— Входите, — растерянно пробормотал он, не зная, как вести себя с Надей в присутствии молодого человека.
— Здравствуйте, Алеша, — первой произнесла Пронина. — Не узнаете? — она шагнула к нему, протягивая белую пухленькую руку.
— Узнаю, — лицо Колчанова покрылось румянцем. — Здравствуйте, Надя. Прошу заходить в мое логово. Извините за беспорядок, — говорил он, открывая перед гостями дверь в свою комнату. — Ночью приехал, не успел прибрать.
— А мы слышали, как вы приехали, — приподнято звенел голос девушки, — спорили даже, пойти или не пойти к вам. И решили, что неудобно… А вот сейчас встали и попросили шкипера, чтобы специально для вас поставил «Подмосковные вечера». — Вся сияющая, она радостно рассмеялась. — Думали, скорее проснетесь…
— Спасибо. Я как раз и проснулся от этой мелодии. А вообще-то стоило бы зайти еще ночью. С экспедицией?
— Да, — ответил молодой человек. — Давайте познакомимся. Геннадий Хлудков, заместитель начальника экспедиции. — Он протянул узкую влажноватую ладонь, проницательно вглядываясь в лицо Колчанова глубоко посаженными глазами. — А скажите, где вы разминулись с Николаем Николаевичем? Он ведь отправился разыскивать вас.
— Я с ним не разминулся. — Колчанов сел на раскладушку, указал гостям на табуретки. — Короче говоря, он сегодня будет здесь.
Ему бы хотелось поговорить с Надей о многом, расспросить о друзьях, знакомых, но темные с прозеленью глаза Хлудкова мешали найти нужный тон. Поэтому Колчанов задавал лишь самые обыденные вопросы: где работает Надя, чем занимается в экспедиции, какое впечатление произвел Амур? Надя учится в аспирантуре по первому году, специализируется по подводной энтомофауне, Амур очаровал ее.
— Вы, говорят, уже три года живете здесь, — вмешался в разговор Хлудков. — Неужели так нравится?
— Да, тут интересный уголок, — равнодушно отвечал Колчанов. — Привык, знаете. За работой как-то не замечаю оторванности.
— И зимой здесь? — спросила удивленная Пронина. — Да ведь это же героизм, Алеша!
Колчанов повернул лицо к окну и мельком глянул на Хлудкова. Да, тот по-прежнему смотрел на него проницательно и, кажется, с подозрительностью. Этот человек с франтоватыми усиками начинал раздражать Колчанова своим нагловатым и немного высокомерным взглядом. Чтобы скрыть неловкость, Колчанов предложил:
— Хотите посмотреть лабораторию? Там у меня есть кое-что интересное.
— И по энтомофауне? — с живым любопытством спросила Пронина.
— К сожалению, Надя, почти ничего нет. В этом отношении Чогор еще «белое пятно»…
— Все равно очень интересно! — воскликнула Пронина. — Как вы, Геннадий Федорович?
У Колчанова сразу отлегло: «Геннадий Федорович» да еще на «вы»… Но, может быть, это маскировка?
— Что ж, возможно это действительно интересно, — без энтузиазма согласился Хлудков. — Но нам предстоит решить прежде всего деловые вопросы, Алексей… э-э, простите, Алексей Петрович. Я хотел бы согласовать с вами задание, которое имеется для вас, как члена нашей экспедиции, в нашей научной тематике.
— Не будем опережать события, — спокойно ответил Колчанов. — Я пока еще не член вашей экспедиции.
— Как? Разве Николай Николаевич не говорил вам, что вы включены в нашу экспедицию?
— Говорил, но я не принял его предложения. До тех пор, пока я не побываю в Хабаровске, вопрос остается открытым.
— Но ведь это же распоряжение профессора Сафьянова, вашего шефа, и оно согласовано в Хабаровске! — повысил голос Хлудков.
— И тем не менее вопрос остается открытым.
— А вы, я смотрю, излишне смелый человек, — Хлудков с недоброй иронией посмотрел на Колчанова.
— Смелость тут ни при чем. На мне много обязанностей здесь, на Чогоре, которые пока не на кого возложить.
— Что ж, будем ожидать Николая Николаевича, — растягивая слова, холодно сказал Хлудков.
9. Идет-гудет Зеленый Шум…
После ледохода на Амуре земля долго выглядит прозябшей. Нахолодает она за зиму — и много дней еще сочится холод из-под кочек и коряг, из-под обрывчиков и из ямин. Неприветлив бывает в такую пору Чогор — дуют холодные пронизывающие ветры, гуляют на широких просторах гривастые волны. Но где-то во второй половине мая установится тишь и вдруг хлынет тепло — обильное, мягкое, благодатное. И запоет, засвиристит все живое. Над лугами в блеклой голубизне неба день-деньской звенят жаворонки, в дремучей молодой зелени тальников над протоками на все лады выщелкивают камышовки, в шелковисто-мягких молодых травах, словно звон в ушах, висит назойливый хор цикад.
В такие дни медвежья дудка растет по целой четверти в сутки, почти на глазах вытягиваются в рост стрельчатые листья пырея; буйным соком наливаются молодые побеги и с жадностью тянутся к щедрому солнцу. А в заливах, на мелководье, среди кочкарников, где вода, как парное молоко, начинается сазаний бой — время икрометания.
Для Колчанова эта пора была самой горячей и счастливой. Целые дни проводил тогда он среди природы, носился на своей моторке по Амуру, протокам, заливам, озерам, наблюдая пробуждение подводного царства. Вот и сегодня, проводив гостей, он сразу заторопился, чтобы не терять драгоценного времени. Уж несколько дней в Амуре наблюдалась небольшая прибыль воды, стало быть, сазан пошел на затопляемую траву и вот-вот начнет нереститься. Наступала самая лучшая пора для отлова сазанов-производителей и запуска их в нерестовики. По этому случаю еще неделю назад собирались начать заполнение водой главного нерестовика.
Колчанов решил сходить на нерестовики, проверить, не пропускает ли сооружение воду. Возле дома бригады его встретил самый веселый обитатель рыбацкого стана — Шарик — лохматая коротконогая дворняга, которая охотно откликалась и на кличку Мальбрук. Эту вторую кличку Шарик приобрел в начале минувшей зимы. Неподалеку от устья Бурукана ребята из бригады обнаружили свежий след медведя-шатуна. Прихватив ружья, Колчанов, Шурка Толпыгин и бригадир Владик Стариков решили его выследить. Позвали с собой и Шарика. Разнюхав след, Шарик вдруг поджал хвост, жалобно взвизгнул и со всех ног бросился к рыбацкому стану. Охотники тотчас же констатировали: Шарик заразился «медвежьей болезнью», даже не войдя в контакт с медведем. Так он получил новую кличку — Мальбрук. Никакими усилиями больше нельзя было заманить его в тайгу. Сейчас он делал головокружительные прыжки перед Колчановым, намереваясь лизнуть его в лицо. Обнаружив однако, что тот держит путь в сторону сопок, Шарик постоял в раздумье и с чрезвычайно деловым видом затрусил к дому.
Через полчаса Колчанов был уже на плотине главного нерестовика. Земляная плотина, высотой метра три и в длину около сотни метров, отсекала самый верхний угол заболоченной ложбины. Выше по ее склонам были созданы небольшие плотинки, отгораживающие более мелкие — опытные нерестовики — одиннадцать небольших, пока сухих бассейнов.
Сооружение нерестово-выростного хозяйства производилось по рекомендациям Колчанова. Ему никогда прежде не приходилось заниматься столь ответственным делом, поэтому он был серьезно озабочен каждой мелочью в этом несложном, но довольно прихотливом хозяйстве. Он придирчиво осматривал щит водоспускного отверстия — не пропускает ли воду, долго, бродил среди кочек по колено в воде, высматривая опасных для икры обитателей — ротана-головешку, гольяна, косатку. Но все было хорошо — вода накапливалась довольно быстро и уже начинала затоплять молодую траву, а среди кочек ему не удалось обнаружить пока ни одной рыбешки. У верхнего края образующегося озерка, где в него вливался ручей, бегущий со стороны мари, из-под самых ног Колчанова взлетела большая кряковая утка. Неужели гнездо? Так и есть: на широкой кочке в центре осокового веера — полдюжины зеленоватых яиц в еще теплом, аккуратно свитом из травы и пуха гнезде. Через два — три дня эта кочка будет на дне озера. Переносить гнездо в новое, безопасное место — бесполезно, утка уж больше не вернется к яйцам, даже если и найдет гнездо. Колчанов аккуратно срезал охотничьим ножом торфяную макушку кочки, чтобы отнести в препараторскую, где по инициативе ребят создавался природоведческий музей бригады. Там уже хранились заспиртованные рыбы, змея, свившаяся в клубок и так засохшая, несколько осиных гнезд и полдюжины чучел местных птиц.
Когда Колчанов вернулся на стан, бригада рыбаков-рыбоводов купалась. Несмотря на довольно ощутительную утреннюю свежесть, парни и девушки бултыхались в озере. Завидев Колчанова, Владик Стариков скомандовал вылезать из воды. Владика можно было назвать красавцем. Правильное смуглое лицо с мягким нежным овалом подбородка, прямые черные волосы, откинутые назад и спадающие на уши, тонкие дуги бровей, наконец, большие, то веселые, то задумчивые и мечтательные глаза, — все это придавало его облику что-то поэтическое. У него была стройная высокая фигура с хорошо развитой мускулатурой.
— Что это у вас, Алексей Петрович? — спросил он, указывая на веер осоки и заглядывая в гнездо. — Яйца дикой утки?! Какая прелесть! Ребята, скорее сюда, посмотрите! Разрешите, Алексей Петрович…
Взяв кочку с гнездом, он осторожно положил ее на землю. Через минуту у гнезда толпились голоспинные мокрочубые рыбоводы.
— Вот бы под домашнюю утку! — сказал Шурка, прозванный в бригаде Толпыгой.
— Яичницу зажарить… — заметил коренастый увалень Степан Ферапонтов.
— Дундук он и есть Дундук! — презрительно бросила в его адрес Верка Лобзякова, быстроглазая, как коза.
— Это для музея, Алексей Петрович? — по-петушиному кричал Гоша Драпков, щупленький скуластый паренек, приглаживая на широком лбу жиденький вихор.
— А что если и в самом деле подложить их под домашнюю утку? Выведутся утята?
— Конечно, выведутся, — объяснил Сергей Тумали — стройный симпатичный нанаец. — Мой отец выводил. Но они улетают, не приручаются.
— Посмотрели — хватит, — решил Владик. — Быстро одеваться — и на завтрак!
Через минуту Владик был уже в лаборатории Колчанова.
— Алексей Петрович, вам сегодня нужны будут ребята? — спросил он.
— На полдня — вся бригада, производителей будем ловить.
— Добро. Скоро поедем?
— Позавтракаем и отправимся.
— Завтракать с нами будете, Алексей Петрович?
— Да, я сейчас приду.
Нравились Колчанову эти ребята. Вчерашние десятиклассники, почти одного года выпуска, они с первого дня существования бригады — с осени прошлого года — сложились как дружная и очень дисциплинированная коммуна. На стене в столовой у них висел распорядок дня — когда и чем заниматься. Каждое утро назначался дежурный по стану. В общежитии и столовой поддерживалась идеальная чистота. Но главное — дисциплина: она как-то сама по себе поддерживалась и на работе и в общежитии. В сущности, на глазах Колчанова рос, формировался коллектив подлинно коммунистического труда. Как же хорошо придумала Лида Гаркавая — создать эту бригаду именно здесь, на нерестово-выростном хозяйстве, где нужны только энтузиасты!
Что касается результатов их труда, то они превзошли даже самые оптимистические ожидания: за зиму бригада в полтора раза превысила сезонный план вылова рыбы и почти на сто центнеров обставила лучшие промысловые бригады Средне-Амурского колхоза. К Первому мая каждый член бригады получил премию — отрез на костюм, а фотографии молодых рыбоводов уже красовались на районной Доске почета.
Взламывая глянец озера и разрезая надвое жиденькое кисейное покрывало пара, по Чогору ходко шел лодочный караван. Впереди — колчановская моторка, за нею на буксире — бригадный кунгас — большая лодка с высоко поднятыми острым носом и кормой, за кунгасом — почти такая же лодка — живорыбница. След каравана прочерчивал озеро, удаляясь в направлении Верхней протоки. Вел моторку сам Колчанов. Он, как всегда, сидел, чуть подавшись вперед.
Вскоре караван пересек озеро и пошел по Верхней протоке, направляясь к Кривому заливу.
Этот залив стал для Колчанова самым верным барометром, предсказывающим те или иные биологические процессы, совершающиеся в жизни рыб. Залив был довольно глубоким, с длинной кочкастой отмелью на конце. Сюда при любом уровне воды заходили рыбы на кормежку, а в нерестовый период — на икрометание. Колчанов знал, что в этом заливе нерестятся в разное время щука, сом, сазан, карась и даже озерный гольян, который обычно мечет икру в озерах. Щука и сом уже отнерестились, и теперь очередь была за сазаном и карасем.
Пристав к берегу, Колчанов велел ребятам перегородить залив ставной сеткой, а сам отправился осматривать отмель. Здесь он разделся, оставшись в одних трусах, и осторожно, чтобы не колоть ноги об траву, пошел по самому бережку, пристально вглядываясь в буровато-прозрачную толщу воды.
Способность специалиста-ихтиолога, как и иного опытного рыбака, видеть в воде скрытую там жизнь, бывает нередко поразительной. Там, где несведущий человек ничего не обнаружит или в лучшем случае заметит лишь серебристое поблескивание, ихтиолог разглядит целые тучи мальков и даже определит их породу, будет долго наблюдать за карасем-сеголетком, почти слившимся с цветом дна и что-то выкапывающим из ила, заметит, как откуда-то из-за кочки торпедой вылетит щучка-травянка и врежется в стаю мальков — несколько рыбешек, считай, уже очутились у нее в пасти.
Колчанов с ненасытной жадностью всегда наблюдал эту таинственную жизнь подводного мира. Он мог часами простаивать или просиживать где-нибудь в укромном прибрежном уголке и смотреть, смотреть в воду. Сейчас ему нужно было выяснить, зашел ли сазан в залив и как он себя ведет. Чутье у рыб к предстоящему спаду или подъему воды настолько развито, что пока они лучше человека ориентируются в этом. Еще только завтра или послезавтра начнет убывать вода, а крупный сазан уже покидает заливы, мелкие протоки или озера, которым угрожает отшнурование. Правда, в разгар нереста это чутье изменяет, например, сазану: порой он выметывает икру на траву, которая — на гибель икре — завтра обсохнет. Это связано, по-видимому, с тем, что рыба не может прекратить нерест, не выметав всю икру, иначе икра набухает, закупоривает выходной канал, и рыба может погибнуть.
Колчанов уже поравнялся с отмелью, а ни одного сазана пока не обнаружил. Значит, нерест еще не начался. Колчанов как раз и опасался того, что сазан начал нереститься, — такой производитель уже неполноценен для искусственного нерестовика. Но плохо, если он вообще еще не зашел в залив. Будет впустую потрачен труд.
Среди кочек его внимание привлек характерный бурун на глади воды, похожий на след сазаньего горба. Рыбацкая страсть захватила Колчанова: осторожнее стали движения, острее глаза. Эта никогда не притупляющаяся страсть рыбака счастливо сочеталась у него со страстью ученого-исследователя, и, может быть, это качество и было самым сильным в его характере, придавая ему ту цельность, без которой немыслим большой успех в любом деле. Потом он заметил, как еще один бурун неторопливо прошел через залив и растаял недалеко от противоположного берега. Вскоре в той стороне послышался громкий всплеск. Взыграла вода и неподалеку от того места, где стоял Колчанов. Значит, сазан есть!
Колчанов облюбовал крупную кочку посреди отмели, по пояс в воде добрался до нее, решив устроить здесь наблюдательный пункт. Усевшись поудобнее в буйный веер осоки, растущей из кочки, как из вазона, он опустил ноги в воду и замер, приблизив лицо к самой воде. Как хорошо бы иметь сейчас маску и дыхательную трубку! Только вряд ли Сафьянов теперь подарит ему обещанное ныряльное снаряжение…
Приходилось пока изучать подводную жизнь так же, как испокон веков ее изучали ихтиологи: пристально всматриваться в толщу воды, стараясь различить в ее сумраке хоть какое-нибудь движение живого существа. Вот он разглядел стайку карасиков. Они торопливо бежали у самого дна, потом остановились неподалеку от его ноги, видимо разглядывая незнакомый предмет. Те, что посмелее, осторожно приблизились, а вскоре и вся стайка доверчиво стала кружиться у ноги. Потом вмиг все шарахнулись в разные стороны и исчезли. Что случилось? Ах, вот оно что: поводя багряно-зеленоватыми плавниками, сюда медленно двигался огромный красавец сазан. Он тоже остановился неподалеку от ноги Колчанова и долго смотрел на нее, едва заметно открывая и закрывая рот. За его хвостом из бурого сумрака вскоре показался второй сазан, покрупнее. Этот оказался смелее — он подошел почти к самой ноге и вдруг, сверкнув бронзой, резким рывком кинулся в сторону. В ту же минуту позади Колчанова что-то громко бултыхнулось, обдав его спину каскадом брызг.