Нам следовало убираться из этого города как можно быстрее…
От Хорвека дожидаться помощи было нечего — сейчас он точь-в-точь походил на того измученного безумца, каким был в пору нашего путешествия с разбойниками по Пустошам. Но, странным образом, меня это успокаивало — последние события показали, что лучше полагаться на свою собственную голову, чем на магию и демонов, чересчур неистово верящих в судьбу и ее предопределение.
И сейчас мое чутье подсказывало: в суматохе нам удастся ускользнуть, если мы сумеем оказаться достаточно незаметными. Никто не должен хватиться Господина-в-перчатках в ближайшее время — до него ли нынче! — и связать его исчезновение с убийствами во дворце тоже получится не сразу, ведь убивал всех Эдарро, сумасшедший королевский племянник. «Вот и ищите своего светлейшего господина в преисподней, где ему самое место!» — мысленно сказала я невесть кому, при этом воинственно хмурясь.
Перво-наперво я забинтовала руки Хорвека, изодрав в полосы подол платья — рисунки с его рук никуда не подевались, а я хорошо помнила, что человека с такими отметинами здесь когда-то приговорили к смертной казни. После природных бедствий, обрушившихся на город, должна была подняться новая волна — грабежей и мародерства. А вслед за ней, ежели у городских властей на то достанет сил, виселицы непременно окажутся украшены с двойной, а то и с тройной роскошью, чтобы призвать к порядку лихой народ. У подножия опустевшего трона начнется такая толкотня, что времени на разбирательства не будет даже для самых важных господ — что уж говорить о людишках вроде нас!.. А мы с Хорвеком отныне должны были превратиться в безвестных бродяг, как и прежде, ибо Ирну-северянин был повинен во многих грехах, но уж точно не убивал королей.
Затем я задумалась над тем, что наша одежда и обувь, несмотря на грязь и дыры, ясно указывает на то, что мы — не простолюдины и не бродяги. Но краем уха я слышала, как самые невезучие из тех бедняг, что коротали ночь в храме, умоляют остальных дать им еды в обмен на башмаки или дешевые побрякушки, и решила что до утра обменяю наши вещи на самые простецкие лохмотья, которые здесь найдутся, да еще и добуду нам еды.
На восходе солнца, когда дождь стих и ветер не сбивал с ног, я выбралась вместе с несколькими смельчаками из нашего тесного укрытия и, не вслушиваясь в причитания и плач, долгое время смотрела на открывшуюся картину разрушений. Астолано больше не походил на то прекрасное видение, которое послали духи в ответ на мои мольбы — белые стены были иссечены ветром и морем, улицы превратились в сточные канавы, переполненные сором, а красную черепицу безжалостно сорвало с крыш. Там, где упавшие деревья образовали подобие плотин, вода поднялась выше окон первых этажей, и кое-где на крышах виделись люди, забравшиеся наверх в поисках спасения — всю ночь они провели под проливным дождем и одним богам было известно, сколько из них сумели дождаться рассвета.
Королевский дворец отсюда не был виден, но я невольно обернулась, чтобы посмотреть на рощу, сквозь которую мы с трудом продирались ночью. Каменистый склон был так крут, что я запоздало поблагодарила богов за то, что сберегли наши шеи — сейчас бы я нипочем не решилась спуститься этим путем.
Не только я задумчиво смотрела вверх — горожане, завидев, что город частично затоплен, начали обсуждать, куда податься, чтобы скоротать ближайшее время. Кто-то вспомнил, что выше, на горе, есть старые заброшенные укрепления, и я невольно содрогнулась, мысленно вернувшись в логово Эдарро. Но какая-то старуха в пестрой накидке гневно отчитала тех, кто подумывал обосноваться в старых башнях:
— Там, наверху, дурное место! — объявила она. — Еще гаже, чем дом Белой Ведьмы! И роща эта полна призраков. Разве не слышали вы, что по ночам здесь слышны крики и стоны, а на старой дороге постоянно видели брызги крови? Да и шакалы здесь рыщут не просто так… Нет, не поднимайтесь к тем стенам!
— Тогда что же нам делать? — возмутился в ответ высокий полный мужчина, наверняка бывший до сей ночи зажиточным добропорядочным астоланцем, но отныне волей премудрых богов ставший гордым владельцем рубахи, шляпы с ободранным пером да двух разных башмаков — красного и черного.
— Молиться, — твердо сказала прозорливая старуха. — Все это предвещает новые беды, помяните мое слово.
И вправду — в воздухе витало ощущение не только свершившейся беды, но и грядущей, гораздо более страшной.
Так и вышло, что уже к полудню мы с Хорвеком покинули Астолано, выпросив местечко в одной из повозок, которые бесконечной чередой потянулись вон из города. Какие-то из них были запряжены ослами, какие-то — мулами, а кое-где можно было увидеть и вовсе богатые экипажи, нагруженные горами сундуков. Весь Астолано, казалось, пустился в бега, разгадав в ночной буре исключительно дурное предзнаменование. И даже если у кого-то хватило духу остаться, чтобы сторожить полуразрушенный дом, то жен и детей в сопровождении слуг и рабов все равно отправляли вон из города, к дальним и ближним родственникам.
Шторм ушел, но мелкий дождь все еще проливался на головы людей, в одночасье ставших странниками. Я, накинув на голову старый платок, смотрела на то, как они бредут по грязи, с завистью глядя на повозки — не всем повезло оказаться под утро столь зажиточными, как мы: место в повозке я выторговала в обмен на сапоги и куртку Хорвека — а у скольких людей и того не имелось этим утром!.. Он лежал рядом, молчаливый и словно окоченевший: глаза широко открыты, забинтованные руки вытянуты вдоль тела. С виду — одной ногой в могиле, из которой этому телу не так давно пришлось восстать. Я иногда окликала его, но он ничего не видел и не слышал.
Признаться честно, я трусливо радовалась этому беспамятству. Поначалу мне постоянно казалось, что демон вот-вот придет в себя и потребует, чтобы мы вернулись в Астолано. Я не верила, что он так легко откажется от короны Юга, и торопилась увезти его как можно дальше, прежде чем честолюбие, месть и любовь к покойной матери снова оживут в нем.
Мы путали следы, насколько это было возможно — вскоре я расплатилась парой своих колечек за место в другой повозке, не разбираясь особо, куда она направляется. И так было ясно, что все бегут как можно дальше от Астолано — а это как нельзя лучше совпадало с моими собственными намерениями.
Новые мои попутчики снялись с места всем своим обширным семейством и путешествовали целым караваном, за которым пешком брели несколько рабов, которые, в свою очередь, тащили за собой вереницу ослов с поклажей и пару мулов. Здесь было полно женщин и детишек, не ведавших печали в любых лишениях, и меня странным образом успокаивали смех и перебранки. У моих спутников хватало своих бед для того, чтобы слишком пристально присматриваться к моим, и никто не расспрашивал, куда мы держим путь и что потеряли. Нас сочли обычными бедняками, оставшимися без крова и родственников и такого объяснения было вполне достаточно. Иной раз женщины постарше вздыхали, глядя на Хорвека, и я знала, о чем они думают: куда бы мы не направлялись, живым ему туда не добраться.
Но он, разумеется, не был болен в привычном понимании этого слова, и в беспамятство впал по доброй воле — я отчего-то была в этом уверена. Хорвек словно дал какой-то обет, заставляющий его молчать, и я знала, что переубеждать его бесполезно — оставалось только ждать, когда истечет срок этого наказания. Он полностью вверился мне, безмолвно поручив заботиться о теле, пока дух пытается исцелиться от ран, причиненных магией — или же получает новые. То самое предопределение, о котором Хорвек неохотно говорил, вдруг стало и моей частью: из ниоткуда пришло ощущение, что все происходит так, как должно. Впервые за долгое время я не сомневалась в том, что делаю, как будто кто-то тихо нашептывал мне: «Не бойся, Йель, у тебя все получится».
Точно так же этот тихий, но повелительный голос посоветовал мне взять кошелек Хорвека — тот самый, полученный в наследство от мельничной нечисти, — хотя раньше я бы не прикоснулась к нему и пальцем. Одним демонам было известно, какое наказание ждет того, кто без спросу берет их бездонные кошельки, но я надеялась, что неведомая сила не сочтет меня воровкой.
Накрепко усвоив слова Хорвека о том, что люди, подобные мне, золотыми монетами оплачивают только неприятности, я всю ночь напролет пыталась вытащить из кошелька хотя бы один медяк, но в нем водилось только золото.
— Треклятый кошелек! — бормотала я, встряхивая его и так, и эдак. — Прорва бесполезного богатства! На кой черт мне это все? Разве может у обычных бедняков водиться золото? Разве я могу его хоть кому-то показать? Добрые люди тут же примут нас за воров или за мародеров, поживившихся на руинах Астолано, начнут смотреть косо, и затем прогонят прочь. А если про золото прознают лихие люди, то нам и вовсе конец! От твоего прежнего хозяина сейчас никакого толку, кто спасет наши головы?..
Но волшебный кошелек был глух к моим объяснениям и просьбам. Поразмыслив, я припрятала пригоршню монет за пояс, и следующей же ночью стянула кошелек у одного из попутчиков, а затем вернула назад, обменяв медяки на кроны.
Уже к вечеру все обсуждали чудо, превратившее медь в золото, и пришли к выводу, что сами боги сжалились над несчастьями семейства, вынужденного покинуть родные места. Я вздыхала и думала, что в былые времена сама бы не отказалась от пары-тройки таких чудес. Но, увы, теперь-то я понимала, что богатство идет на пользу только тем, кто и без того не бедствует.
Безмолвие Хорвека заставляло и меня помалкивать. Я опасалась выболтать лишнее попутчикам, поэтому держалась особняком. То, что я оказалась предоставлена самой себе, открыло мне новую нежданную истину: теперь, после всех страшных приключений, изменивших во мне что-то глубинное и тайное, я не узнавала себя, и мне предстояло долгое и осторожное знакомство с этой новой Йель. Точно так же, как астоланцы, выбравшись из убежищ после штормовой ночи, с недоверием и страхом обозревали руины, в которые превратился их родной город, я присматривалась к самой себе, чудом пережившей кое-что пострашнее бури.
Менее всего я опасалась детишек, которые пока еще не различали толком сказку и правду. Частенько они увязывались за мной, когда наступало время длительных привалов — неторопливый караван груженых повозок легко останавливался и крайне тяжело пускался в путь. И именно дети первыми подметили то, что я не хотела признавать.
Началось все, пожалуй, с того вечера, когда мы спустились в укромную долину — настолько глубокую, что, пожалуй, зима сюда никогда и не добиралась. Вовсю цвели анемоны и примулы, зеленела трава и распускались листья. Мы остановились около тихого болотистого озерца, когда начало смеркаться, и я, быстро устав от разговоров у костра, спустилась к самой воде. Тут было сыро и зябко, под ногами чавкала грязь, но какие-то лесные существа проложили извилистую тропинку к большому камню у воды.
Я забралась на камень, и, повинуясь какому-то внезапному порыву, опустила руку вниз, к воде. Там угадывалось мое отражение, и я всматривалась в него, пока не зарябило в глазах, а затем коснулась пальцами черной глади, уже зная в глубине души, что сейчас произойдет. Холодная бледная рука протянулась из глубины навстречу моей и быстро коснулась моей кожи — как будто рыба плеснула хвостом, и я отшатнулась.
Ветер зашумел в камышах, и в этом шуме мне послышался тихий смех, а затем снова плеснула вода — но в теплых туманных сумерках было не разобрать, кто плещется у другого берега.
Мне казалось, что никто не успел заметить это странное происшествие, но поздно вечером, когда все уже разбрелись спать, одна из девочек, Валла, заговаривавшая со мной чаще остальных, подкралась к нашей повозке и спросила:
— Тетушка Йель, а вы позовете русалку еще раз? Мартин не верит мне, хотя я дала ему честное слово, что в этом озере водятся русалки!
С досады я прикусила губу, но деваться было некуда — девчонка все видела, и теперь от нетерпения приплясывала на месте.
— Никого я не звала! — сердито сказала я. — И звать не буду! Только вздумай еще раз за мной ходить!..
Но по лицу Валлы было видно: теперь она не отстанет ни на минуту и куда бы я ни пошла — будет красться позади в надежде увидать еще что-нибудь диковинное, а потом к ней присоединится весь остальной выводок, так что мне и не чихнуть без свидетелей!..
— Ладно, — сдалась я. — Рано утром пойдем к озеру, пока все еще спят и я попробую показать тебе русалку.
От восторга у девочки перехватило дух, она запрыгала на месте, а затем выпалила шепотом:
— Спасибо! Спасибо, тетушка ведьма!..
Проклятье! Я хлопнула себя по лбу и застонала, а испуганная Валла шмыгнула в темноту. Ведьма. Тетушка ведьма! Она самая! Кем же еще я могла стать, после всего, что видела? Да, у меня не было способностей к колдовству, но знаний хватало с избытком. Кто еще видел оборотней, говорил с духами замков, лесов и огня? Кто пускал в свою голову видения, выпрошенные у колдовских сил? Сидел за столом с двумя демонами, игравшими в карты? Разрушал злую чародейскую паутину и помогал полудемону переродиться в человека, а затем — и в вовсе непонятное существо, ни живое, ни мертвое?
И сейчас я чувствовала, я знала, что в эти края возвращается старое колдовство — его принесла буря, его освободила смерть королевской семьи, его подарил Югу Хорвек, и ничего здесь не сможет остаться прежним.
Пережитое сделало меня одновременно и осторожнее, и бесстрашнее. Я помнила, что сама рыжая чародейка, хитрейшая из змей, не побоялась показаться на глаза дочке таммельнской служанки — ведь взрослые так редко слушают детей и почти никогда не принимают их слова всерьез. К тому же, я была уверена в глубине души: вскоре в этих краях никто не удивится, увидев в тени старых деревьев лесную деву, играющую с птицами, или крохотные следы домового в золе очага.
Ребятня всюду ходила за мной, ожидая чудес — и чудеса были тут как тут. Ночью я показывала им болотные огоньки, появлявшиеся в глубине оврагов, днем на пыльной дороге духи земли вздымали маленькие танцующие вихри — стоило мне только попросить об этом шепотом, — по утрам у воды всегда можно было найти перламутровую русалочью чешую и увядшие венки из первых болотных цветов, а вечером в далекий волчий вой вплетались песни лесного народа и мелодии свирелей из камыша. Но пока что услышать и увидеть их могли только самые чуткие и доверчивые человеческие души.
Однако это означало и то, что мне вновь следовало сменить попутчиков. Странности не могли бесконечно множиться, оставаясь незамеченными. Рано или поздно детская болтовня заставила бы их призадуматься, да и передвигались их повозки слишком неторопливо. Иногда нас обгоняли более быстрые беглецы, несущие с собой тревожные вести: у Юга более нет королей, Астолано превращается в призрачный город, а знатные люди, в отличие от простолюдинов не имеющие права на страх перед неведомым, убивают друг друга на улицах. Тревога беженцев усиливалась с каждым рассказом у костра, превращаясь в суеверный ужас пред лицом силы, которую пока что именовали гневом богов, а я боялась совсем иначе — как человек, который знает, в чем его вина, и какое наказание за нее положено.
Едва Хорвек окреп настолько, чтобы встать на ноги, я попрощалась с Валлой и ее семьей — они решили двигаться через долину к дальнему перевалу, пригодному для груженых повозок, а нам ничто не мешало попытать счастья на более крутых склонах. Теперь мы путешествовали вдвоем, верхом на маленьких смирных лошадках, едва-едва умеющих ходить под седлом — их продали нам в одной из местных деревенек. Демон все так же молчал, покорно следуя за мной и не спрашивая, куда мы направляемся. В какой-то момент я самоуверенно решила, будто научилась угадывать пожелания Хорвека, оттого он не подает голос. План мой оставался таким же простым, как и ранее: оставить за спиной Астолано, запутать следы, а затем свернуть на восток, в сторону Лаэгрии. «Мы узнали все, что должны были знать о тайнах рыжей ведьмы, — думала я, решительно направляя лошадь вверх, по извилистой тропе, ведущей к перевалу. — Пришло время вернуться. Хорвек, к тому времени, как мы доберемся до Таммельна, вновь войдет в силу и мы сможем победить ее».