Старая отравительница, затрепыхалась, поняв, что пришло время расплачиваться за ту честь, которая была ей оказана — она и в самом деле распоряжалась нынче делами Хорвека слишком вольно, позабыв об осторожности.
— Клянусь! — скрипуче вскричала она, лишь из-за дряхлости не падая на колени. — Клянусь, что мне бы и в голову не пришло подобное! Нет в Астолано больших ненавистников магии, чем королевская семья. Кто бы решился позвать к вам господина Эдарро? Его прочат в наследники трона, и он ведает тайной службой, об том все знают. До последнего я надеялась, что ошиблась, когда увидала его…
Госпожа Аркюло не лгала — даже в свете догорающих свечей было видно, как посерела ее морщинистая кожа. Ад, которого она так опасалась, настиг старуху еще при жизни: появление Эдарро испугало ее всерьез, враз выбив из головы мечты о бессмертии — так бывает, когда смерть оказывается еще ближе, чем казалось поначалу. Старая отравительница в единый миг умерила свои притязания и теперь сосредоточилась на том, чтобы унести ноги из ловушки, в которой сама с готовностью обустраивалась все это время. Я мстительно подумала, что старуха заслужила наказания хотя бы за службу колдуну, раз уж ее изворотливости хватило для того, чтобы скрыть свои истинные преступления.
— Отчего же королевская семья так неприязненно относится к магии? — Хорвек был неумолим, заставляя госпожу Аркюло произносить то, что было неприятно даже столь лживому и злому языку.
— Неужто вам об этом неизвестно, сударь? — та внезапно окрысилась, на время сбросив личину угодливости. — Разве вы не слыхали, что дед нынешнего короля отправил на костер Белую Ведьму, а до того самолично отрубил ей руки? Его Светлости Эдарро он приходился прадедом, и ненависть к чародеям у него в крови.
Я ждала, что Хорвек прибавит — «к чародеям, посмевшим претендовать на королевский трон», но он смолчал, ведь совсем недавно в этих стенах прямо объявляли, что история Белой Ведьмы — дело политическое, и оттого дрянное вдвойне. К чему было повторяться?.. Теперь уж было ясно, что эшафота нам не избежать. До сей поры я не задумывалась, как далеко может завести нас игра Хорвека, и не предполагала, что согласно замыслу демона в ней могут участвовать особы королевской крови. Подобная ошибка свойственна людям низкого рода, живущим в убеждении, что миры простолюдинов и королей соприкасаются разве что краешками, и перейти из одного в другой сложнее, чем прогуляться по радуге. Да, совсем недавно к Хорвеку обращались, как к принцу крови, но те слова произнесло темное создание, пришедшее из преисподней, самые пышные титулы которой в моих глазах не могли сравниться с титулами королей мира человеческого. Демон же, судя по всему, не разделял моего предубеждения и считал себя равным здешнему королю, не говоря уж о королевских племянниках.
— Тем выше честь, которую оказал моему дому господин Эдарро, — сказал он, усмехнувшись. — Отчего бы не порадоваться, госпожа Аркюло? Впрочем, я задержал вас для того, чтобы поговорить о другом. Отмените все приглашения к следующему ужину, которые вы рассылали. Завтра я не буду принимать гостей.
Сморщенное темное лицо старухи осветилось радостью — ей и самой не хотелось показываться в доме иностранца после того, как здесь побывал племянник короля. Я подозревала, что через день-другой страх госпожи Аркюло поблекнет, и она вновь начнет обхаживать Хорвека, но пока что ей хотелось только одного: сбежать из-под крыши дома, в который вот-вот могут ворваться стражники.
— Так завтра мы останемся одни здесь? — с надеждой спросила я, когда старуха торопливо попрощалась и скрылась за дверью, цепляясь за руки своих рабов.
— Всякое может случиться, — ответил Хорвек. — Но для начала мы совершим прогулку, от которой нас пытались отговорить.
И он отдал распоряжение слугам приготовить с утра карету.
В эту ночь мне не приснился зимний лес. Вместо снега и звенящей тишины в мои сны пришло пламя, пожиравшее огромный старый дом, окруженный кипарисами. Я слышала крики, вой, а затем увидела камень, залитый кровью — здесь только что было положено начало страшному правосудию короля: Белой Ведьме отрубили руки, так страшившие жителей Юга своей способностью к колдовству.
С криком я проснулась и принялась просить Хорвека отменить нашу поездку, но все было тщетно. Дождавшись приличного для прогулок часа — а в зимнее время жители столицы просыпались поздно — мы отправились к руинам, до сих пор наводившим страх на Астолано.
Словно замок спящей принцессы из сказок, развалины старого дома были окружены колючими зарослями — приземистый можжевельник, шиповник, ежевика переплели свои ветви, превратившись в единый клубок, норовящий изранить своими иглами и шипами до крови. Никто не желал селиться рядом с ними, и разрушенное обиталище Белой ведьмы теперь со всех сторон окружало кладбище — астоланцы сочли, что мертвым остатки злого колдовства навредить уже не смогут. Город разрастался вширь, теснился вдоль каменистых крутых холмов, устремлялся ввысь, занимая каждый уступ, каждую полоску пригодной для построек земли, но место, где когда-то жила Белая Ведьма, оставалось нетронутым, постепенно превращаясь в островок одичавшего леса среди людского поселения. Кладбищенские кипарисы смыкались с кипарисами, росшими некогда в саду ведьмы, и только по остаткам каменной ограды можно было узнать, где начиналась проклятая земля.
Погода в тот день была пасмурной, сырой — так выглядела зима в этих теплых краях, не знавших морозов и снегопадов — и темнохвойные деревья, выступавшие из тумана, казались почерневшими и обугленными.
Кучер наш отказался ехать дальше, в страхе косясь на Хорвека.
— Поговаривают, здесь с недавних пор творится всякая чертовщина, — умоляюще произнес он, заметно заикаясь от испуга. — Люди видели, что в руинах тех по ночам мелькает огонек, а кое-кто говорит, что в старом саду ведьмы появились свежие ямы — точь-в-точь могилы кого-то поджидают… Уж простите меня, сударь, но я — человек из простых, и чудеса эти мне без надобности…
О, как я его понимала!.. Однако у меня, единожды посмевшей коснуться колдовства, пути назад не было. Карета остановилась у ряда старых кипарисов — тут с трудом угадывались остатки подъездной аллеи, которая некогда вела к главному входу в роскошный дом. Мы направились по ней, с трудом различая остатки каменной кладки под сырой хвоей.
Что искал здесь Хорвек? На его лице я не замечала ни узнавания, ни скорби — он просто шел вперед, церемонно поддерживая меня под руку, словно готовясь представить госпоже здешних угодий. Я пыталась вообразить, что может чувствовать существо, вернувшееся в разрушенный дом своей матери спустя много лет, и остро понимала, как неуместно здесь мое присутствие. Я не принадлежала этому миру — миру великих колдунов, демонов королевской крови, убийц чародеев… Всего лишь девчонка-простолюдинка, неловко ковыляющая из-за тесных туфелек, так плохо подходивших к ее огрубевшим ногам. Внезапно мне подумалось: если дух Белой Ведьмы все еще витает меж печальных деревьев, его препорядочно раздосадует то, какая спутница досталась ее единственному сыну и наследнику.
И, наконец, из тумана выступили остатки каменных стен, увитых плющом. Дом Белой Ведьмы некогда был красив и величественен, словно королевский дворец, однако теперь о былой роскоши оставалось только гадать по обломкам узорчатых плит и черным проемам высоких стрельчатых окон — несколько из них сохранилось, и я не удержалась от мысли, что именно оттуда сына колдуньи могли выбросить на острия кованой ограды. Мы пошли вдоль стены, с трудом пробираясь между колючих кустов, корни которых безжалостно рушили дорожки, по которым когда-то наверняка прогуливалась госпожа дома.
Камень, совсем недавно расколовшийся надвое, не был похож на тот, что я видела во сне, и это странным образом успокоило меня: мое видение не было вещим, я просто вообразила себе все то, что узнала из небылиц, которые рассказывали друг другу слуги. Но не успела я перевести дух, как увидела то, что испугало меня гораздо больше: около камня чернели ямы, окруженные россыпью черной сырой земли. Их выкопали совсем недавно, кучер не солгал.
— Что это? — прошептала я, схватив Хорвека за руку. — Могилы? Для кого?
— Не думаю, — ответил он, едва заметно нахмурившись. — Скорее, здесь что-то искали.
— Но зачем? Что здесь можно искать? — страх, которому я поддалась на мгновение, словно почуял слабину и теперь нарастал, грозя поглотить мое сознание полностью. — Уйдем отсюда, прошу тебя. Здесь плохое место, я чувствую это. Оно хочет, чтобы мы ушли, неужели ты не слышишь?
И вправду, словно отвечая на мои жалкие тихие причитания, в ветвях деревьев зашумел ветер, и что-то скрипуче застонало в глубине развалин — быть может, качнулась старая сгнившая балка.
— Не бойся, Йель, — Хорвек безо всякой тревоги прислушивался к этим скорбным звукам, склоняя голову то вправо, то влево. — Это всего лишь старые камни, и никто здесь не говорит с нами…
Мне показалось, что последние слова были произнесены с сожалением, и я, подчиняясь какому-то неясному, беспокойному порыву души, спросила:
— Это место не узнало тебя?
— Пожалуй, что нет, — Хорвек посмотрел на меня чуть удивленно, как это бывало, когда мои случайные вопросы оказывались точнее, чем он мог ожидать. — Да и я, признаться, успел позабыть его… Хотя когда-то думал, что при виде этого камня непременно встану на колени и поклянусь отомстить за ту кровь, которая была здесь пролита. Но теперь этой крови нет дела до меня, я изменился и стал чужаком… Нет, Йель, я ничего не слышу, кроме шума ветра.
— Так зачем мы здесь? — едва не выкрикнула я, не зная, что во мне сейчас говорит громче: досада или страх.
— Сейчас узнаем, — ответил он, и, повернувшись к дому, крикнул:
— Выходи, могильщик! Расскажи, что ты тут искал?
Я невольно попятилась, прячась за спину Хорвека. Хоть сама я ничего не слышала и не видела, но верила в то, что он почуял чье-то присутствие. Кто-то ведь и в самом деле рыл здесь землю, словно ополоумев — ямы были повсюду, глубокие, едва начатые, небольшие, годившиеся разве что для дохлой собаки, и огромные, словно неизвестный вдруг пожелал похоронить здесь всех своих врагов скопом.
Шорох указал на то, что догадки Хорвека верны: в развалинах кто-то скрывался. Ничего доброго от этой встречи я не ожидала, и в кои-то веки мои предчувствия оказались ложными — человека, который вышел из полумрака, я знала, и вовсе не с худшей стороны.
— Мастер Глаас! — воскликнула я, обрадовавшись так, словно встретила родственника.
В самом деле, то был старый главарь разбойников с Сольгерова Поля. Мне бросилось в глаза, как он исхудал — крепкая его фигура, казалось, согнулась под невидимой тяжестью, а загорелое обветренное лицо приобрело нездоровый зеленоватый оттенок. Но глаза остались прежними — темные, живые и злые. По ним я поняла, что болезнь изрядно потрепала Глааса, но отступила, обломав зубы об закаленного тяжкой жизнью разбойника. Или, быть может, зубы ей выбило кое-что другое — то самое, что позволяло старому хитрецу распознать колдовство и одержимость.
— Вот, стало быть, о каком колдуне болтает вся столица, — сказал он, глядя на Хорвека. — Я узнал тебя, хоть ты и не похож сейчас на бродячую собаку, как это было, когда ты валялся в грязи, под колесами повозки. Однако не всякие отметины можно отмыть, и перчатки — не столь уж надежная защита. Достало же тебе дерзости вернуться в края, где Ирну-северянин объявлен вне закона. Но девчонку ты не бросил… Хотя, кто знает, во благо ли ей твое покровительство или во зло. От существа вроде тебя и помощь обернется проклятием…
— А ведь ты боялась, Йель, что ты никогда не встретишься с этим старым разбойником, — сказал Хорвек, оглянувшись на меня. — Ну, что же, спрашивай его, куда он подевал твоего маленького приятеля-болтуна. Кажется, ты волновалась о его судьбе?
Но Глаас покачал головой, не дожидаясь моих вопросов.
— Зря ты впутала мальчика в эти темные дела, — сказал он мне, глядя скорее грустно, чем зло. — Он совсем плох, колдовские штучки попортили его здоровье, да так, что ни один лекарь не берется его излечить. Я думал, мне удастся обхитрить ту поганую магию, которой вы отравили его, но боги, видать, решили наказать меня за прегрешения, выбрав самое темное время и самый злой способ… Эх, какой же славный это был мальчишка! Я полюбил его как сына, которого так и не произвела на свет моя жена. И вот, теперь вынужден смотреть на то, как он угасает…
— Ох, нет! — я в отчаянии хлопнула себя ладонью по губам. — Бедный Харль! Это все я виновата… Неужто нет способа его спасти? Хорвек?..
Но демон, словно не слыша меня, смотрел неотрывно на мастера Глааса.
— И как же ты, разбойник, собирался снять проклятие с ребенка? — спросил он.
-какое тебе до того дело, одержимый?! — вскинулся было мастер Глаас, но затем, встретившись с холодным, пронзительным взглядом демона, побледнел и прошептал:
— Нет, не может того быть!.. Род Белой Ведьмы пресекся, мой дед своими глазами видел, как умирал сын колдуньи!..
Но я видела по его лицу: он уже верит. Отчаявшиеся люди верят в темные чудеса легче прочих.
Иная правда потрясает так сильно, что человек не в силах понять, добро она или зло. Мастер Глаас некогда думал, что знает главную тайну своего пленника, но, потянув за ниточку, извлек на свет божий нечто чудовищное, способное испугать даже того, кто не так давно собирался нажиться на ожившем мертвеце. Что за рассказы хранились в памяти старого разбойника, я знать не могла, однако угадывала, что клятвы, передаваемые шепотом от отца к сыну в этой семье, значили для него более, чем воля богов или королей. Служба колдуну не заканчивалась со смертью чародея, и уж тем более от нее не мог освободиться сошедший в могилу слуга, равно как и его потомки.
— Так вот зачем ты пришел в эти земли, дважды покойник, — произнес разбойник, дыша так тяжело, словно на плечи его упала глыба, грозящая вот-вот размозжить кости.
— Не думаю, что ты, разбойник с пустошей, понимаешь, почему я вернулся, — тихо и вкрадчиво ответил Хорвек. — Но уж тебе я в том отчитываться не собираюсь.
Мастер Глаас, грубое лицо которого исказилось от внутренней борьбы, вздрагивал от каждого слова, и мне показалось, что звучание голоса Хорвека откликается в нем, пробуждая воспоминания, существовавшие дольше, нежели прожил на свете сам разбойник. И тяжеловесная, черная память эта заставила склониться непокорную голову, не боявшуюся ни виселицы, ни плахи.
— Я… я подтверждаю клятву верности своего рода, данную твоему роду, — глухо промолвил Глаас, неловко встав на колени. — Мой дед служил твоей матери, и был при ней до последнего ее вздоха.
— Однако сам остался жив, — заметил Хорвек.
— На то была ее воля, — быстро ответил Глаас. — Она отпустила его, не видя смысла в том, чтобы губить его жизнь лишь оттого, что он был ее верным слугой.
— Ничего иного он не мог бы сказать, после того, как сбежал.
— Это не ложь! — разбойник рывком поднялся с колен, и глаза его блеснули так свирепо, как это было во времена нашего путешествия по Сольгеровому Полю, но тут же голова вновь покорно склонилась. — Тебе ли не знать, покойник, что сердце Белой Ведьмы не ведало жалости, но бессмысленную жестокость она считала постыдной слабостью.
— Ты говоришь о моей матери, разбойник, — Хорвек промолвил это тихо, но что-то в его голосе выдавало то, как ревниво он относился к памяти Белой Ведьмы, и я с жадным удивлением следила за тем, как это чувство окрасило его бледные скулы лихорадочным румянцем. — Не смей впредь объяснять мне, что за существом она была. Об том судить не смею даже я.
— Позволь мне тогда ручаться за своего родича, — глухо отвечал разбойник, приняв эту отповедь со смирением человека, скованного по рукам и ногам невидимыми цепями. — Элиас из Янскерка похоронен за церковной оградой, как безбожник, и мало на Юге найдется людей, которым сопутствовала столь дурная слава. Я не обеляю своего деда, как видишь. Однако, при всем том, клятва верности, данная твоей матери, была его святыней, и прикажи она тогда умереть — он бы принял смерть без раздумий. Иной раз казалось, что самым горьким сожалением всей его жизни стало то, что он не смог разделить судьбу своей госпожи...