До бакенщика оставалось еще километров шесть. В тихую погоду проскочить это расстояние на моторке ничего не стоило, но сейчас этот путь серьезно тревожил Колчанова.
Верхний край тучи был уже у них над головой, в полнеба выросла сплошная черная стена. Скоро по воде заклевали крупные дождевые капли, испещрив ее пузырями, словно плавающими стеклянными шариками; их граница на воде убегала вниз по течению реки, обогнав моторку. А позади под тучей повисла лохматая грива ливневого дождя. Ветер резко пошел на убыль, а дождь усилился.
— Это нам на руку! — закричал Колчанов, весело сверкая глазами. — Он скоро прибьет волну!..
Действительно, волны становились заметно меньше. Воспользовавшись этим, Колчанов выжимал из мотора все его лошадиные силы. Лодка почти скользила по самой поверхности успокоившейся реки, оставляя за кормой узенькую белую полоску пены. Удары грома следовали один за другим, белые вспышки молний то и дело перечеркивали из конца в конец весь грозовой фронт.
Им так и не удалось убежать от ливня. Примерно километрах в двух от Шаман-косы, когда уже виднелась избушка бакенщика, сизая полоса дымящейся водяной пыли, протянувшаяся поперек реки, стала настигать лодку. Это была стена ливня. Вот она в сотне, в полусотне, в двух десятках метров — грохочущая стена воды.
— Держись, Наденька-а! — возбужденно закричал Колчанов в ту самую секунду, когда граница ливня проходила через лодку.
— А-ай!.. — Пронина вся сжалась в комок, опустившись на самое дно моторки; она вобрала голову в плечи и старалась укрыться своей войлочной шляпой.
В густой завесе дождя сразу исчезли берега реки. Колчанов, опасаясь проскочить домик бакенщика, стал подворачивать моторку к берегу и сбавил ход. Вода угрожающе прибывала на дне лодки. Правой рукой управляя руль-мотором, Колчанов левой стал вычерпывать банкой воду. Он не заметил, как перед лодкой возникла песчаная коса, и лишь в самый последний момент успел поднять мотор и этим спасти гребной винт — днище лодки с силой врезалось в песок. Заглушив мотор, Колчанов выпрыгнул прямо в воду и вытолкал лодку подальше на сушу. Потом подхватил на руки Пронину и побежал с нею под защиту тальников. Надя обхватила его за шею, и он не заметил, как их губы сомкнулись; он целовал ее мокрое, холодное, все в струях воды лицо с каким-то жадным исступлением, не обращая внимания на ливень, на могучие удары грома, потрясавшие небо.
Потом они сидели под густой кроной тальника, плотно прижавшись друг к другу, и эти минуты казались Колчанову самыми счастливыми в его жизни. Он весело смеялся, и вновь целовал щеки, лоб, глаза Прониной.
Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Снова засияло солнце, нестерпимо ярко заголубело небо.
— Как жаль, что он так скоро прекратился! — со вздохом воскликнул Колчанов, и они весело рассмеялись, с любовью глядя друг на друга.
16. Каждый познается по-своему
Во вторник утром экспедиционный катер «Кристалл» снялся с якоря на озере Чогор и взял курс на Нижнюю протоку, в направлении Амура. Утро стояло солнечное, но ветреное, с холодной синью неба, с редкими перистыми облачками, вытянутыми вдоль Амура.
Колчанов не покидал палубы. Ему не хотелось тесниться в маленьком кубрике, который он занимал вместе с неприветливым Хлудковым. На другом конце палубы оживленно болтали и смеялись Шурка Толпыга и Верка Лобзякова.
Вскоре Шаман-коса осталась позади. Амур неприветливо встретил экспедицию: по его простору гуляли крутые встречные волны, с гулом бились о борт катера, там и тут вспыхивали беляки. Колчанов, закутавшись в плащ-накидку, бездумно любовался могучей рекой. Много раз видел он эти тальниковые острова, протоки и старицы необъятной поймы, синие ярусы сопок по горизонту и частокол тайги на прибрежных увалах и каждый раз находил что-нибудь новое, не открытое доселе. Вода уже опять шла на убыль; слева совсем обсох небольшой островок с редкими купами зеленого застарелого тальника и отцветающей черемухи. Трава на островке выглядела бархатисто-зеленой. Колчанов знал: там есть озера, заливы, по которым в солнечные дни нагуливают жир сазаны и караси. У него не было возможности тщательно обследовать весь остров, как и старицу, которая уходит в левобережную часть поймы. Теперь, с аквалангом, это будет возможно. Когда-то, по-видимому сравнительно недавно, там, где сейчас старица, проходило главное русло Амура. Но потом на повороте стала расти песчаная коса, появился остров, его заселили тальниковые дебри, и Амур оказался бессильным против преграды, созданной им самим; он повернул вправо, смыл там песчаные косы и острова и проложил новую дорогу — привольную, широкую…
Колчанов почувствовал, что за его спиной кто-то остановился. Оглянувшись, увидел Хлудкова — высокого, тонконогого, в узких трико, в глубоко надвинутой на глаза мятой шляпе.
— Вы что же, Алексей Петрович, дрогнете здесь, а не заходите в кубрик? — спросил он и, как показалось Колчанову, насмешливо посмотрел на него.
— Да вот, любуюсь…
— Сколько же лет можно все любоваться? — усмехнулся Хлудков. — Вы уже, наверное, сто раз видели здесь каждый кустик?
Колчанову понравилось это явное намерение Хлудкова завязать разговор.
— Это правда, Геннадий Федорович, — Колчанов всем корпусом повернулся к Хлудкову; тот присел рядом на скамейке. — И тем не менее порой мне кажется, что лучшего уголка природы, чем здесь, не существует на земле вообще.
Хлудков назидательно заметил:
— Ученый не может ограничивать себя лишь одним уголком природы. В этом таится угроза оказаться на всю жизнь провинциалом.
Эта манера поучать, замеченная Колчановым у Хлудкова еще с первого дня их знакомства, немного задела молодого ихтиолога: уж слишком Хлудков высокого мнения о себе. Спорить с ним не хотелось, и Колчанов отделался лишь репликой:
— В этом еще нужно разобраться.
И умолк. Молчал и Хлудков, неприятно посапывая длинным острым носом.
Впереди на широком правобережном увале показалось Средне-Амурское.
— В село будем заходить? — спросил Хлудков.
— А есть необходимость?
— Да, надо бы пополнить наши продовольственные запасы. До Болони еще далеко?
— Километров сто с небольшим, — ответил Колчанов. — Ну что ж, давайте зайдем. Только ненадолго.
— А там как управимся, — независимым тоном отвечал Хлудков.
Они подошли к селу около десяти часов утра. Пока Хлудков со студентами покупали продукты, Колчанов решил заглянуть к Гаркавой. Едва он появился в райкоме, как Лида засыпала его градом вопросов: что нового на нерестовиках, как Петр Григорьевич, как с изучением техники подводного плавания у ребят, что интересного найдено под водой… В заключение достала из стола пачку бумаг:
— Вот, удостоверения общественных инспекторов рыбоохраны. Пять ребятам, одно тебе.
— Толпыгину есть?
— Обязательно! Кстати, Алеша, мы тут советовались, не сделать ли его освобожденным инспектором?
— Что ж, он вполне подготовлен, — согласился Колчанов. — Но сейчас пока он у меня в экспедиции, лаборант. А удостоверение давай.
В первом часу дня «Кристалл» покинул Средне-Амурское. Заглянув в кубрик, Колчанов обнаружил на столике полдюжины бутылок коньяку. Вскоре вошел Хлудков.
— Что-то вы, Геннадий Федорович, будто на свадьбу набрали, — указал Колчанов на бутылки.
— Дорога длинная, все может случиться, — неопределенно отвечал тот. — Хотите? — Он взялся за бутылку.
— Да ведь скоро обед, там и выпьем.
— При студентах?! — лицо Хлудкова сделалось испуганным.
— Ну ладно, давайте тогда по одной, — подумав, согласился Колчанов.
Вмиг из тумбочки появился кусок балыка, булочка и два стакана.
— Николай Николаевич запрещал мне, — говорил Хлудков, приготавливая закуску, — а уж с вами, я думаю, мы найдем общий язык.
Колчанову не понравилась эта его самоуверенность, но он промолчал, не желая с первых шагов портить отношения с заместителем.
— Ну, за что же выпьем, Алексей Петрович? — спросил Хлудков, выжидательно поднимая стакан.
— Давайте за то, чтобы экспедиция наша вернулась не с пустыми руками, — добродушно посмеиваясь, отвечал Колчанов.
— Вы плохо думаете о нас, Алексей Петрович. В нашей экспедиции почти все отличники и все мастера подводного плавания. Давайте начнем тогда с главного — с доверия!
— Не возражаю — со взаимного!
Они церемонно чокнулись, высоко подняли стаканы.
Закусывали, сидя друг против друга на своих койках, почти упираясь один в другого коленями. Ели молча, старательно обсасывая балычьи шкурки.
— Вы впервые на Амуре, Геннадий Федорович? — первым заговорил Колчанов.
— Да, впервые, — ответил глуховато тот. — Откровенно говоря, я и не хотел ехать. Просто уступил настойчивости Николая Николаевича. Моя тема — осетровые юга Европейской части Союза.
— Ну что ж, тут есть кое-какие аналогии, — заметил Колчанов.
— Вот из-за них и настаивал Николай Николаевич на моей поездке. Мне нужна калуга.
— На устье Амгуни найдем ее.
— Ну что, еще по маленькой? По последней? — спросил Хлудков, стойко вперив холодные глаза в добродушное лицо Колчанова.
— Разве только чуть-чуть, — согласился Колчанов.
— Да я тоже редко пью больше одной дозы, — Хлудков взялся за бутылку.
Колчанов вспомнил, что сегодня еще не видел Пронину. Хотел было спросить, почему ее не видно нигде, но, подумав, что Хлудков втайне ревнует его к ней, промолчал. Тот однако сам заговорил о Прониной:
— Вчера вечером сильно повздорили с Надеждой Михайловной.
— Чего вы с ней не поделили? — спросил Колчанов с напускным безразличием.
Хлудков ответил не сразу. Закончив с копченым колтычком кеты, он тщательно вытер платочком рот, руки, закурил и только тогда сказал:
— Ужасно тяжелый человек.
— Надежда Михайловна?! — с искренним изумлением спросил Колчанов.
— О, кто ее не знает, считает ее ангелом, — проговорил Хлудков. — А на самом деле — фурия!
Он говорил это с неподдельной искренностью.
Колчанов молчал — его будто обухом оглушили. Он чувствовал себя очень скверно, как всякий, кому говорят плохо о любимом человеке. Все его представления о самом лучшем в человеке воплотились в Наде Прониной. Сейчас Колчанову хотелось обругать Хлудкова, но он тактично промолчал. Только лицо у него горело; легкий хмель вылетел из головы.
Хлудков сквозь клубы табачного дыма поглядывал на Колчанова. Потом вдруг решительно сказал:
— Алексей Петрович, давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Вам нравится Надежда Михайловна?
Колчанов неопределенно пожал плечами. Он еще не настроился говорить с Хлудковым как «мужчина с мужчиной», потому что был слишком зол на него в эту минуту.
— Вижу и знаю, что нравится, — продолжал Хлудков. — Да, она умеет произвести впечатление, умеет очаровать. В этом отношении она — гений, — Хлудков все больше распалялся.
— Зачем вы мне говорите все это? — перебил его Колчанов.
— Дорогой Алексей Петрович, поймите меня правильно, — Хлудков положил ладонь на острое колено Колчанова. — Мной руководят лучшие намерения — я хочу помочь вам, предостеречь вас от роковой ошибки, потому что хорошо знаю Надежду Михайловну и хорошо понимаю вас. Я ведь все вижу: она вас хочет очаровать, влюбить в себя, если уже не влюбила. А все это делается потому, что вы стали начальником экспедиции. Не будь у вас этого чина, она наверняка не обратила бы на вас внимания. От Москвы до Чогора она пыталась проделать это со мной, как заместителем начальника экспедиции. Теперь у нее более солидный, более выгодный объект для атаки. И она повела…
Колчанов резко встал, проговорил сухо:
— Я больше не желаю слушать вас, Геннадий Федорович. Вы слишком плохо думаете о людях. Впредь прошу не говорить мне подобных гадостей о членах нашей экспедиции. — Он круто повернулся и вышел из кубрика.
Хлудков вскочил, попытался было остановить его, но, махнув рукой, снова сел, облокотился на колени и долго сидел в такой позе.
17. Когда преследуют подозрения
В шестом часу вечера «Кристалл», миновав живописную протоку, входил в Болонь — огромное озеро, оттеснившее почти на тридцать километров сопки и тайгу левобережья Амура. Колчанов все время не покидал палубы. Ветер к этому времени улегся, и невозмутимая гладь озера впереди плавилась ослепительным золотом в лучах предвечернего солнца.
На палубу высыпали все пассажиры катера за исключением Хлудкова и Прониной. Хлудков спал после коньяка и сытного обеда. Пронина же и не выходила обедать. Колчанов, заглянувший в «девичий» кубрик, где размещалась Пронина вместе со студентками, застал ее в постели. Она объяснила, что укачалась. Колчанов то и дело посматривал на трап, ведущий в кубрики: он ждал Пронину. В нем боролись два чувства — любовь и подозрение. Нет, не прошли бесследно слова, сказанные ему Хлудковым. «А что если он действительно прав?» — время от времени мелькала в голове предательская мысль. И тут же вспомнилось сказанное Вальгаевым: «Хитрая больно, обжечься можно». Да, страшная это напасть — подозрения…
Незадолго до заката солнца, когда катер был уже почти в самом конце озера, Колчанов распорядился пристать к берегу в уютном, защищенном от ветров Кривом заливе. Отсюда предполагалось постепенно продвигаться к Амуру, делая сборы ихтиофауны и обследуя в рыбопромысловом отношении наиболее интересные места.
Вскоре на живописном берегу белели две вместительные палатки, полыхал костер, а у самой воды то и дело визжали катушки спиннингов — это любители-удильщики испытывали свое рыбацкое счастье.
На палубе катера появилась и Пронина. Недавняя «морская болезнь» не оставила никакого следа на ее внешности: так же форсовато сидела на соломенной копне волос войлочная шляпа, так же блестели пунцовые ее губы, а глаза сейчас темнели, как смоченные в воде ягоды крыжовника. Колчанов, заметив се с берега, постоял с минуту у костра, ожидая, что Пронина сойдет на землю, но, не дождавшись, сам неторопливо двинулся на катер.
— Как чувствуешь себя, Наденька? — вполголоса спросил он, подходя к ней.
— Хорошо, Алеша, — тихо отвечала она, вскидывая на него полный нежности взгляд. — Ты чем-то недоволен?
Колчанов не сразу ответил. Он неловко замялся, прошелся по палубе, глядя под ноги. Он опять вспомнил слова Хлудкова и Вальгаева, и его будто кто-то оттолкнул от Прониной.
— Чем ты недоволен, Алеша?
О, эта удивительная ее проницательность! Как могла она узнать, что он недоволен? Колчанов посмотрел на нее, сказал раздумчиво:
— Просто настроение плохое.
— А почему?
— С Геннадием Федоровичем нехорошо поговорили, — пробормотал Колчанов, неспособный кривить душой.
— Ох, этот Геннадий Федорович, — вздохнула Пронина. — Он, видно, еще не один раз испортит настроение и тебе и мне…
На палубе появился шкипер, разговор прервался.
Незаметно бежали дни в больших и мелких экспедиционных заботах. С утра одни, запасшись сетками, отправлялись на лодке по своему маршруту, другие в подводном снаряжении уходили под воду, третьи бродили по берегам, залезали в затопленные кочки и подолгу копались среди них или бултыхались в прибрежных зарослях. К вечеру все собирались к костру у палаток, и тогда здесь начинался форменный базар: всюду лежали рыбы, стояли банки с какими-то мокрыми насекомыми, а полуголые их владельцы шумели, спорили, смеялись… Каждый что-то рассказывал, не слушая собеседника.
В такую пору Колчанова буквально засыпали вопросами студенты-дипломанты. Пришлось ввести в практику вечерние обзорные беседы по итогам дневных сборов. Это было для всех самое интересное время. Беседы обычно завязывались после ужина. Потрескивает костер, пляшут языки пламени, отпугивая темноту; вверху, за световым куполом, смутно поблескивают редкие изумрудинки звезд. Время от времени в ночи то цапля простонет, то сонно гукнет выпь, и каждый такой звук далеко катится по глади озера. А из прибрежной травы все время доносятся всплески рыбы. В такие минуты все невидимое, что происходит в ночном мире, воспринимается с какой-то особенной остротой и представляется исполненным глубокого и загадочного смысла.