовую полую трубку с раструбом на конце — слушать легкие, толстую крепкую веревку — перетягивать конечности в случае кровотечения, свернутые полотняные лоскуты — бинты и огромные, страшного вида клещи — выдирать зубы. А также баночки с медом, цинковой мазью и собачьим жиром.
А мог бы еще с чистой совестью иметь при себе лягушачьи лапки, волосы с головы девственницы и ослиные какашки.
Складываю свои бесценные запасы обратно в мешок. Обжигаясь, пью травяной отвар, вспоминая, как пил раньше чай с четырьмя ложками сахара на чашку. Съедаю хлеб и сыр, что купил по дороге. Закидываю землей костер и отправляюсь в дорогу. Проезжий тракт, с которого я свернул вчера в лес, послушно стелется под ноги. Утреннее солнце светит, но не обжигает. Щебечут глупые птицы. Не бурчит в животе от голода. В общем, пока жить можно.
Останавливаюсь один раз: оборвать ягоды с дикой черноплодки. Они хорошо помогают от давления.
Когда солнце поднимается в зенит, выхожу к большому поселку. Завязываю на шее особую косынку: синее с белым. Знак лекаря.
Поселок, по всему видно, не из бедных. Солидные бревенчатые срубы, покрытые свежей дранкой крыши. Забор вокруг — досочка к досочке. Нигде не покосился, не упал. Кулачье, одним словом.
За околицей возятся в земле несколько замурзанных ребятишек. Увидев меня, они сначала долго и с любопытством глазеют на мою косынку и заплечный мешок, а потом срываются с места и бегут по улице с криком: «Лекарь идет! Лекарь идет!»
Днем все взрослое работоспособное население в поле. На меня выходит взглянуть не так много народа. Несколько старух с черными от загара морщинистыми лицами. Сильно беременные молодухи в белых чепцах. Матери с грудными младенцами и старик сторож с дубинкой в руках.
Действую по давно опробованному плану. Прихожу на центральную площадь у колодца, расстилаю циновку, раскладываю на ней мешочки, склянки. Долго верчу в руках страшные клещи. Потом сажусь рядом и начинаю ждать.
Через некоторое время кто-нибудь из облеченных доверием сельчан подойдет поближе, и мы начнем неспешный разговор о видах на урожай, налогах и свежих предсказаниях великих магов.
Я говорю с сильным чужеземным акцентом, смешно коверкая слова, благодаря чему меня окружает ореол таинственности, присущий каждому иноземцу (не замечали, что заморскому врачевателю всегда доверяют больше, чем доморощенному?).
В этот раз персоной, облеченной доверием, оказывается старик сторож.
Он перехватывает поудобнее дубинку и осторожно приближается. Улыбаюсь ему как можно приветливее. Старик доволен. В качестве знака дружбы и уважения протягивает мне кувшин с холодной водой, усаживается рядом и начинает беседу.
— Как зовут тебя, Данник?
— Михом, добрый человек. А тебя?
— Вот уже лет семьдесят кличут Бором. Издалека ли идешь, Мих?
— Из самого Бурунака.
— Эко, как тебя занесло. Врачуешь понемногу?
— Врачую, добрый человек.
— И хороший ты лекарь?
— Пока никто не жаловался.
— Дорого берешь, Мих?
— Что от щедрот дадите. И кров с ужином. Тем и рад буду. Авось, не обидите. Живете богато, я вижу.
— Не сглазить бы. А вообще, не жалуемся.
— Проблемы у кого со здоровьишком?
— Подожди-ка.
Старик, оглаживая бороду, отходит в сторону, где его окружает женская часть поселка. Они что-то долго обсуждают, размахивая руками и поправляя чепцы. Потом старик возвращается ко мне.
— Есть у нас хворая девка, Мих. Только не знаем, сможешь ли помочь. У нас лекарством старуха-травница Эвина занималась, да померла недавно, не к вечеру будь помянуто.
— Так приводите девку, посмотрю.
Из большого дома с синими наличниками и игривого вида петухом-флюгером на крыше выводят испуганную девчонку лет пятнадцати-шестнадцати с усыпанным веснушками носом и круглыми от страха глазами.
Мне объясняют, что девчонку зовут Ганка, что мается она вторую неделю, а болячка все не проходит.
Причина страданий — огромный панариций, гнойный нарыв около ногтя на большом пальце левой руки.
Что же, дренаж дело нехитрое.
Требую принести кувшин яблочного уксуса и стакан самогону. Не торопясь развожу огонь, под любопытными взглядами селян прокаливаю в пламени нож. Ганка сереет лицом и начинает тихо подвывать.
— Не бойся, милая, — уговариваю ее. — Сколько я таких как ты вылечил — не перечесть. Раз, и все кончится.
Приносят уксус и самогон.
Самогон я спаиваю Ганке, чтобы расслабилась и осмелела. Девчонка морщится, но отказаться не смеет. Щедро поливаю палец уксусом, крепко хватаю Ганку за руку и под дружный вздох окружающей меня толпы решительно делаю маленький надрез рядом с ногтем. Желтый гной брызгает во все стороны, Ганка вопит как молодой поросенок и пытается брыкаться.
Не обращая внимания на сопротивление, тщательно выдавливаю гной, лью на рану уксус, мажу надрез цинковой мазью и заматываю тряпицей.
— Три дня левой рукой ничего не делай. Даже в носу не ковыряй! — говорю очень строгим голосом. — Тряпица должна остаться такой же чистой, как сейчас.
Девчонка преданно смотрит на меня и утвердительно трясет головой.
Решительные действия располагают ко мне селян раз и навсегда.
Когда с поля возвращается запыленная, мокрая толпа рабочего люда, меня представляют старосте как непревзойденного знаменитого дохтура. Мастера на все руки.
Рядом стоит Ганка, гордая и сияющая, как начищенный котел.
Меня кормят сытным обедом из каши с маслом и молочного киселя. Хлеб на блюде нарезан толстыми щедрыми ломтями.
Вечером, при свете факелов, смазав руки подсолнечным маслом, растираю ревматические спины, вправляю вывихнутую руку и делаю одной из молодух травяной отвар для ее грудного сынишки — от желудочных колик.
В эту ночь сплю на настоящей, упоительно мягкой кровати, обливаясь потом под пуховой периной. Временное неудобство усугубляется тем, что под боком у меня сопит горячая, как печка, хромая вдова кузнеца.
Утром я получаю более чем щедрое вознаграждение в пять талленов и укладываю в заплечный мешок хлеб, сыр, яблоки и кусок сала. Отклоняю предложение остаться еще на несколько дней, а то и вовсе навсегда, проверяю рану на руке у девочки Ганки и пускаюсь в путь.
Уже у околицы меня догоняет дед Бор и вручает бутылку самогона, заткнутую скрученной бумажкой.
— А то остался бы еще на неделю. Вон, у старосты дочка вот-вот разродится.
Вот уж точно чего не хочу, так это принимать роды. Бью деда по плечу и ступаю на тропу.
Еще две ночевки в лесу, а послезавтра я выйду к городу Мерецу на перекрестке торговых дорог и присоединюсь к каравану, идущему на юг, к морю. Надеюсь, хозяин его окажется адекватным человеком. И здоровым тоже.
После обеда меня нагоняет мелкий грибной дождик. В жаркую погоду это даже приятно. Особенно, если у вас крепкие ботинки, которые не просят каши.
Вечером, расположившись на ночлег и сделав несколько больших глотков самогона, делаю то, чего делать категорически не стоит — предаюсь воспоминаниям.
Достаю с самого дна заплечного мешка три совершенно чуждых этому миру вещи: компас, стетоскоп и давно и безнадежно мертвый ай-фон. Последней модели. За который я отвалил огромные деньги. Смешно. В неверном свете огня он смотрится совершенно сюрреалистически.
Спросите, каким ветром занесло молодого врача-терапевта из Петербурга в такое странное место? Хотел бы я тоже это знать.
Отправился в одно прекрасное утро побродить по лесу, что люблю и часто практикую, сложив в спортивный рюкзак бутерброды, смену носков и стетоскоп с пачкой антибиотиков. Собирался после прогулки заехать к матери. Она уже неделю кашляла нехорошим утробным кашлем, и я опасался пневмонии. А вместо электрички вышел вон куда.
Оставив в невозможном далеке маму, девушку Светку с веселыми карими глазами и по-мальчишески вечно содранными коленками и лучшего друга Димона, с которым еще в школе учился.
Мих. Какой я к черту Мих.
— Ми-и-и-иша. Ми-и-и-ишка. Косолапый, — так называла меня Светка, шутливо бодая лбом в плечо. А я сдвигал тонкие лямки сарафана и целовал теплую, чуть тронутую загаром кожу.
А теперь я бродячий лекарь. Хорошо хоть, что не комедиант. И не плешивый медведь на ярмарке. И вместо рентгена у меня теперь деревянная полая трубка, вместо лекарств — травяные сборы, а вместо жизни — черт знает что.